— Не путаете?

— Получено донесение службы противовоздушной обороны.

— Но до Веспрема почти двадцать километров!

— Ветер в нашу сторону, господин обергруппенфюрер, — почтительно пояснил адъютант.

Двадцать четвертое марта было «большим днем» на Западном фронте. Если раньше продвижение англо-американских войск измерялось ярдами, немецкие деревушки, занятые ими, исчислялись единицами, а вся сила удара возлагалась на бомбардировочную авиацию, то теперь...

В ночь на двадцать четвертое марта «символическая» линия обороны немцев вдоль Рейна подверглась сокрушительной авиационной и артиллерийской обработке. 21-я группа армий союзников начала форсирование реки севернее Рурского промышленного района. Другая группа армий нанесла удар южнее, и это сразу определило оперативный замысел англо-американского командования: окружить в Руре немецкую группу армий «Б» и, избежав боев непосредственно в этом районе, как можно лучше сохранить здесь промышленность, и особенно военную. Две армии, состоявшие из двадцати четырех дивизий и семи бригад (почти третья часть этих дивизий и бригад была бронетанковыми), развернулись на участке Дюссельдорф — Эмерих и начали наступление при поддержке четырех тысяч самолетов. Немцы почти не оказывали сопротивления. На один немецкий самолет здесь приходилось восемьдесят самолетов союзников, а «тигры» и «пантеры», оставшиеся без горючего и превращенные в доты, сотнями, без единого повреждения, попадали в руки англичан и американцев.

Утром самонадеянные американские генералы направо и налево рассыпали обстоятельные интервью о целях и задачах этого наступления. Сколько красивых слов было сказано о союзническом долге перед русскими! Какая уверенность в своих силах и в будущих успехах скрывалась за точной информацией о количестве и боевом обеспечении начавших наступление войск! Число немецких военнопленных в первые же часы перевалило за десять тысяч. С каждым этапом наступления в действие вводились все новые и новые части, успешное продвижение которых уже было обеспечено выброской воздушных десантов.

Союзники спешили. Противник отступал. Марш англо-американских дивизий на восток был похож кое-где на увеселительную прогулку. Наступающие не встречали ничего, кроме поднятых рук и сваленного в кучу исправного немецкого оружия.

Союзники спешили. Сотни и тысячи их солдат, подавляющее большинство офицеров, многие генералы искренне верили в то, что своим наступлением они помогают русским, ломавшим крепкую немецкую оборону на востоке и за каждый километр своего продвижения вперед платившим сотнями солдатских жизней. Они были далеки от политики и редко задумывались над тем, почему они стали помогать им так поздно. Американских солдат больше интересовали варьете Парижа и пивные Аахена, а не замыслы политиканов с Форейн-оффис и Даунинг-стрита, из Белого дома и Пентагона. Там спешили совсем по другим причинам. Там поняли, что русские теперь в состоянии одни освободить Европу от войск Гитлера. Победы Красной Армии и так уже оживили на освобожденных территориях настоящие демократические силы. Народы поднимались, претендовали на власть в своих странах. И мириться с этим дальше политики Запада уже не могли, им надо было захватить Западную Европу для себя...

А в Венгрии тем временем армии двух советских фронтов вырвались на оперативный простор. Остались позади взломанные артиллерией и танками немецкие оборонительные сооружения в горах Вэртэш-Хедышега, мощное противотанковое кольцо вокруг Секешфехервара, укрепления между Балатоном и Веленце. Подвижные части, наступавшие в первых эшелонах, получили категорический приказ не ввязываться в бои по ликвидации окруженных немецких гарнизонов и, не останавливаясь, идти вперед и вперед. Уже недалеко была река Раба, по западному берегу которой тянулась одна из сильнейших линий обороны противника в Венгрии, и эту линию целесообразнее всего было прорывать с ходу.

И в те дни, и потом, когда Раба осталась позади, военные комментаторы подавляющего большинства радиостанций, телеграфных агентств и газет Европы и обеих Америк с подозрительной настойчивостью начали сравнивать действия советских войск с... действиями немцев на Востоке в 1942 году. На десятках языков, в сотнях газет и радиопередач стала усиленно проводиться идея о том, что русские повторяют ошибку генерал-фельдмаршала Паулюса во время прорыва его армий к Сталинграду. «Русские ведут бои только головными силами... Растягивают коммуникации... Материально-техническое снабжение наступающих затруднено и может поставить их перед настоящим снарядным голодом... В тылах советских войск оживают немецкие гарнизоны... » На разные голоса и в разной форме русским благожелательно, якобы заботясь об их военных успехах, предлагалось снизить темп наступления, подтянуть тылы, обеспечить коммуникации.

Смысл этой идеологической диверсии был весьма прост: внушить советскому командованию, что оно действительно совершает ошибку и в его же интересах попридержать рвущиеся к Вене войска. О, их остановка даже на неделю может резко изменить ситуацию на юге! Американские войска, принимая пленных и расходуя за день меньше боеприпасов, чем расходуется их на учебных стрельбах, первыми вступят в Австрию, первыми придут в Вену.

Но советские войска энергично и стремительно шли вперед, используя все возможности и все средства, не сбавляя темпа продвижения. Сейчас, и это было ясно любому, каждый день успешного боя, каждый пройденный на запад километр приближали сроки окончания войны, которая все еще уносила и уносила тысячи и тысячи человеческих жизней.

Гитлеровскую ставку трясло. Фюрер все эти дни бушевал в комфортабельных подземельях имперской канцелярии. У солдат и офицеров нескольких эсэсовских дивизий, панически отступавших в Венгрии, он приказал сорвать нарукавные отличительные знаки. 20 марта начальник имперского штаба сухопутных войск Гудериан сдал дела генералу Кребсу и был отправлен «лечить больное сердце». Четыре дня спустя Гитлер специальным приказом отстранил от исполнения обязанностей командующего группой армий «Юг» генерала от инфантерии Велера.

А советские войска шли и шли на запад. «Мосты! Захватывать мосты через Рабу! » — такие приказы летели из штабов вдогонку танковым и механизированным корпусам.

«Захватывать мосты на Рабе! » — эти слова скрывались за колонками цифр передаваемых в эфир шифровок. Их отстукивали телеграфные аппараты на линиях прямой проволочной связи. Они были написаны на тонкой папиросной бумаге, лежавшей в пакетах, которые на «виллисах», бронетранспортерах и даже на верховых лошадях развозили по подчиненным частям офицеры связи командования.

Вечером двадцать седьмого марта их передавали уже открытым текстом на волнах связи танковых экипажей, они зазвучали в наушниках батальонных и ротных радистов, на НП артиллерийских дивизионов..,

От четырех начисто разбитых домиков господского двора Ференцхаза, где располагалась в тот вечер рота старшего лейтенанта Лазарева, до исходных позиций танков в лощине правее высоты 120, 0 было километра полтора. Рота пошла туда пешком. Напрямик через поле, увязая в мокрой оттаявшей земле, тяжела волоча облепленные грязью ноги. Небо на юго-западе трепетало отблесками зарева и осветительных ракет, передовая клокотала метавшейся из края в край пулеметно-автоматной перестрелкой.

— Шире шаг, хлопцы! Шире шаг! — раздался сбоку голос Лазарева, хриплый и сдержанный.

Лазарев торопливо прошел в голову роты, взметнулась на ветру и погасла сорвавшаяся у него с папиросы чуть заметная красная искорка.

— По дороге быстрей бы дошли! — недовольно сказал Быков, шедший рядом с Авдошиным.

— Тут короче будет, — отозвался командир взвода. — Почти на целый километр. Я сам по карте измерял.

Быков усмехнулся, и Авдошин увидел в отсветах зарева его ровные белые зубы.

— Гладко было на бумаге... Потом целый час от этой грязюки отчищаться надо!