Во рту у меня пересохло. Смит заметил, что тоже не отказался бы выпить, и махнул на одного из углекопов, который как раз прикладывался к фляге со спиртным. Дело оставалось за малым. Углекоп стоял, облокотившись на край ямы. Я подкрался к нему сзади и перерезал горло. Он откинулся мне на грудь, и я успел перехватить у него флягу, не пролив ни капли. Смит отнял ее у меня и отхлебнул добрый глоток. Углекопы опомниться не успели, как мы уложили их одного за другим. В карманах у них нашлись несколько жалких медяков. С одного я снял башмаки, которые ношу до сих пор и полагаю проносить до конца. Никогда не отказывайся от пары добрых башмаков.

Евангелина принялась лить слезы.

Смит уставился на нее и сказал:

— Я знаю, как утешить даму.

Мэри напомнила ему об обещании вести себя по-джентльменски. Учитывая, что джентльменом он был ровно настолько, насколько местный боров — лондонским франтом, хоть в жилет его обряди, задача была не из легких. Однако Мэри все же удалось его усмирить с помощью нескольких льстивых словечек. Она знала, как обращаться со свиньями.

Смит, видимо, решил отвесить поклон, поскольку нелепо сгорбился и шаркнул в пыли ногой. Мэри посоветовала нам переодеться в лохмотья углекопов, что было весьма умно. Так мы и сделали. Мэри взяла меня под руку и сказала, что почтет за честь пройтись со мной по главной улице. Смита вдруг словно подменили. Раньше он доверял ей, а теперь заявил, что она хочет сдать нас местным властям, едва мы войдем в город.

— Она это давно задумала, — твердил он. — Поднимет крик при первой возможности.

Мэри уперла руки в бока и смерила его взглядом. Евангелина проделала то же самое. Я уселся неподалеку на камень, чтобы ничего не упустить.

— Я могла бы поднять крик прямо сейчас, — сказала Мэри. — А уж голосок у меня — дай Бог каждому. Если выйду из себя, кое-кому придется заткнуть уши. Иной раз мне тяжело удержаться и я говорю все громче и громче. — Тут она и впрямь повысила голос.

Смит на это ответил, что в таком случае он будет вынужден ее убить. Мэри ждала этих слов. Она подвела Смита к ним, словно борова на аркане.

— А наши люди убьют тебя. Они хотя и хлипки — пальцем перешибешь, зато метко стреляют. Особенно в пиратов, — добавила Мэри. — Кстати, преступников у нас судит пуля: если уложит — значит, виновен. А не уложит — невинен. До следующего залпа. На моей памяти нескольким негодяям удалось-таки оправдаться.

После недолгих раздумий Смит признал ее план подходящим. Мы нарядились углекопами, натерли руки и физиономии угольной пылью. Я чихнул, а когда отдышался, меня обдало ароматами этой земли отбросов. Поразительно, как на ней вообще могло что-то расти. Всходы должны были вянуть, едва проклюнувшись, от смрада. Такой едкой вони не произвела бы дюжина потных англичан верхом на взмыленных лошадях, командующих дюжиной грязных ирландцев, ведущих за собой по мулу, причем с наветренной стороны.

Мэри улучила момент тишины и обратила мое внимание на богатство соплеменников.

— Должно быть, это цена процветания. Если так пахнут деньги, я рад, что родился нищим, — ответил я ей.

— Здесь можно разбогатеть. Можно нажить состояние — если потрудиться. — Мэри приподняла платье, чтобы не замарать подол. Бьюсь об заклад, святые с «Линды-Марии» выпучили бы глаза, завидев ее белые ножки, ведущие к верной погибели.

— Труд — худшее из лишений, — заметил я, шатаясь после очередного глотка местного воздуха. — Не иначе он и придает вашему краю такой смрад. Это запах честного труда.

— Не забывайте, что сейчас вы углекопы.

— Насмешка судьбы. И позор на мою голову.

— Голове мы поможем, — сказала Мэри. — Дай нож. — Она протянула руку.

— Еще чего. Если думаешь, что от ножа мне полегчает, ты крепко ошибаешься.

— Поверь, я творю с людьми чудеса, — возразила она. — Ну же. Я тебя не порежу. Даю слово. Ты дал мне слово, а мое не хуже твоего. Или ты свое не ценишь?

Я бы гроша за него не дал, однако с ножом расстался — не заставлять же ее ждать с протянутой рукой. Смит, правда, назвал меня совсем пропащим. Что ж, я всегда любил собирать на себя всю хулу.

Мэри покрутила кинжал на ладони, попробовала пальцем лезвие и как будто осталась довольна. Потом она отрезала лоскуток сестриного платья для проверки остроты.

— Сперва волосы. — Мэри направилась к Смиту.

— Они похожи на ослиный хвост. — Евангелина прыснула в ладонь.

— Наши мужчины, знаете ли, не завязывают косиц, — пояснила Мэри. — Тем более углекопы. Они стригут волосы как можно короче. Ближе к черепу. Правда, при этом владелец остается жив, и «легчает» сразу всем.

— Тебе меня не обкорнать, — буркнул Смит.

— Я и не собираюсь, — ответила Мэри. — Это сделает Евангелина. — Мэри вручила сестре нож и посоветовала Смиту сидеть спокойно ради его же здоровья и легкости бытия.

Ты должен гордиться своей Евангелиной. Она подобрала Смитову гриву и срезала одним махом. Смит ощупал макушку. Кожа осталась цела, чему он был определенно рад, судя по вздоху.

— Твоя очередь, — сказала Мэри, беря меня за руку. Евангелина вернула ей нож. — Представь себя ягненком. — Мэри занесла нож над моей головой.

Нет лучшей проверки мужской веры в женщину, чем бритье головы. Когда Мэри закончила, она медленно убрала руку с моей шеи и вытерла нож о штаны Смита. От пережитого он слова не мог вымолвить — еще одно благо, которым одарила нас Мэри. Тот нож, между прочим, до сих пор со мной. Придет время, я тебя им постригу, мой ягненочек.

Вскоре мы прибыли в город.

Мэри шла рядом, держа меня за руку. Сестре она велела идти в паре со Смитом. Евангелина не обрадовалась этому предложению, поэтому Мэри пришлось буквально впихнуть ее руку в Смитову клешню, заверяя, что вшей у него нет. Я в этом сомневался: Смит то и дело почесывался.

На наше счастье, никто из встреченных горожан не попытался завести разговор. Мэри попросила Смита позволить им с Евангелиной отвечать на вопросы, если придется. Она боялась, что нас выдаст манера речи. Еще Мэри посоветовала шагать поуже.

— Вы же не на палубе, — добавила она.

Мы как могли старались дробить шаги.

— Теперь порядок, — сказала Мэри. — Вас даже можно принять за приличных людей.

В иных обстоятельствах я счел бы это оскорблением.

Наконец мы вышли на главную улицу.

— Что ж, в наших краях женщинам не грех пройтись с такими кавалерами, — произнесла Мэри. — Даже наоборот. Теперь ступайте туда, — указала она на собор. — Там сегодня должно быть пусто. А я пока навещу семьи и принесу выкуп.

— Ага, как будто я вчера родился, — проворчал Смит.

— В жизни не видел такого уродливого младенца, — заметил я.

— Не будем выходить из роли. — Мэри поцеловала меня в щеку. — Я ни одному фермеру не дам вас повесить.

Смит обдумал ее слова и спросил, позволено ли фермершам вешать людей. Мэри отозвалась, что предложение заманчивое, а Евангелина охотно ее поддержала.

— Не волнуйтесь, скоро получите выкуп, — заверила Мэри Смита. Мне она напомнила освободить пленников на «Линде-Марии» и сказала, что скоро мы все будем свободны как ветер. Смит закашлялся, словно ветер свободы залетел ему в глотку.

Мэри оглядела меня, словно неразграбленный корабль, и сказала, что была бы рада, если бы я остался в Каролине.

Помнишь, как мы, бывало, сближали две свечи, чтобы светлее было? Обычно в безветрие их огни либо сливаются в большое пламя, либо гасят друг друга. И не угадаешь, что случится, когда потянет ветерком — погаснет их пламя или окрепнет. Мы даже как-то на это ставили.

— Я моряк, мадам, со всеми потрохами.

— А я, сэр, — ответила она, — честная женщина.

— Жаль, что мы так недолго пробыли вместе.

— Пробудь мы чуть дольше, мало осталось бы от моей чести, — сказала Мэри.

Смит ухмыльнулся в ответ на ее слова. Я был готов его удавить, особенно после того, как он брякнул, не стесняясь дам:

— Она пустышка, Сильвер. Забудь и не вспоминай.