— Где это вас? — помолчав, спросил у него Саркисов.

— Под Генрихом. Машину подбило, мы с радистом-пулемётчиком через десантный люк выскочили, думали, гусеница... Ну, его сразу, а я вот в вашем хозяйстве теперь. Видно, отвоевался.

Почему же?

— Ясней ясного. Война быстрей кончится, чем я поправлюсь. До Берлина-то пустяки осталось.

— Радоваться надо, доживете до победы.

— Счастливые, конечно, люди будут, которые доживут, — вздохнул старшина. - А у пас сегодня в роте человек пятнадцать свой боевой путь закончили. Слышал я, будто даже командир роты со своим экипажем сгорел. Наверно, точно так и вышло, не вернулась его «тридцатьчетверка»... Не повезло капитану. В Будапеште отца потерял, был у нас командиром бригады. Мазников, гвардии полковник, слышали, наверно?

— Да, да, слышал, — кивнул Саркисов,

— Это неправда, старшина! — Ниночка круто обернулась и, держа перед собой испачканные кровью руки, подошла к столу, за которым работал Саркисов. — Это неправда! — повторила она. — Зачем вы повторяете нелепые слухи? Вы сами видели?

Попов удивленно повернулся к ней.

— Конечно, точно не скажу, — виновато пробормотал он. — Я от ребят слышал. Я уже в санчасти был, машину сюда, к вам, ожидал... Эх, сестрица! Вы думаете, мне самому такое легко говорить? Только ведь вот что я мыслю, какой интерес ребятам трепаться-то?..

— Все равно неправда!

Ниночка с трудом закончила обработку своего раненого, вышла в длинный пустой коридор. Уставшая и внезапно совершенно обессилевшая, она прислонилась к стене, затылком чувствуя прохладу масляной краски, и, кусая губы, глотая подступившие слезы, стала яростно колотить кулаками по стене:

— Неправда! Неправда! Неправда!

По всему фронту между озерами Балатон и Веленце горели «тигры», «пантеры» и «фердинанды». Тяжко дышала черная, в пятнах снега земля, озаренная маслянистым, коптящим пламенем немецких танков и самоходок..,

Дитрих был в недоумении. Разумеется, он не рассчитывал на то, что русские сами уйдут со своих позиций, панически откатятся за Дунай и поставленная фюрером задача будет таким образом идеально решена. И все-таки он не ожидал того, что увидел теперь. Двое суток беспрерывных боев, одновременные атаки сотен танков, удар семи двинутых вперед дивизий не дали ожидаемого результата. Лишь в направлении на Шегерельеш и вдоль канала Шарвиз удалось довольно серьезно потеснить русские части. Вернее, не потеснить, а подавить и уничтожить бронированной силой танков и огнем трех с лишним тысяч орудий, которые расчищали дорогу его армии.

И вот сейчас, чтобы сохранить темп и интенсивность атак, приходится раньше времени вводить в бой первые резервы — 2-ю танковую дивизию СС «Райх».

К четырем часам утра ее танки вышли на исходные рубежи, а в пять часов пятнадцать минут получили приказ атаковать на участке между Шегерельешем и Шаркерестуром.

Полтора суток спустя, в середине дня девятого марта, когда в районе населенного пункта Детриц, на плохо обеспеченном стыке двух советских соединений удалось прорваться на юг большой группе танков, Дитрих немедленно ввел в бой еще одну резервную дивизию — 9-ю танковую СС «Гогеншауфен». Свыше пятнадцати тысяч ее солдат и офицеров и около ста пятидесяти танков и штурмовых орудий должны были новым ударом расширить эту узкую брешь, двинуться прямо к Дунаю и захватить переправы в Дунапентеле.

Командующий Третьим Украинским фронтом остался очень недоволен своим докладом Верховному. «Черт дернул меня за язык! И в итоге вышло так, что я чуть ли не запаниковал. Получил хороший урок хладнокровия и точного понимания стратегической и политической ситуации! »

Внешне все было вроде бы нормально. Докладывая обстановку в районе озера Балатон, он попросил у Ставки разрешения использовать 9-ю гвардейскую армию генерала Глаголева (или хотя бы часть ее сил) для усиления войск фронта, обороняющихся на направлении главного удара противника.

— Об этом не может быть речи, — ответил Сталин. — Глаголеву найдется работа в недалеком будущем. Что вы хотите сказать еще?

— Войска фронта измотаны, товарищ Сталин, они дерутся до последнего патрона, но, не имея подкреплений...

— Договаривайте, товарищ Толбухин.

— Обстановка сейчас такова, что вполне вероятен прорыв противника к Дунаю. Может быть, есть смысл, чтобы сохранить живую силу, избежать расчленения фронта и крупных потерь в людях и технике, отвести часть войск за Дунай?

В трубке было тихо, и командующий сразу же пожалел о своих словах.

— Продолжайте, я слушаю, — от жесткого, суховатого голоса Верховного повеяло холодком.

— Я не настаиваю на этом, товарищ Сталин. Но штаб фронта может потерять управление войсками. Это чревато серьезными последствиями.

Верховный ответил не сразу:

— Товарищ Толбухин, я знаю, чем это чревато. Но если вы хотите затянуть войну еще на полгода, отводите свои войска за Дунай. Там будет потише. Однако я очень сомневаюсь, что вы хотите затянуть войну. Поэтому обороняться нужно на правом берегу, и вашему штабу нужно быть на правом берегу. Ставка уверена, что войска фронта с честью выполнят свои задачи, нужно только хорошо войсками руководить. В январе у вас было не легче, но тогда вы сами решили остаться на плацдарме. Главное сейчас — выбивать танки врага, нельзя давать ему закрепляться па достигнутых рубежах. И переходить в наступление следует немедленно, как только враг будет остановлен. Надо разгромить его. А без серьезных, боеспособных резервов, товарищ Толбухин, вы этого не сделаете. Вот тогда мы и разрешим вам использовать армию Глаголева... Недалеко от вас и Шестая гвардейская танковая армия Кравченко. Если потребуется, мы возьмем ее у Малиновского и передадим вам. Сделайте отсюда необходимые и правильные выводы. — Сталин помолчал. Было похоже, что он спросил что-то у тех, кто находился сейчас там, в его кремлевском кабинете. — Генштаб меня поддерживает. Вы все поняли, товарищ Толбухин?

— Я все понял, товарищ Сталин!

«Действительно, в январе было, пожалуй, хуже. Немцы рассекли войска фронта, прорвались к Дунаю... »

— Директиву получите. До свидания.

И, не дожидаясь ответа командующего фронтом, Верховный положил трубку.

Шифровка пришла в тот же день.

«Командующему войсками 3-го Украинского фронта в оборонительных боях измотать танковую группировку противника, наступающую из района Секешфехервара, после чего, не позже 15—16 марта с. г. правым крылом фронта перейти в наступление с целью разбить противника севернее озера Балатон и развивать удар в общем направлении на Папа, Шопрон. 9-ю гвардейскую армию в оборонительные бои не втягивать, а использовать ее для развития удара в окончательном разгроме противника».

Немецкие танки опять появились из-за высоты 128, 0 и медленно двинулись вперед по вязкой мокрой земле, покрытой кое-где грязно-серыми островками снега. Стоявший слева мотострелковый батальон освещал передовую и ничью землю ракетами. И па этот раз Виктору удалось сосчитать машины противника. Их было девятнадцать. За ними шли бронетранспортеры с пехотой.

«Девятнадцать... А у меня всего пять».

Сверкнув глазами, Арзуманян приложился к прицелу.

— Погоди! — хмуро остановил его Виктор. — Надо подпускать ближе.

Но кто-то из экипажей не выдержал. Справа от танка Мазникова звонко ахнуло, и секунду спустя на лобовой броне головного «тигра» голубыми термитными брызгами сверкнул подкалиберный снаряд.

Открыл огонь бригадный артдив, стоявший на прямой наводке. Три «тигра» задымили в полукилометре от северной окраины Генриха. У четвертого была разбита ходовая часть, но он продолжал стрелять с места,

Немцы подбили 212-ю из взвода Снегиря. С разорванной гусеницей она стояла, приткнувшись к какому-то длинному каменному строению в центре Генриха.