– Мало, что ли, занятий? – огрызается заключенная.

Молоденькая, а спесивая – ужас. И главное, ведь действительно девка талантливая. Ну не повезло ей, с кем не бывает. А вот ему повезло: как красиво она пишет. Жаль, освободится скоро. Нечем будет высшие чины удивлять.

– Ты не дерзи. Мало, много, какая разница! А у тебя профессия в руках.

– Какая профессия?

– Ну, этого, как его, каллиграфа, во.

– Кому сейчас нужны каллиграфы?

– Всякому таланту, Зырянская, есть применение. Захочешь – найдешь. Документики поддельные завсегда нужны. А твоей рукой написанные точно от подлинника не отличишь.

– Я к вам возвращаться не собираюсь.

– Это все так говорят. – Полковник барабанит жирными пальцами по столу. – У меня к тебе, Зырянская, предложение.

Соня поднимает голову и смотрит на коменданта недобрым взглядом.

– Какое?

– Да ты не напрягайся, расслабься. Предложение характера, так сказать, интимного не носит, но тебя должно заинтересовать. Хочешь, похлопочу о досрочном?

– Мне всего год остался.

– Ну да, ну да. Год. Действительно. Что такое год, когда тебе девятнадцать. Всего лишь подождать до двадцати, так?

Соня кивает.

– Нет, не так. Это, я тебе скажу, еще триста шестьдесят пять дней в колонии. А может их стать всего девяносто. Понимаешь?

Еще один кивок.

– Прекрасно. Так похлопотать о досрочном?

– Что я должна сделать?

Толстые сосиски на секунду зависают над столом, а затем опускаются с громким хлопком:

– Умная девочка!

Начальник тюрьмы поднимает с места свое необъятное пузо, протискивается за спину склонившейся над открытками девушки и начинает мерно колыхать свои телеса из стороны в сторону. Щеки его раздуваются при каждом шаге, а из груди вырывается сипящий свист. Соне кажется, что она – в одной комнате с гигантским индюком, который поглощен раздумьями о том, с какого бока лучше подойти к ней и ущипнуть побольнее.

Тюремщик не торопится продолжать разговор, изучает Соню. Девушка продолжает выводить на бумаге поздравительные тексты, рот приоткрыт, кончик языка высунут наружу, лоб блестит легкой испариной – работа нелегкая. Кажется, заключенная полностью поглощена своим занятием. Но это не так. Начальник отлично видит скованную спину, словно ожидающую удара, красные, будто напряженные, уши, внимающие каждому его движению, каждому шороху. Соня чувствует, что «индюк» великолепно это понимает. Специально испытывает ее терпение: подходит к зарешеченному окну, поливает два сиротливых кактуса, постукивает по стеклу. Меряет комнату тяжелыми шагами, натужно кашляет, брызжа слюной, наверное, специально сцепив руки за спиной. С грохотом открывает дверь, выглядывает в коридор. Соня не видит его лица, но почему-то уверена, что озирается он скорее испуганно, чем грозно.

Девушка откладывает готовую открытку, тянется за следующей. Начальник тюрьмы наконец возвращается за стол и осторожно опускается на возмущенно пискнувший стул. Молчит, смотрит на Соню с прищуром. Она поднимает голову и отвечает внимательным колким взглядом.

– Так вот, – хмыкает «индюк». – Предложение у меня к тебе, значит, Зырянская.

– Это вы уже говорили.

– Не перебивай!

– Что я говорил? Ах, да. Понимаешь, дело, как говорится, сугубо личное и глубоко конфиденциальное. Так что не вздумай его за пределы этого кабинета выносить! Не то… В общем, сама понимаешь. Ясно?

– Более чем, – усмехается девушка.

– Прекрасно. Значит, я могу продолжать. Ты, Зырянская, как к родственникам относишься?

Соня пожимает плечами.

– Не знаешь? А я вот тебе сейчас скажу. – Начальник тюрьмы роется в стопке наваленных на столе бумаг, вытаскивает картонную папку. – Информация, Зырянская, – великая вещь. Навел справочку, положил документик в личное дело до поры до времени, а потом при надобности заглянул и все по полочкам разложил, все разузнал про нужного человечка. Ты уж не обессудь, но твое досье я изучил и даже кое-чего в него добавил. Так вот, к родственникам ты, Зырянская, относишься плохо. Из рук вон плохо!

Соня изумленно вскидывает брови. «Интересно, какие факты моей биографии заставили этого козла сделать такой вывод?»

– Вот смотри.

Пошуршав бумажками, тюремщик вытаскивает из папки нужный листок и начинает читать, отставив бумагу на внушительное расстояние от глаз.

«Заказал бы себе очки, что ли. Наверное, боится. Стекла увеличат глаза, и хитрость с изворотливостью смогут просочиться наружу».

– Зырянская Софья Михайловна, тысяча девятьсот семьдесят девятого года рождения. Место рождения – город Москва. Это ты?

Кивок.

– Замечательно. Едем дальше. Родители: Колыванова Ольга Дмитриевна и Зырянский Михаил Вениаминович, в разводе с июня восьмидесятого года. Верно?

Кивок.

– С этого времени и до достижения семилетнего возраста девочка проживала и воспитывалась у бабушки Коноваловой Марии Алексеевны в селе Тарасовка Московской области. Возражений нет?

Молчание.

– Далее. В семь лет возвращена матери, и после этого у бабушки не появлялась ни разу.

– Бабушка умерла через два года после того, как меня забрали.

«Индюк» снова копошится в бумагах, потом нехотя соглашается.

– Действительно. Но не в этом суть. Даже за два года девочка не нашла ни времени, ни желания навестить старушку, положившую все силы на ее воспитание.

– Там так и написано?

– Где? Что?

– «Девочка не нашла ни времени, ни желания».

– Здесь написано, что не приезжала.

– А может, не привозили. Девочке было восемь лет.

– Девочка легко уехала к матери и о бабушке даже не вспоминала.

– С чего вы взяли?

– Что?

– Что не вспоминала.

– А что, вспоминала?

Соня не собирается исповедоваться. Смотрит зло, напряженно.

– Девочка прожила с бабушкой шесть лет и все же уехала к матери.

– Все дети хотят жить с матерью.

«Господи! Какой идиот! И чего ему от меня надо?»

– Да? – неожиданно радуется начальник тюрьмы. – Тогда разрешите узнать, почему же ваше желание изменилось и вы не последовали за своей любимой мамой и ее новым мужем в Америку три года назад, а остались в России?

– Не разрешаю! – буркает Соня, чем выбивает из-под начальника благодатную почву для новой атаки.

– Ну хорошо, Зырянская. Допустим, отношения с матерью – твое личное дело. Но ведь есть же еще и отец. Он исчез из твоей жизни, и ты не пыталась найти его.

– А должна была?

– Это же отец. Неужели тебя не интересовало, где он живет, что делает?

Соня молчит. Сначала и отцом, и матерью для нее была бабушка, а потом… Потом появился дядя Леша, но об этом она докладывать не собирается.

– Любовь не возникает из пустоты. Он не вспоминал обо мне, я не думала о нем.

– А стоило бы подумать, Зырянская, ох стоило бы. Услышь ты зов крови, может, и не сидели бы мы с тобой в этом кабинете. Ну что, не нужны тебе ни папа, ни мама?

Молчание.

– А я вот полюбопытствовал, запросики разослал куда следует и даже, скажу тебе, ответики получил. Жив твой батяня. Обитает, так сказать, на Земле обетованной с женой и двумя детьми.

Соня смотрит недоверчиво, исподлобья.

– Не веришь? На-ка вот, посмотри.

На колени девушки пикирует листочек с нацарапанными именами и координатами.

Она скептически разглядывает буквы и цифры, потом брезгливо берет бумажку двумя пальцами и возвращает начальнику тюрьмы.

– Мне это ни к чему.

– Ну, вот видишь, Зырянская, – доволен «индюк». – Я же говорил, не любишь ты родственников.

«К чему он клонит? Зачем вся эта комедия? Значит, у нее есть сестры, или братья, или брат и сестра. Они намного младше меня или нет? Как их зовут? Мы похожи? А они обо мне знают?»

– А я вот, в отличие от тебя, родственников люблю. Спешу на помощь по первому, так сказать, зову.

«Так. Уже теплее. Подобрался наконец к основному блюду. Ну-ну, послушаем».

– Есть у меня, понимаешь, один племянник. Ну, не совсем племянник и не так чтобы у меня. В общем, седьмая вода на киселе, – делано улыбается тюремщик.