Я заливался о том, как мы обязаны Черному Джону за все его благодеяния, о том, как щедро он осыпал нас фунтами, пенсами и фартингами. Смит ненадолго выпустил весла — не то чтобы пристрелить меня, не то чтобы дослушать мои куплеты.

Следующий я исполнил самым трогательным тоном, какой только мог из себя выжать, — как церковный певчий, которых мы с Томом часто слушали, стоя на паперти. Его голос, казалось, смягчал приговор каждому грешнику — недаром я взял такой тон для мистера Смита.

— Никто, кроме нас, не узнает всей суммы выкупа. Мы возьмем свою долю, хорошую долю, — пропел я.

Смит оторвал взгляд от паруса и перевел на меня, потом обратно на парус и опять на меня.

— А когда мы вернемся, добычу разделят на всех, и нам снова достанется по доле. — Тут, друг мой, я напустил на себя самый невозмутимый вид, как у деревянных святых на носу. Те были само терпение и благопристойность. Наверное, у певчего в церкви тоже было такое лицо, когда он заканчивал очередной стих, пока мы с Томом дрожали за дверью, дожидаясь, когда нас овеет теплом.

— Ну разве не нищий? — спросил Смиту дам. — Взять рифы, — приказал он, не взглянув на меня. Я не удивился: мистер Смит обдумывал свою выгоду. Ему предстоял выбор между убийством и наживой. Он вообще соображал туго: будь на его месте кто поумнее, в два счета смекнул бы, как провернуть оба дела сразу: убить и прихватить денежки. Я, к примеру, смекнул.

— Такая вот песня, мистер Смит, — сказал я, опуская руки, словно во всем мире не нашлось иных тем для обсуждения.

— Назад, — приказал Смит.

— Подумай о жене и детях, — процедил я сквозь зубы. — О дочерях подумай.

— Взять рифы!

— Капитан не узнает!

— Хватит трепаться.

— Это всего-навсего кража, мистер Смит. А по этой части мы мастера, — подзадоривал я.

— Да, но красть у капитана… — произнес он.

Тут-то я и понял, что мы с ним повязаны. Я уверил его, что лучшего помощника мне не найти. Затем Смит осведомился о масштабе предстоящего хищения. Я сказал, что ему перепадет достаточно. Он спросил, насколько достаточно. Я дал точный ответ: заверил, что он получит больше, чем Черный Джон посулил за мою жизнь.

Мэри повернула лицо к ветру, глядя на меня. Кое-кто из нас вороватее других, вроде нас с тобой. Мэри тоже чуяла, что к чему. Хитрости ей было не занимать. Она даже шлепнула сестрицу по бедру — не иначе от восторга.

Смит, глубоко бесчестный тип, любил, как и мы, стянуть кусок с чужого стола, поэтому ответил, что не станет меня убивать.

— Навались, — повелел он.

— Разве не было приказа, мистер Смит?

— Навались, я сказал!

Я спросил, когда он собирался меня пристрелить — дескать, мне любопытно это узнать — как-никак речь шла о моей жизни. Мэри даже ресницами захлопала. Потом я предположил, что со мной, наверное, лучше разделаться до выгрузки на берег. Добавил, что он хоть сейчас может разрядить в меня пистолет, а труп сбросить за борт. «Однако, — продолжил я, — есть также смысл дождаться окончания похода, когда выкуп будет у нас в руках». При упоминании дам Евангелина вскрикнула, и Мэри пришлось ее утешать. Я намекнул Смиту — на случай, если он сам не сообразит, — что всегда был неравнодушен к слабому полу. Евангелина опять вскрикнула. Мэри — добрая душа — похлопала ее по колену, и та перестала. Я убедил Смита их пощадить. Мэри взяла понюшку из табакерки.

— Я сделаю так, как было велено, — ответил Смит.

Вот те на! Я же только что пропел ему песенку: посулил богатства, дал несколько советов, как меня уничтожить, а он не внял ни одному из них. Его упрямству не позавидуешь. Именно благодаря ему я еще здесь, а мистер Смит — нет.

Его главным просчетом — а он допустил их немало — была ставка на верность. С равным успехом он мог бы податься в подмастерья сапожнику. Я ему об этом сказал, а он оскорбился, хотя как можно оскорбляться на правду? Странное дело: когда я лгал, то всякий раз оказывался в выигрыше, а когда говорил правду — наоборот. Впрочем, особой прозорливостью я похвастать не могу, и ответ мистера Смита это доказал. Ответил он тем, что навел на меня пистолет.

— А как же выкуп? — спросила его Мэри. Видимо, у нее с прозорливостью дела обстояли лучше.

Смит спокойно, будто описывал, как свет играет на бурунах — пенно-белых сверху и густо-синих в глубине, — рассказал, что ему был отдан приказ убить нас всех, как только мы подойдем к берегу. Евангелина опять взвизгнула. Те, в которого целятся из пистолета, подвержены бурным проявлениям чувств, поэтому никто не удивился. Мэри одернула сестру — слегка потянула за локоны, растрепавшиеся от качки и ветра.

— На вашем месте, — сказал я Смиту и сложил руки, подчеркивая, что не могу выхватить у него пистолет, — я взял бы выкуп, а мои бренные кости оставил бы в земле Каролины. Местные наверняка меня вздернут, пока вы будете смываться с деньгами. По-моему, весьма выгодный расклад.

Я заверил его, что Черный Джон поступил бы так же; напомнил, что мне так или иначе придет конец — либо от его руки, либо от веревки. Это его немного утешило.

— Только пощадите дам, — продолжил я. — Убивать их нет никакой выгоды. Выкуп есть выкуп, мистер Смит. Меня можете убить, но сперва возьмите золото.

Я сказал бы так даже самому себе, случись мне попасть на место Смита, однако мои слова его смутили. Честность бесприбыльна.

— Все просто, мистер Смит, — ввернула Мэри, видя его колебания. — Вы высаживаете нас на берег в целости и сохранности, берете выкуп — а его непременно соберут, что бы ни сказал ваш капитан. Мы дамы зажиточные. А этого малого выдайте родственникам заложниц. Уж они с ним расправятся. — И она сложила руки на груди, совсем как в ту ночь, когда мы были вместе.

— Отлично сказано, — похвалил я.

— Вы слишком добры, — отозвалась она и обхватила Евангелину за талию, чтобы поддержать — та чуть не кильнулась со страха.

Впрочем, делать выводы из нашего согласия рано. Я пират, мерзавец, а не фермер или другая сухопутная крыса. Море — вот моя жизнь; я присягнул ему в верности. Мне ни к чему вязать на себе узлы. С другой стороны, было в Мэри что-то такое… Мне порой хочется думать, что она выдала-таки братца-конокрада истцам, чтобы сохранить поместье за собой. К чему пистолеты и шпаги, коли хорошо подвешен язык, а у Мэри с языком было все в порядке.

Тем не менее Смит еще долго не мог решиться — даже после того, как мы с Мэри все ему разъяснили. Я попросил его повторить для меня план действий.

— Я беру выкуп, — произнес он.

— При первой же возможности, — подсказала Мэри. Она не хотела задеть его честь — только помочь, поэтому тут же исправилась: — Прошу прощения, сэр. Раз уж наша с сестрой жизнь на кону, нам тоже полагается право слова. Прошу, продолжайте, — сказала она Смиту. — Итак, вы берете выкуп.

Смит еще больше растерялся. Ему требовалась помощь. Мэри могла бы предложить Евангелине вскочить к нему на колени, не дрожи та как осиновый лист, готовый в любой миг завизжать. Смит отчаянно нуждался во вдохновении. Мы с Мэри поочередно изложили план действий, простой донельзя. Смит водил туда-сюда пистолетом, целя в того, кто говорил. Он так напряженно пытался вникнуть в нашу затею, что забыл о парусах и о веслах. Через добрые пол склянки даже Евангелина вздохнула, не выдержав.

Наконец Смит признал мою песню достойной, когда я в пятый раз посулил ему золотые горы, благосклонность капитана и признательность команды, которая будет носить его на руках. Он спросил, будет ли Кровавый Билл участвовать в этом параде. Я ответил: «Вполне может быть, если сообразит, что к чему».

— Эти плантаторы порубят нас на бифштекс, не успеем мы поздороваться, — припугнул я Смита и, памятуя о его недалеком уме, еще раз повторил план. — По крайней мере, так у меня будет шанс на спасение. Если Мэри согласится мне помочь. Опустите же пистолет, мистер Смит. — Он сделал, как я сказал. — И не обрывайте песню до припева.

Мэри опустила руку в воду, выудила деревянный обломок и показала сестре, а потом бросила обратно, как на увеселительной прогулке, а не на краю гибели. Потом она снова подставила руку волнам и надолго закрыла глаза.