Женщина поднимается в спальню, открывает шкаф и перебирает вешалки.
«Шелковое зеленое и к нему – тот изумрудный гарнитур, что ты подарил мне на десятилетнюю годовщину свадьбы? Нет, очень торжественно и слишком… слишком очевидно. Коричневое шерстяное под горло? Как-то скучно. Можно оживить ниткой жемчуга. Но ведь говорят, жемчуг – к слезам, а слез у меня и без того хватает. Может, просто черный хлопковый сарафан и босоножки на шпильке? Нет, не по сезону. Да и двенадцать сантиметров дома выглядят, мягко говоря, странновато».
Катарина закрывает шкаф. В конце концов, то, что на ней надето сейчас – джинсы и мягкий пуловер, – самая подходящая одежда. Спортивный стиль всегда шел ей, делал свежее и моложе. Женщина улавливает тихое шуршание шин, хлопает дверь.
– Мам? – басит Фред.
– Мы пришли, – вторит Анита.
Катарина бежит в ванную, брызгает холодной водой на вспыхнувшие щеки, распускает волосы, опять собирает их в хвост, снова распускает и, в последний раз встретившись в зеркале с осунувшимся лицом, спускается вниз.
– А папа?
Фред молча стягивает куртку с сестры.
– Паркуется?
– Уехал.
– А как же твой макет?
– Сказал, в другой раз, – расстроенно пожимает плечами сын.
– Смотри, мам! – Анита демонстрирует новую куклу.
– Очень красивая. Как мы ее назовем? – Катарина гладит дочку по голове. – Ну, значит, в другой раз, – подбадривает она сына, да и саму себя.
«Хорошо, что не стала наряжаться».
– Элиза, – зычно предлагает Анита.
– Что? Какая Элиза?
«Только больше расстроилась бы».
– Назовем Элиза.
– Кого назовем?
– Куклу! – возмущается ребенок и тычет Катарине в нос искусственные локоны.
– Ах да. Красивое имя.
– И вовсе даже не красивое! – неожиданно злобно выкрикивает Фред. – Просто уродское!
Мальчик отшвыривает меховые скетчерсы и вприпрыжку мчится по лестнице. Наверху раздается громкий стук – сын закрылся в своей комнате.
– Давай-ка, милая, скажи мне, что должна сделать Элиза, раз она пришла с улицы?
– Вымыть руки.
– Умница. Идите и мойте. Можешь даже достать те гели, что мы купили вчера в магазине, и сделать Элизе шапку из пены, а мама сейчас придет, хорошо?
– Хорошо, – отзывается Анита уже из ванны, откуда раздаются звуки выдвигаемых ящиков. Ребенок занят поисками чудесных гелей, а Катарина поднимается к сыну.
– Фред? – Она приоткрывает дверь. Сын сидит за столом и что-то вертит в руках, но что, не видно. – Фред, можно войти?
– Да.
Катарина подходит к столу.
– Зачем ты это делаешь? – Даже склеенные части макета теперь разломаны и разбросаны по столу.
– Не желаю, чтобы он здесь был!
– Почему? Папа ведь выбирал. Хотел, чтобы тебе понравилось.
– Не надо мне ничего!
– Не злись, Фред. Я понимаю, ты расстроен, но самолет здесь ни при чем. Что, если я пойду и выкину все свои платья и украшения, потому что их дарил папа? Это будет неправильно, малыш. Они хранят его любовь.
– Ничего они не хранят! Не нужна мне его любовь!
– Ладно, ты не хочешь сейчас меня слушать. Поговорим потом. Постарайся успокоиться, хорошо?
– Хорошо. Но «Элиза» – все равно уродское имя!
– Чем оно тебе так не нравится?
– Не нравится, потому что она уродская! – Катарине кажется, что она леденеет, а сердце начинает биться часто-часто.
– Кто она? – спрашивает женщина, стараясь не выдать ребенку своего волнения. – Кукла?
– Не кукла, а эта женщина. Элиза. Папа был с ней.
– А… А почему она уродская? Наверное, наоборот, молодая и красивая.
– Ничего не молодая и совсем-совсем, ни капельки не красивая! Ты намного лучше!
– Ну конечно, я лучше, глупенький. Я же твоя мама! Давай успокаивайся и спускайся, будем ужинать!
В ванной внизу плещется вода. Анита увлечена купанием куклы. Наверняка это пластмассовое совершенство – отличная копия натуральной Элизы. Катарина заходит в гостиную, разгребает груду диванных подушек и, отыскав телефон, решительно набирает номер.
– Послушай, Антонио, я понимаю, у тебя новая жизнь… – Она очень старается, чтобы голос звучал уверенно, – …но, может быть, не стоило пока знакомить детей со всеми ее аспектами?
– Что ты имеешь в виду?
«Ну, как обычно. Играем в непонимание».
– Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду.
– Прости, нет.
– Элизу.
– Ах, ты об этом…
– Да, об этом.
– Мне кажется, это нормально – познакомить детей с женщиной, с которой я живу.
– Нормально. Но, думаю, незачем было так спешить.
– А по-моему, лучше сразу расставить все точки над «i» и не тешить детские головы напрасными иллюзиями!
«О! Как искусно ты дал мне понять, что возвращаться не собираешься. А как же «вернусь к тебе, хоть целый свет придется мне пройти»?»
– Послушай, Антонио, у меня противоположное отношение к таким вещам. Мне кажется, нам стоит обсудить это и договориться о какой-то общей линии поведения, чтобы не травмировать детей. Анита еще мала, но Фред… он страдает.
«И я, Антонио! Я тоже страдаю! Я так соскучилась! Я хочу тебя видеть! Мне просто необходимо посмотреть тебе в глаза, чтобы убедиться, что все это правда, что я не сплю».
– Хорошо, Катарина. Я понял. Обсудим.
– Когда?
– Я не знаю. Когда-нибудь в другой раз.
– В другой раз? – взвивается Катарина. – А чем ты так занят? Плясками на дискотеках со своей красоткой?
«Черт! Черт! Черт! Надо было сдержаться».
– Моей, как ты выразилась, красотке сорок семь. И ходит она не по дискотекам, а по библиотекам и зоопаркам, пишет диссертацию по психологии дельфинов.
– И в холодильнике у нее всегда есть рыба, – неожиданно выпаливает Катарина.
– Представь себе.
Трубка летит в сторону. Катарина хватает фотографию мужа, которая все еще украшает каминную полку, и швыряет на пол. Рамка разлетается вдребезги. Осколок стекла вонзается в ногу. Из пальца брызжет кровь, из глаз – слезы. Катарина ковыляет в ванную. Хромая мимо глянцевого изображения Антонио, она оставляет на его смеющемся лице красные капли и сквозь зубы бросает:
– Лучше бы ты умер!
9
– …Жил. Целых семь лет. На Гейтрайдегассе Моцарт родился. А на клавесинах, выставленных здесь, он играл. Заходите! – Соня гостеприимно распахивает тяжелую дверь дома перед парой русских туристов, мнущихся у входа и ищущих в путеводителе указания, куда им все-таки идти: остаться на правом берегу реки или все же вернуться на левый.
Девушка старается незаметно проскользнуть мимо служителя, показав удостоверение работника турбюро.
– Ходит, ходит, каждый день ходит, – удается ей разобрать недовольное бурчание на немецком.
Он ее приметил и запомнил. Плохо, но что делать? Ходить по музеям не запрещено, а интерес к творчеству зальцбургской легенды у экскурсовода легко объясним. Она повышает свою квалификацию. Похвально? Очень даже. А то, что она монументом стоит у пюпитров в одном-единственном зале, так увальню внизу об этом никто не докладывает.
Начало одиннадцатого. Посетителей в музее практически нет. Соня останавливается в привычном месте. Так на чем она вчера закончила? Ага. Вот. Скрипичный ключ, аллегро, до, си, фа диез… Девушка воровато оглядывается. Она одна в зале. Вокруг не слышно ни шорохов, ни приближающихся голосов. Соня достает из кармана маленький блокнотик, ручку и начинает торопливо переписывать текст партитуры, добавляя странные, одной ей понятные комментарии: «хвостик у до», «грязь в правом такте», «желтизна начиная с пятой строки». Она так увлекается, что даже ее чуткий слух не улавливает шагов.
– Простите, – робко окликает мужчина из пары русских туристов. Женщина выглядывает из-за его плеча и с интересом смотрит на Сонин блокнот.
– Да? – Соня с невозмутимым видом убирает книжицу в карман.
– Вы не поможете? Не знаете, как пользоваться этой штуковиной? – Ей с улыбкой протягивают аудиогид.
– Нажмите центральную кнопку. Вот эту, – показывает она на острый треугольник, – а дальше слушайте. Вам все расскажут.