Машину тяжко встряхивало и качало. Все подходы к мосту были изрыты воронками. «Достается десантникам, — подумал Виктор. — А мост... Почему же немцы не взрывают мост? »

Слева прошла «тридцатьчетверка» Ленского, за ней 217-я, тоже из его взвода. Они круто развернулись и, увеличив скорость, пошли прямо на противотанковые пушки немцев. Те открыли суетливый неточный огонь. Но 217-я все-таки остановилась. Виктор хотел было запросить Ленского, в чем дело, но 217-я качнулась, чуть развернулась на месте, выстрелила и пошла вперед, ведя огонь из лобового пулемета.

— Старостенко! Передай всем: прорываюсь на мост! Следить за мной! Прикрывать огнем!

— Передаю!

Мазников позвал механика-водителя:

— Петрухин! Будем брать мост! Давай прямо на ту сторону. Только не останавливаться. Остановимся — угробят,

— А десант как же? — спросил Беленький.

— Они знают, что делать. Ясно, Петрухин?

— Ясно! Давить па всю железку, товарищ гвардии капитан!

Петрухин прибавил газу. Машину закачало на выбоинах изуродованного минными воронками шоссе. Виктор поправил горизонтальную наводку орудия и через прицел прямо перед собой, в какой-нибудь сотне метров, увидел немецкую противотанковую пушку. Около нее возилось трое немцев. «Сейчас... В упор. Прямой наводкой», — понял Мазников, чувствуя, как у него мгновенно пересохло во рту. Он быстро, как мог, поймал немецкое орудие на центральную марку прицела, но опередить противника не успел. Когда он нажал спуск, немцы тоже выстрелили. Бронебойный снаряд чиркнул сбоку по броне башни. Машина дернулась, как живая, на какой-то миг остановилась, будто поднялась на дыбы, и пошла дальше... «Мне повезло... А половину десантников, которые на этой стороне сидели, наверняка как слизнуло... »

Немецкие артиллеристы побежали. В смотровой прибор было хорошо видно, как, не оглядываясь, они виляют по мосту, падают, встают, бегут дальше. Старостенко послал им вдогонку длинную пулеметную очередь. Розовый пунктир трассирующих пуль прошил дымную, подсвеченную блуждающими багровыми отблесками полутьму. Один из немецких солдат, взмахнув руками, шустро подпрыгнул и рухнул на асфальтовое покрытие проезжей части моста.

«Почему же они не взрывают? — опять спросил себя Мазников. — Не успели заминировать? »

Его «тридцатьчетверка» была уже на середине первого пролета. Мост, казалось, гудел и дрожал под ее тяжестью. Впереди, с того берега Рабы, стало бить противотанковое орудие. Но оно замолчало уже после третьего выстрела. Видно, кто-то из экипажей подавил его своим огнем.

Виктор подключился к рации:

— Ленский! Снегирь! Немедленно переправляться!

«Но почему же они не взрывают? »

Картина взрыва вдруг так явственно представилась ему, что по спине пробежал холодок. Где-то сверкнула электрическая искра, и сила сотен килограммов взрывчатки подняла мост в воздух. Кровавая вспышка на мгновение высветила взметенные вверх стальные брусья, ленты железобетонных перекрытий, спутавшуюся стальную проволоку арматуры.

И среди всего этого — накренившийся, боком летящий вниз, в черную воду Рабы, его, Мазникова, танк...

— Готово, капитан! — раздался в наушниках хриплый басовитый голос Петрухина. — Перебрались! Земля под ногами. Даю короткую, пусть пехота сойдет.

«Сойдет, — усмехнулся Виктор. — Как с трамвая».

— Давай! — сказал он вслух. — А потом за маску!

— Есть! Сейчас я братьев-славян скину.

— Полегче!

— Понятно, товарищ гвардии капитан.

На рассвете рота автоматчиков старшего лейтенанта Лазарева и танковая рота Мазникова оказались уже в тылу своих войск, продолжавших наступление. Рудаков вызвал Виктора по радио, довольным веселым голосом сказал:

— Молодец! Представляю к «Отечественной».., Приводись в порядок. Что делать дальше, сообщу!

Теперь можно было вылезти из танка. Виктор выбрался на погнутый надкрылок, оглядел изуродованную вмятинами броню башни, спрыгнул вниз, па землю, мягкую и рыхлую, с пробившейся кое-где первой бледно-зеленой травой.

Солнце еще не встало, было прохладно. Гул боя откатился на запад. Изредка в стороне моста, по которому уже шли танки, повозки, бронетранспортеры, автомашины, редкие колонны пехоты, рвались немецкие снаряды. А здесь, на окраине маленькой мадьярской деревушки Арпаш, стояла непривычная, звенящая тишина...

— В общем так, гвардия, — оглядев командиров отделений, начал Авдошин. — Наступали мы по всем правилам! Три благодарности от Верховного Командования заслужили, в приказах товарища Сталина были упомянуты! Теперь заняли город Чорно, и нам приказано отдыхать. Может, до утра, а может, и ночью по тревоге подымут. Это мне неизвестно. Будет сообщено дополнительно. Размещайтесь! Домик нам попался целенький, садик очень приятный вокруг. Никандров скоро обед привезет. Не жизнь, а малина! Но предупреждаю: по комнатам не шуровать! И сидора свои всякой трофейной дрянью не набивать. Замечу — в сию секунду трибунал! Все! Располагайтесь! Третьему отделению в наряд! Охрана и все прочее. Ясно?

— Ясно!

— Точка! Можно расходиться. Быкову остаться.

Авдошин сидел в глубоком мягком кресле за большим письменным столом, покручивая в руках массивную стеклянную чернильницу. Солнечный луч, косо бивший в окно, наполовину задернутое портьерой, переливался в ее острых, сверкающих гранях.

Быков с интересом рассматривал картину в зеленовато-позолоченной раме, висевшую на стене за спиной командира взвода. Пейзаж с рекой и старинным замком, написанный в темных, предгрозовых тонах.

— Капиталистик, видать, тут какой-то проживал, — усмехнулся Авдошин, осматриваясь. — Удрал и добра своего захватить не успел.

— Похоже, — согласился Быков.

— А на окраине, когда ехали, хибарки видел? Ребятишки повылазили. Оборванные, голодные, босиком... Смотреть страшно.

Тяжело топая сапогами по паркету, вошел Рафаэль с двумя котелками в руках. За ним, ступая на носки, появился смущенный неловкий Кочуев-большой. Он тоже нес котелок, с чаем, а в другой руке — буханку черного хлеба.

— Приехал старшина? — спросил Авдошин.

— Пять минут назад. — Рафаэль поставил котелки на стол. — И из-за уважения к вам приказал мне в первую очередь отпустить.

— Старшина свое дело знает! Садитесь, гвардия, обедать. — Авдошин понюхал пар, поднимавшийся над котелком. — Борщок, значит? Похоже, наш Степа до самой победы сушеной капустой запасся.

Он ел с Быковым из одного котелка, Рафаэль и Кочуев — из другого. Обедали молча, поминутно вытирая замызганными платками потные лица.

Когда закончили и закурили, Авдошин повернулся к Рафаэлю:

— Ты мое приказание выполнил?

— Разрешите, товарищ гвардии младший лейтенант, узнать, какое? — почтительно глядя на него своими немигающими кошачьими глазами, спросил тот.

— Какое! Насчет письма. Помнишь, я тебе после бани дал?

— Выполнил, товарищ гвардии младший лейтенант!

— Почему не доложил?

— Виноват. Все как-то обстановка была неподходящая..,

— Ну, а сегодня подходящая?

— Сегодня подходящая, товарищ гвардии младший лейтенант.

— Тогда читай. Обсудим сейчас и отошлем.

— Ясно. Айн момент!

Встав из-за стола, Рафаэль долго возился в углу, на диване, в своем вещмешке, потом вернулся с двумя аккуратно сложенными, крупно исписанными листиками бумаги и пустым конвертом.

— Разрешите огласить?

— Оглашай.

Рафаэль пересел ближе к окну, там было посветлей, солидно откашлялся и начал.

«Здравствуйте, наша дорогая и глубокоуважаемая мамаша! Пишут вам боевые однополчане и фронтовые верные товарищи вашего дорогого сына Отара Гелашвили. Со слезами на глазах, с сердцем, которое обливается горячей кровью, мы должны сообщить вам тяжелую и печальную весть: наш дорогой Отар погиб смертью героя, как и подобает советскому солдату. Он в бою бросился с гранатами против немецко-фашистского танка «королевский тигр», уничтожил его, спас многих своих товарищей, но сам заплатил за это своей прекрасной молодой жизнью. Он лежит теперь в братской солдатской могиле на далекой от вас венгерской земле. Но он всегда останется с нами. Товарищи всегда будут его помнить и брать с него достойный боевой пример. Мы, его фронтовые друзья, понимаем, как вам тяжело, как больно и горько вашему любящему сердцу. Мы вместе с вами разделяем ваше большое горе и клянемся, что отомстим врагам за смерть нашего дорогого и незабываемого Отара Гелашвили. Мы просим вас стойко перенести эту горькую утрату, как подобает матери советского солдата. Скоро мы разгромим гитлеровские банды и этим самым поставим лучший памятник всем нашим павшим боевым товарищам. Желаем вам здоровья и всего самого наилучшего. По поручению солдат и сержантов взвода, где служил незабываемый гвардии сержант Отар Гелашвили... » Ну и подписи, значит, — закончил Рафаэль.