Все четверо уплетали дичь за милую душу, жаль вот только соль экономили, и все ж и почти без соли – вкуснотища! И, главное, много – три дня запросто можно было есть. Подкрепившись, повалились спать, сунув в костер сушину. Тихо было кругом, благостно, правда, где-то вдалеке, за крутым, поросшим хвойным лесом холмом, выли на луну волки – вот тоже опасность еще та, хорошо хоть не напали в ночи. Слава Богу, похоже, не чуяли, далековато выли.

Враги поджидали их по дороге на Пашозерский погост, у самого зимника, там, где рядом с дорогой сочился со скальных выступов водопад, наполовину скрытый тонким искрящимся льдом. Вожников хорошо знал эти места – здесь, неподалеку, они с друзьями частенько ловили рыбу.

Первым насторожился Антип, встал на лыжах как вкопанный, втянул носом воздух… и тут же упал, пронзенный пропевшей смертную песню стрелой.

– В лес! – махнув рукой, закричал Иван Борисович. – Скорей к лесу!

Пригнувшись, все трое побежали так быстро, как только могли, жаль, сильно мешали лыжи, да ведь не сбросишь же их на ходу, не отвяжешь – некогда. Тем более, и снег на пути не везде твердый – сугробов еще было немерено. Снова просвистела над головой Егора стрела, сбила шапку, вторая едва не поразила парня в плечо, хорошо, поскользнулся, упал, да так удачно – в кусточки, – что смог наконец-то избавиться от лыж, а уж дальше – ползком, ползком – к лесу.

Там, в густом бору, и укрылись, там уж не страшны были стрелы, там и перевели дух, осмотрелись… Осмотрелись бы, а не дали! Словно псы, выскочили из-за деревьев воины в кольчугах и шлемах: трое бросились на Борисовичей, один – ловкий такой парнишка с узким безусым лицом и серыми сверкавшим из-под шлема глазами – на Егора. Так себе соперник, если б не кольчуга, так «в весе курицы». Правда, меч при нем, ишь, размахался… маши, маши…

Егор выхватил секиру, взмахнул – враг пригнулся, и тяжелое лезвие со свистом разрезало воздух. Мимо! А вот меч – ловок, ловок парняга! – едва не пронзил Вожникову грудь, хорошо хоть успел отпрыгнуть да снова махнул секирой. Да так, что поразил бы юного супостата прямо в голову, разрубил бы шлем как нечего делать, а вместе со шлемом и череп… Увы! Враг неуловимо дернулся, отклонился и в тот же миг резким выпадом ударил клинком по древку… Выбитая из рук Егора секира упала в снег. На тонких губах врага заиграла торжествующая усмешка, а в серых, с презрительным прищуром глазах его словно бы улыбнулась смерть.

Рано радуешься!

Вожников сжал кулаки – боксер он или кто? Подпустить соперника ближе, пусть замахнется и – крюком в челюсть! Полетит в сугроб вверх тормашками, никуда не денется, меч в одну сторону, сам – в другую. Ну! Давай, давай, подходи же!

Враг подошел, замахнулся все с той же ухмылкой…

Егор ударил…

Что-то сверкнуло в воздухе… и отрубленная рука Вожникова, играя кровавыми брызгами, полетела в снег.

Не успел, не успел, бли-и-и-ин…

Один из братьев – Данило – уже лежал с пронзенной копьем грудью, второй – Иван Тугой Лук – что-то яростно крича, еще отбивался от наседавших врагов, но видно было – из последних сил. Кто-то просто зашел к нему сбоку, метнул топор, раскроив череп. Брызнула кровь пополам с мозгом; Иван Борисович, покачнувшись, тяжело осел в снег.

Впрочем, Егор все это уже воспринимал плохо, правда, и боли не чувствовал, лишь только с удивлением смотрел, как из разрубленного предплечья фонтаном бьет-плещет кровь.

А враг – совсем юный, мальчик еще, не мужик, – смеясь, снова взмахнул мечом… Ломая ребра, острый клинок, словно зубы голодного хищника, впился Егору в грудь, доставая до сердца.

И – сразу померк свет, словно кто-то выключил рубильник. И ничего уже больше не было – ни боли, ни грусти, ни сожаления, только звенящая тьма и – смерть.

– А-а-а-а-а!!!!

Закричав, Егор проснулся в холодном поту, вскочил с лапника, в ужасе глядя на руку… левая оказалась на месте… и правая.

Господи! Вот ведь приснится же! И главное – все так правдоподобно, натурально так. Парень с мечом. Крюк в челюсть. Блеск клинка и… фонтан крови!

Черт! Правая рука, кстати, болела – как раз там, куда пришелся удар.

– Ты чего разорался, Егорий? – приподнял голову Антип. – Привиделось что?

– Да уж, – молодой человек махнул рукой. – Привиделось.

Вокруг еще было темно, и луна на небе казалась столь же яркой, что и в ночи, однако на востоке, за хмурыми вершинами елей, уже занимались оранжевые зарницы.

– Рассвет скоро, – проснулся и старший, Иван Борисович. – Соберемся-ко, рябчика поедим, да в путь. А, брате?

Данило Борисович, поднявшись, молча кивнул и уселся поближе к тлеющим углям:

– Антип, налущил бы щепы.

Чугреев тут же выхватил нож:

– Сейчас, господине, сейчас.

Не прошло и минуты, как таявший палево-рубиновым светом костер вновь запылал ярким веселым пламенем. Борисовичи радостно переглянулись и с завидным аппетитом принялись уплетать вчерашнего рябчика, да так, что только хруст стоял! Не отставал от них и Антип, а вот Вожников что-то не чувствовал голода: может быть, вчера переел, а может, потому, что сон нехороший привиделся.

Смачно рыгнув, Чугреев облизал косточку и, бросив ее в костер, потянулся к котомке, вытащил из нее какой-то сверток:

– Эвон!

Сразу запахло чем-то прогорклым, тухлым.

Иван Борисович даже нос пальцами зажал:

– Это что за вонища-то?

– Сало медвежье! – с важностью пояснил Антип. – Старик-то запасливым был. От волков по весне – первое дело. Почуют шатуна – ни за что во след не пойдут. Так что мажем лыжи!

– Да уж, запасливый дед, царствие ему небесное.

Размашисто перекрестившись, Данило Борисович встал на лапнике на колени и принялся вполголоса молиться, то и дело крестясь и кланяясь. Ему тут же последовали и остальные – старший братец Иван, Антип Чугреев, Егор… А почему б и не помолиться-то? Коли все так делают, так негоже белой вороной быть, тем более, и сам-то Егор – православный, бабушкой еще в сельской церкви Фрола и Лавра крещенный.

– Господи Иисусе Христе…

– Николай Угодник Святый…

– Святый Георгий…

– Богородица Дева…

– Удачи пошли, успеха во всех делах наших скорбных.

Щурилась в светлеющем небе луна, тускло мерцали звезды, ширился, золотил верхушки деревьев рассвет.

– Господи Иисусе Христе!

Помолившись, смазали медвежьим салом лыжи, вскинули на плечи котомочки. Старший – Иван Тугой Лук Борисович, бороду рукой пригладил:

– Ну, инда и в путь. Веди, Егорша!

Егор и повел. Не к Белоозеру, куда беглецы хотели, нет – в Пашозеро, как сам для себя решил. А зачем с этими придурками по лесам шататься? До Пашозера, как молодой человек прикинул еще вчера вечером, было где-то километров двадцать или чуть больше – почти целый день идти, по крайней мере, до полудня, лыжи-то не беговые – охотничьи. А что тут ближе-то? Если только в соседний район выйти… или даже в Вологодскую область.

Шли по зимнику, большей частью тянувшемуся по льду неширокой речки, но временами, срезая углы, взбиравшемуся и на холмы, и дальше – по лесам, через болота, летом бы тут ни за что не пройти, потому и «зимник».

Солнце, поднявшееся в светло-синее, словно протершаяся джинса, небо, светило путникам в спины, лишь иногда уклоняясь в сторону из-за изгибов пути. Сразу взяв темп, шагали ходко, никаких перекуров не устраивали: странно, но все трое невольных спутников Вожникова оказались некурящими, как, впрочем, и сам Егор; ну он-то понятно, все-таки спортсмен бывший, а вот эти?

А тоже – почти спортсмены, шли так, что сам Вожников ухайдакался и несколько сбавил ход, а сзади уже наступали на пятки, зубоскалили, подгоняли:

– Что, Егорий, устал?

Устал… А почему б и не устать-то? Километров десять уже в таком темпе прошли, будто черти по пятам гнались; Егор уже и дыхалку сорвал с непривычки, а этим хоть бы хны! Ну, лоси!