Билли Бонс разжимал руку одному испанцу. Тот был едва жив, а все цеплялся за какую-то шкатулку. Бонс взломал замок и обнаружил внутри локон. Белокурый, как сейчас помню. Бонс швырнул шкатулку хозяину, и тот — видимо, из благодарности — сразу же утонул.

Самому жадному пирату — твоему Сильверу — пришло в голову обшарить нижние трюмы. Я много видывал за те годы, что провел с Черным Джоном, но такого зрелища не встречал: в глубине трюма, привязанный цепями к пустому бочонку, плавал испанец. Вода прибывала, а он барахтался в ней, стараясь держать голову наверху и подминая бочонок под себя.

Испанец увидел меня и взмолился, чтобы я его освободил. Меня вполне устроило бы, если бы он утонул — к испанцам я не питаю большой любви, однако его вопли и бултыханье изрядно досаждали. Я чуть не забыл, что корабль тонет. Испанец поклялся могилой матери, что богат и поделится своим богатством со мной, если я его выручу. «Хочешь — спроси у команды. Все знают, кто такой дон Хорхе», — сказал он. В этот миг бочонок перевернулся и испанец ушел под воду. Я ответил ему, что сейчас он не слишком похож на богача. Дон Хорхе, или как его, заявил, что золота у него не счесть, и обещал отдать мне его в обмен на спасение. Он даже руки развел, чтобы показать, насколько велико его состояние, и бочонок тут же опрокинул его навзннчь. Испанец отчаянно Испанец отчаянно барахтался. Я бы с радостью задержался ради этого зрелища, если бы корабль не тонул, а испанский дьявол не застрял на дне трюма. Впрочем, пираты, как мухи, не прочь поживиться падалью, даже испанской.

— Пощади… — пробулькал испанец из последних сил, перед тем как бочонок снова сбросил его под воду. Потом дон Хорхе все же вынырнул, отплевался и сделал попытку заговорить снова. Тут я и протянул ему руку.

— Лучше лежи смирно. — Я примерился саблей к его плечу, чтобы не промахнуться в темноте. Он, без сомнения, скорее предпочел бы умереть от меча, чем утонуть, поэтому послушался.

Я взялся обеими руками за эфес — испанец выпучил глаза от страха — и изо всех сил рубанул по бочонку. Цепи лопнули. Бывший пленник метнулся прочь по воде, спеша вырваться из недр корабля, однако я поймал его у края люка и приставил нож к горлу.

— Рассказывай о своих богатствах.

И там, в трюмном смраде тонущего корабля, испанец поведал мне свою историю. Он был богат и влюблен, а в остальном — невинен.

Мой испанец, по его словам, перед самым плаванием попросил руки своей любимой. Та призналась, что носит дитя. Ее брат, как выяснилось, надругался над ней. Потом они долго клялись друг друга любить и отомстить негодяю — их, испанцев, хлебом не корми, дай поклясться в таких вещах, — после чего дон Хорхе отправился навестить брата. Встретив того, он, без сомнения, принялся махать руками и выкрикивать оскорбления, потому что брат вытащил пистолет и направил на моего испанца.

Жизнь — штука простая, доложу я тебе, и чем ты злее, тем она проще. Добрые люди не могут спокойно жить. Они маются, думая, чем обернется каждое их слово, каждый поступок, а когда маета кончается, выискивают новый повод. За то время, которое они на это тратят, можно корову научить танцевать. Так было и с доном Хорхе: пока он раздумывал и размышлял, как бы убедить противника в своей правоте, тот, не будучи хорошим человеком, дал дону Хорхе пистолем по голове.

Дон Хорхе, само собой, отключился и как подкошенный рухнул на землю, а когда очнулся, слуги брата уже натягивали веревку на ближайшем суку. Брат надел дону Хорхе на шею петлю.

— Так ты должен был уже умереть, — сказал я ему. — Однако для трупа чересчур бодрый.

Впрочем, на бедняка он тоже не походил. Кожа смуглая, что свойственно его племени, но не обветренная, борода без ухода разрослась, глаза с прищуром, словно он видел перед собой те богатства, о которых упомянул. Зубы у него были все целы — он показал их, рассказывая о своем золоте. Он даже не исхудал, только щеки немного ввалились, хотя добрый кок быстро вернул бы ему прежний вид.

— Я должен был умереть уже дважды, — произнес испанец чуть ли не гордо. — Один раз в петле, а другой — в этом трюме.

Корабль накренился, и мы перебрались в носовую часть. Я смог получше разглядеть моего богача, который теперь показался мне призраком, будто стал бесплотнее на свету. Сложения он был худощавого, хотя в трюме выглядел крепышом. Когда нас озарило солнцем — клянусь, через него можно было видеть насквозь.

Я схватил испанца за руку — вялую плеть из кожи и костей — и поволок вперед. Должно быть, он и впрямь был богат. Все богачи такие вот вялые и изнеженные, и твой король — тоже. Едва он продолжил рассказ, гакаборт треснул и испанец бросился вперед, чуть ли не мне в объятия.

— Я провисел на том дереве часа три, не меньше, — произнес он и показал отметины от веревки на тощей шее. — Хотя мне казалось, что прошла целая вечность. Я обвил ствол ногами, да так все три часа и не отпускал.

— Да ладно, тебе и прутика не удержать, — заметил я и окрестил его лживым испанским псом.

— Потом я увидел ангела, — продолжил он. — На коне и с топором в руках.

Ангел оказался его дамой сердца. Дон Хорхе сказал, что она протянула ему топор — перерубить веревку. Так он и освободился.

— Отличный конец для твоей сказочки, — усмехнулся я. — Правда, он не объясняет, как ты оказался в трюме этой посудины весь в целях.

— Золото, англичанин! — вскричал он. — Вспомни о золоте! — Он схватил меня за руку — пальцы сомкнулись вокруг нее лишь на четверть. Я стряхнул его с себя и сказал, что если он намерен прожить чуть дольше, пусть говорит о золоте. Прикончить его я всегда бы успел.

Итак, той же ночью дон Хорхе пришел к дому брата-недруга. Брат сидел за письменным столом, склонившись над пергаментом. В комнате горели две свечи, на столе стоял кубок с вином — вот что увидел дон Хорхе, когда прокрался в дом с кинжалом в рукаве.

Быть может, брат увидел его отражение в окне, или услышал шаги, или почувствовал холодок — так или иначе, он обернулся, но поздно. Дон Хорхе ударил его тяжелым кубком по голове.

Будь мой испанец пиратом, брату пришел бы конец прямо там.

— Я вынул кинжал, — рассказывал Дон Хорхе, — и тут ее брат взмолился, чтобы я его пощадил. Он посулил мне все свои богатства. Все свое золото, англичанин, сотни дублонов. Огромное состояние, — добавил он и выплюнул воду, которой успел наглотаться.

Мы с ним выбрались сквозь главный люк на верхнюю палубу. «Сан-Кристобаль» устремил бушприт к небесам, а кормой уже погрузился в пучину. Палуба трещала под тяжестью набранной воды. Я велел испанцу хвататься за булинь.

— Он проводил меня в винный погреб, — продолжил дон Хорхе. — Там было множество бутылей и бочек на полках и в штабелях. Сотни бутылей. Бочек без счета. А в одной из них — золото, клад… — Тут он умолк, ибо раздался ужасающий грохот, словно небесный судия обрушил на корабль карающий молот: фок-мачта упала на палубу. Брам-стеньга еще некоторое время раскачивалась взад-вперед, а потом рухнула ярдах в пяти от нас с испанцем. — Корабль вот-вот потонет! — вскричал он.

— Точно, — ответил я. — Следующей рухнет стеньга. А потом дьявол затянет нас обоих на дно.

Испанцу не терпелось убраться подальше со злополучной посудины, но он еще не все рассказал о сокровище, а я намеревался остаться на месте, покуда нас не захлестнут волны.

— Мы никуда не уйдем, испанец. Я привяжу нас булинем к последней стоящей мачте. Мы останемся, потому что я еще не услышал все о золоте.

— Во имя неба, это верная смерть! Мы умрем, если тотчас не уберемся отсюда!

— Это ты умрешь, испанец, а я еще поживу. Тебе грозит смерть, не мне.

Тут дон Хорхе как мог торопливо продолжил рассказ. Брат невесты подобрал в погребе палку и разбил одну из бутылей. Оттуда просыпались ручьем золотые. Он ударил еще раз, и ручей превратился в поток из монет, каменьев и драгоценностей. Дон Хорхе упал посреди этой груды сокровищ, зарылся в нее и стал смеяться, пересыпая золото в горстях. Смеялся он, однако, недолго: брат той же палкой ударил его по голове. Очнулся мой испанец уже в трюме, прикованным к бочке, где я его и нашел.