Менять что-либо было уже бессмысленно, и в шесть часов семнадцать минут по берлинскому времени Зепп Дитрих отдал приказ — атаковать!

Началась артиллерийская подготовка на главном участке наступления 6-й танковой армии СС. Почти тысяча орудий в течение получаса перепахивала оборонительные рубежи советских войск, их противотанковые заграждения и минные поля, тыловые позиции и коммуникации, пути подвоза и маневра, рокадные дороги. Потом внезапно все стихло. Густое бурое облако дыма стелилось над передним краем. Казалось, что здесь уже не осталось ничего живого. И тогда юго-западнее Шегерельеша, по обеим сторонам шоссе Секешфехервар — Шарбогард и на берегах канала Шарвиз появились тяжелые немецкие тапки и бронетранспортеры с пехотой. Их экипажи хорошо знали свою задачу: прорвать оборону советских частей и четырьмя острыми клиньями, рассекая войска 3-го Украинского фронта, двинуться на Эрчи, Дунапентеле, Дунафельдвар и Сексард...

К ночи опять пошел снег, и когда батальон Вельского, удачно проскочив через немецкий заградительный огонь по господскому двору Генрих, выгрузился из машин на северной окраине Шаркерестура, все вокруг: пустынные улицы, крыши домов, деревья — все было белым-бело. Небо на севере отсвечивало малиново-алым. По-видимому, горел подожженный немецкой артиллерией город Аба. А здесь, в Шаркерестуре, почти поминутно рвались снаряды. Все это напомнило Бельскому Бичке. И тот город был так же безлюден и страшен в своем безлюдье, и там разрыв за разрывом сотрясали жалкие деревянные строения и каменные дома, озаряя их багрово-рыжими вспышками, и туда, в Бичке, батальон прибыл такой же непогожей снежной ночью...

Выскочив из «виллиса», Бельский лицом к лицу столкнулся со своим новым начальником штаба старшим лейтенантом Лазаревым.

— Обстреливает, товарищ гвардии капитан. Все время бьет по тылам. Давайте сюда. — Лазарев потянул комбата под степу двухэтажного каменного дома, потом обернулся к шоферу: — Гони назад, здесь не укроешься.

«Виллис» круто развернулся и, сорвавшись с места, мгновенно исчез.

— Где роты? — спросил Бельский.

— Выдвигаются на станцию. Тут с полкилометра, не больше.

— Потери во время марша?

— Один «студебеккер». Только выехали из Генриха — прямое попадание. Четверо убито, семь ранено. — Лазарев помолчал. — Пойдем на КП?

Бельский кивнул, поправил пистолет и планшетку, и они пошли прямо на север, прижимаясь к стенам домов, пригнувшись, перебегая узкие улочки. Лазарев, легкий и очень подвижный для своей массивной фигуры, неслышно шагал впереди комбата, показывая дорогу,,

Обстрел Шаркерестура не прекращался. Это была уже не артподготовка, по огневые налеты, а изнуряющий методичный огонь, снаряд за снарядом, через равные промежутки времени, по одной и той же площади. На станции изредка мелькали в серой снежной мути фигурки солдат. «От взводов, — пояснил Лазарев. — Идут на пункт боепитания. Днем не пройдешь». Прямо перед зданием маленького вокзальчика косо стоял сошедший с рельсов старомодный пассажирский вагон с узкими окнами, между путями, оттененные свежевыпавшим снегом, зияли черные воронки, из земли торчали вывороченные шпалы, противовесы стрелок, изуродованные крестовины. Под ногами путались обрывки проводов, какие-то железные прутья и трубы.

Забежав в маленький блиндажик командного пункта, прилепившийся к железнодорожной насыпи при въезде на станцию с севера, Бельский увидел стоящего около столика рядом с Красновым высокого плотного полковника без папахи, с реденькими седоватыми волосами, расчесанными на пробор, и сразу узнал в нем Дружинина. Начальник политотдела говорил о чем-то с замполитом, но, услыхав, как хлопнула тяжелая дверь блиндажа, повернулся навстречу Бельскому.

Командир батальона замер у входа, козырнул:

— Товарищ гвардии полковник!..

— Отставить! — улыбнулся Дружинин. — Мне уже все доложено. — Он протянул руку Бельскому, потом Лазареву. — Здравствуйте. Тяжелый у вас участочек, капитан. Ничуть не лучше, чем под Замолью, на двести четырнадцатой...

Бельский и сам хорошо понимал это. Выдвинутый вперед и оседлавший сразу две дороги, железную и шоссейную, его батальон в случае прорыва немцев подвергнется страшному, уничтожающему удару.

— Нам везет, товарищ гвардии полковник, — сказал он с невеселой усмешкой, садясь к столу и снимая ушанку. — Другие, видно, в Берлин войдут, а мы все тут отбиваться будем. — Он повернулся к сопевшему возле печурки связному: — Чай есть, Еремеев?

— Есть, товарищ гвардии капитан!

— Налей-ка нам погреться.

Все четверо, Дружинин, Бельский, Краснов и Лазарев, выпили по кружке кипятку с сахаром. На столе рыжим огнем светилась лампа из стреляной гильзы, и каждый раз, когда наверху ухало, пламя лампы вздрагивало и металось, словно вот-вот собиралось погаснуть.

Переглянувшись с Красновым, начальник политотдела повернулся к Бельскому:

— О сыне есть какие-нибудь новости?

Тот нахмурился:

— Никаких, товарищ гвардии полковник.

— Куда писали?

— Легче ответить, куда я не писал,

— И что?

— Ответ один: эвакуирован из Ленинграда с детским садом. И концы в воду.

— Разыщем! — уверенно сказал Дружинин. — Я завтра сделаю официальный запрос.

Бельский кивнул:

— Спасибо.

— Обязательно разыщем! — повторил начальник политотдела. — Ну... а жена?

— Насчет жены все подтвердилось. Умерла за неделю до прорыва блокады.

Командир батальона отодвинул пустую кружку, достал сигарету, прикурил от лампы.

— Посмотрим, как наши устроились? — предложил Краснов.

— Надо посмотреть. — Бельский поднялся. — Разрешите, товарищ гвардии полковник?

— А меня с собой возьмете? — не вставая, спросил начальник политотдела.

— Я не рекомендовал бы... Но если вы настаиваете..,

— Пошли, пошли!

Снаружи, теперь уже очень близко, опять грохнуло. Телефонист, сидевший на соломе около печурки, вздрогнул и стал торопливо прозванивать линию:

— «Изумруд»! «Изумруд»! Я — «Венера». Проверка. Есть! Нам спать не положено.., «Книга»! «Книга», я — «Венера»...

Дружинин надел папаху и первым вышел из блиндажа. Было уже начало второго, и огонь с обеих сторон, как всегда бывало в такое время, немного поутих. Далеко впереди, в стороне Абы, занимая почти полнеба, по-прежнему алело огромное зарево.

До переднего края первого эшелона (там стояла стрелковая дивизия) было не меньше трех километров, и поэтому сейчас даже в первой линии траншей на участке батальона оставались только дежурные пулеметные расчеты, наблюдатель да кое-кто из офицеров. Снаряды здесь рвались сравнительно редко, реже, чем в Шаркерестуре, но слева, где параллельно перекрытой батальоном дороге Секешфехервар — Цеце тянулся к Дунаю канал Шарвиз, гремело тяжело и почти беспрерывно.

Бельский и Краснов остались довольны инженерной подготовкой батальонного участка. Здесь все создавалось обдуманно и заблаговременно и так, чтобы можно было выстоять даже при самом сильном ударе «тигров».

— Оборона, капитан, что надо! — проговорил тяжело дышавший позади Бельского Дружинин. — В основном. Пожалуй, только у Махоркина кое-где окопчики мелковаты.

— Я прикажу углубить.

— Обязательно. И насчет правого фланга.., не пустовато там?

— Там запасные позиции батареи ПТО, — пояснил Краснов. — Будем маневрировать.

— Тогда порядок!

Они подошли к тому месту, где линия траншей пересекала шоссе. Асфальт был здесь не тронут: по этому узкому проезду, к переднему краю и обратно каждую ночь, а иногда и Днем проходили машины.

На обочине дороги, свесив в траншею ноги и покуривая в кулак, сидели два солдата. У одного из них под шапкой была перевязана голова, у другого повязка белела под рукавом шинели, распоротым по шву. Они разговаривали с Авдошиным, взвод которого как раз стоял в этом месте.

Доложив, как положено, что люди отдыхают, Авдошин кивнул на раненых солдат, пояснил:

— Оттуда ребята идут, товарищ гвардии полковник. Из Абы. В санчасть. Перекурить остановились. Рассказывают, достается там нашим. Как шестого с утра начал, так все время и прет. Сегодня уже восьмое началось, так что, считайте, уже двое суток.