Том в благодарность за то, что я уберег его от Виргил а и тупого ножа, с тех пор подбрасывал мне монету-другую. Тому нравилась моя компания, готовность защищать от Виргилов мира сего. Он мне доверял.

Неужто я снова уснул?

Том учил меня спать с открытыми глазами. Я бы освоил это умение, если бы мне было дело до ворон, которые кружат в небе по ночам.

Кое-кто шепнул мне, что Том накопил целое состояние в медяках. Я обшарил каждую трещину во всех домах и проулках, где он бывал, но так ничего и не нашел.

Меня ни за что не повесят. После того как я открою им твой секрет, твою последнюю тайну.

Здесь недостает свежего воздуха, но солнце, луна и звезды пока со мной. Я все перенес на бумагу.

Жар валит с ног.

Больше я не усну. Не позволю тебе убить меня во сне.

Это мой корабль. Он бороздит мой океан. Мой, запомни. Есть множество разных законов и поправок, сводов и статей. Есть тайный совет. Есть верховный суд. Есть плети, есть пистолеты. Есть шпаги и сабли. Выбирай, как ты хочешь умереть.

Да, мы ведь уже в Атлантике. Немудрено, что жар возвращается. Том, бывало, клал мне на лоб мокрую тряпицу, когда меня лихорадило. Он заботился о своих поводырях.

Уверен, луна появилась на небе первой. Раньше звезд, даже раньше солнца. Мир был бледен и сер, друг мой. Вот почему лев возлегал рядом с агнцем и не ел его — он попросту не видел своего ужина. Люди натыкались друг на друга и не знали, куда податься в воскресный день, так как во всем мире царила сумятица. Женщины невесть зачем рядились в длинные платья и брали зонтики. Кругом все смешалось. Дети хныкали от голода, и негде было купить леденец, чтобы заставить их умолкнуть. Мир был темен. Люди не видели отличий между добром и злом и, соответственно, не умели осуждать. А без суда не бывает спасения.

Луна порождает приливы. Где приливы, там корабли. А где корабли, там и моряки. Где моряки, там и сухопутные крысы, добро и зло, спасение и погибель. Ты думаешь, что не мне рассуждать о спасении. С этим можно поспорить. Кому, как не грешникам, о нем рассуждать? Только мы знаем, чего лишены. Можем дать за него медный грош.

Добро пожаловать в церковь Джона Сильвера.

Солнце и звезды придуманы задним числом. Большую часть года Бристоль живет, не видя солнца, и люди неплохо обходятся без него. В ясный вечер на небе можно увидеть звезды, хотя такие вечера — редкость. Впрочем, никто не жаловался. Есть люди, которые верят в первородство Солнца. Они упорствуют в своем мнении, однако даже самый дикий моряк скажет иначе, а нет такого моряка, который не был бы дикарем в той или иной мере.

Итак, первой возникла луна, а за нею — моря и приливы. Потом появились люди, мужчины и женщины, разные животные твари и констебли.

Я тоже дикарь. Дикарем родился, дикарем же покину сей мир. Могу присягнуть лишь в том, что видел собственными глазами, а я видел шифровальный круг в самом бледном свете. Большего доказательства тому, что спасение есть, никому не встречалось.

Ты забил ставни моей каюты, но лунный свет в них все равно проникает. Когда я слышу, как по палубе снуют люди, то знаю: снаружи день. Когда до меня долетает лишь вой ветра и стук волн в корму — значит, наступила ночь. Уверен я и в другом: в том, что мои люди еще мне верны. Они захватят мой корабль и вздернут тебя с первым приливом, и тогда я буду спать, как престарелый судья, вышедший на покой.

Я писал о своих преступлениях подробно и вкратце. Ты знаешь и о других моих подвигах. Впрочем, даже взаперти Сильвер еще на многое способен. Сейчас я намерен во всех красках изобразить, как стал капитаном этого судна. Хватайся за седалище, ибо план мой был немыслимо дерзок и дьявольски хитроумен.

Да, и не забудь рассказать о нем Маллету. Глядишь, он вдохновится моими свершениями и однажды применит его к тебе. Как я сказал, наш долг — заботиться о новом поколении.

Мой жар наконец отступил, и я пишу о Лондоне — о городе Ньюгейтской тюрьмы и суда Олд Бейли. О том самом городе, где ты намерен повесить Сильвера и куда мы сейчас направляемся. О городе, где я избавил мир от морского пса Черного Джона. Эту повесть следовало бы не чернилами писать, а кровью. Уж мы-то ее навидались на своем веку, верно?

Небо над Лондоном черно днем и ночью: камины чадят дымом и коптят небеса. Этот город черен, как мое сердце.

Люди в нем снуют туда-сюда, из проулка в проулок, кружат, словно стрелки часов. Нищие и богачи, кто в мехах, а кто в ветоши. Толкутся у лавок, у повозок, у перекрестков — и так целый день, нигде, кроме Лондона, не бывая.

Деньги — вот что дает пищу им и огонь их каминам. Все ищут наживы. Нищие стоят в грязи, высокородные граждане прогуливаются по городу — ради нее. Даже облезлые псы и жирные крысы грызутся за кусок пожирнее. Ничто так не насыщает тело и душу, как звонкая монета. Псы голодают, крысы пируют, а дьявол веселится, и все вместе они шарят по лондонским улицам.

Лондон не место для слабого, увечного или бедняка. Они там не выживают. Извозчик не осаживает клячу перед калекой, а давит его колесом. Нищие бродят гурьбой и обкрадывают друг друга, пока ветер не сдувает их, словно солому. Жаждущие молятся о дожде или о сердобольном трактирщике. Если молитвы не помогают, они мрут от жажды. На все нужны деньги. Без них горло не промочить. Таков Лондон.

Однажды его посетили пятеро пиратов: Черный Джон, Кровавый Билл, Билли Бонс, юнга Эдвард и я. Пятеро пиратов явились в Лондон после пяти лет плавания.

Обратно вернулись не все.

Целых пять лет нам улыбалась удача. Мы здорово разбогатели назло Черному Джону. Он всегда старался выбирать маленькие и безоружные торговые посудины. Если у корабля была хоть одна пушка, он и за десять лиг к нему не подошел бы. И все-таки нам удавалось топить даже тех, кто мог себя защитить. Конечно, большую часть добычи капитан забирал себе. Он до того разбогател, что стал прятать свою долю в матрац. Однако на денежной горе ему спалось не лучше. Я видел, как мерцает огонек свечи в его каюте, когда капитан или его тень пересчитывали награбленное. На «Линде-Марии» многого не утаишь. У капитана была и другая причина для бессонницы: он думал обо мне. Он замышлял измену. Я был ему столь же ненавистен, сколь и он мне. Меня до сих пор не убили лишь потому, что мне не было равных в бою. Я перебил больше торгашей, чем любой на этом корабле. Морской пес знал об этом, и все знали, включая тех же торгашей. Только Кровавый Билл был мне достойным противником, но капитан никогда бы не осмелился выставить против меня свое чудище — слишком дорогой могла быть потеря. Билл на своем веку положил почти стольких же. В этом и заключалась загвоздка: Черный Джон не мог себе позволить потерять никого из нас.

Было и еще одно обстоятельство: я по-прежнему готовил для команды, потчевал их байками и лечил время от времени. Это вылилось в преданность.

Я становился сильнее, а капитан ослабевал. Он все чаще оступался и запинался. Я знал, что близок час, когда «Линда-Мария» перейдет в мои руки. С тех пор как капитан заявил, что мы направляемся в Лондон, его бессонница отступила. Он выбрал время, чтобы убить меня. Мы оба принялись ждать.

Черный Джон, собрав всю свою злость, пообещал мне и «моему щенку» «знатное развлечение»; Бонсу велел подыскать трактир, а Биллу — притащить дам, не уточняя, живых или бездыханных.

Тем же вечером я сказал Эдварду, что он дольше проживет, если доверится кинжалу, нежели Черному Джону или еще кому-то из его своры. Его ответ меня удивил. Он сказал, что доверяет мне, и постучал по Библии. Ближе к ночи команда разошлась по койкам, а мы снова сели разбирать шифры, как много раз до того. Сколько воды утекло с тех пор… Тогда бы и я ему доверился, если бы умел.

Следующим утром, едва спустили шлюпку на воду, капитан послал Пью за своим снадобьем — желтокорнем да имбирем.

Ром вот лекарство от любой хвори, — заявил Бонс, усаживаясь на банку, к вящему ужасу последней.