— Стенокардия, возраст плюс значительная, очень значительная потеря крови, — сказал главный хирург, выпрямляясь и вытягивая перед собой мокрые руки. — Гм... — Он заметил Мазникова, — В чем дело? Кто вам разрешил?.,

Виктор криво усмехнулся и даже не взглянул в темные, вспыхнувшие глаза Саркисова. Лицо отца не отпускало его от себя. Теперь, повернувшись на табуретке, сына командира бригады увидел и Стрижанский.

— Вы... уже приехали? — растерянно спросил он, поднявшись. — Да... А мы, увы... Мы сделали все возможное...

Стрижанский по-стариковски засуетился, осмотрелся и, встретив спрашивающий взгляд Саркисова, пояснил:

— Это сын полковника... Танкист... Да. И такое несчастье!..

Стиснув дрожащими пальцами ушанку и словно чего-то опасаясь, Виктор подошел совсем близко к операционному столу. Запавшие щеки отца, его лоб, иссеченный морщинами, казались сейчас, в свете кончающегося дня, бледно-серыми, глаза были плотно прикрыты...

— Осколочное ранение в живот, — послышался сбоку тихий голос Стрижанского. — Разорвана печень... Ничего нельзя было сделать. Совершенно...

— Он что-нибудь говорил? — помолчав, внешне очень спокойно спросил Виктор.

— Он не приходил в сознание.

Тишина в операционной стала невыносимой. Белая простыня, которой был накрыт командир бригады, казалось, слепила глаза.

Опустив голову, Виктор медленно повернулся и, шагнув к выходу, толкнул рукой дверь...

Ветер глухо шумел в голых деревьях знакомого сада, и уже через минуту он высушил слезы на его щеках. Голове стало холодно. Виктор надел ушанку, пусто посмотрел вокруг.

В то, что случилось, невозможно было поверить. Отец, живой и невредимый, казалось, глядел на него сейчас своими слегка выцветшими близорукими глазами. Неужели его совсем нет? Воевал в гражданскую, потом — против банд Унгерна, был в Испании, на Халхин-Голе, в Сталинграде. И вот... перед самым концом войны!.. Неужели он, Виктор Мазников, остался теперь один?

Сквозной, весь продутый ветром, засыпанный снегом сад тихо стыл в предвечернем синеющем безмолвии. Косо летел вниз мокрый снег. Где-то далеко на севере, наверное в Буде, чуть слышно перекатывался гул артиллерийской канонады...

Почувствовав, что кто-то стоит у него за спиной, Виктор обернулся. Со знакомой тропки на него глядела Ниночка.

— Витя, — сказала она, шагнув ему навстречу. — Что же поделаешь!.. Саркисов отличный хирург!..

— Я знаю...

Она подошла к нему, погладила мятые мокрые отвороты шинели:

— Мне так тебя жалко!

Шинель сползла у нее с одного плеча, и золотой завиток волос на виске около правого уха чуть шевелился от ветра...

Над холмами Буды, медленно тая, стоял редкий предутренний туман, и горбатая вершина горы Геллерт с огромным крестом и развалинами древних крепостных стен смутно рисовалась на фоне посветлевшего неба. У подножия горы, справа, что-то горело, далекие зарева розовели выше по Дунаю, за королевским дворцом и в районе Южного вокзала.

Здание, в котором Талащенко устроил свой наблюдательный пункт, глядело окнами в сторону Геллерта. Массивное, тяжелой каменной кладки, оно почти не было разрушено. В нем только повылетали стекла, сорвало часть крыши и в одном месте, между вторым и третьим этажами, снарядом крупного калибра насквозь разворотило стену. До окопавшихся рот — четыреста метров, гора видна вся сверху донизу. Серые пятна снега на ее скатах, бурый кустарник, что-то похожее на виноградники, и на самой вершине — отвесные крепостные стены. А если перейти к окнам, выходящим на правую сторону, можно даже разглядеть туманные кварталы Пешта, отрезанные от Буды свинцовой гладью Дуная.

Талащенко отвернул рукав полушубка, взглянул на часы. Было начало восьмого.

— Что-то уж очень тихо, — повернулся он к Кравчуку, который теперь командовал бригадой.

Тот, поеживаясь, сидел на стуле около соседнего окна и молча покуривал сигарету.

— Может, отошел?

Кравчук усмехнулся:

— Отходить-то ему некуда — вот в чем весь фокус!

Расшвыривая путающееся под ногами тряпье и обломки мебели, из соседней комнаты вышел Краснов. Глаза его припухли, светлые волосы были взлохмачены. Замполит вернулся из рот в начале пятого и успел поспать не больше двух часов.

— Я думал, вы уже там, — позевывая, кивнул он в окно. — В гостях у господина Святого Геллерта... Саша!

— Я, товарищ гвардии капитан! — вскочил дремавший у стены Зеленин.

— Как насчет позавтракать?

— Все в порядке! Только чаек, видно, остыл.

— Был бы сахар!..

Саша подошел к тумбочке, стоявшей возле кровати, достал оттуда два котелка.

— Пожалуйста, товарищ гвардии капитан!

В эту секунду на вершине Геллерта разорвался первый снаряд. Сизое облачко дыма взметнулось над каменными развалинами, заволокло основание черного креста, и он словно повис в воздухе.

Кравчук поднялся:

— Кажись, наши начали!

Артиллерийский огонь усилился. Вдоль неровного гребня высоты то там, то здесь просверкивали в дыму багрово-оранжевые вспышки.

Кравчук посмотрел на карманные часы:

Сейчас пойдет штурмовая авиация. А дунайцы уже работают. Слышите?

— Справа, что ль? — спросил Талащенко.

— Угу! — Кравчук приложился к стереотрубе. — Их бронекатера стоят ниже моста Франца-Иосифа. Отчаянные хлопцы! Я у них вчера был. Кое-что согласовывали...

Две шестерки ИЛов с тяжелым ревом прошли над самой крышей здания. По ним трассирующими очередями ударили немецкие зенитные пулеметы. На вершине Геллерта что-то загорелось, послышался тяжелый глухой взрыв.

— Бельский пошел, — негромко сказал появившийся возле окна Уваров.

Талащенко и сам ужо хорошо видел роту Бельского. Автоматчики появились из-за домиков на правом фланге и, кто перебежками, кто ползком, под прикрытием артиллерийского огня начали карабкаться вверх. Минуту спустя стала выходить на рубеж атаки вторая рота, еще через минуту — третья.

С холмов Верхней Буды начала бить немецкая артиллерия. Ее снаряды падали у подножья Геллерта, среди деревянных домиков, круша и сжигая почти все именно там, где каких-нибудь четверть часа лежали па исходном роты.

Краснов спокойно доедал кашу. Он оторвался от котелка лишь тогда, когда над домом пролетели отработавшие ИЛы, потом основательно выскреб котелок ложкой, выпил чаю и поднялся, отряхивая с шинели налипший мусор:

— Теперь можно воевать!

— Правый фланг отстает, — наклоняясь к стереотрубе, сказал Кравчук.

Бельский действительно двигался медленнее своих соседей. Талащенко видел это сам. Он отошел от окна, присел рядом с дежурным радистом:

— Роты в сети?

— В сети, товарищ гвардии майор. Перешли на радиосвязь.

— Первую.

На вопрос Талащенко, в чем дело, Бельский отрывисто и зло ответил:

— Дзот! Головы поднять по дает!..

Но рота Бельского все-таки поднялась и прошла метров пятьдесят. Из груды навороченных снарядами камней по ней опять ударили две розовые пулеметные струи. Ударили и веером заметались над головами прижавшихся к земле солдат.

— Скверно! — с досадой сказал Кравчук. — Теперь и артогонь не вызовешь, своих же накроет.

Краснов затянул ремень, поправил каску:

— Пойду наводить порядок. — Он улыбнулся и, встретившись взглядом с Талащенко, пояснил: — Если ты помнишь, я не только бывший учитель истории, но и бывший сапер.., Взрывчатка у Бельского есть?

— Должна быть.

Найти Вельского было не так-то легко. Краснов облазил штук шесть воронок, заглядывал во все ямки, а увидел его среди камней на ровной, как столик, площадке метрах в ста пятидесяти от дзота. Неподалеку, тоже укрывшись за камнями, лежали связные от взводов и два радиста с рацией.

Цепляясь за голые колючие кустики, Краснов выбрался на площадку, лег рядом с командиром роты:

— Подрывать надо! Подрывать! Понял?

— Ясно, подрывать!...

— Взрывчатка есть?