— Потрудитесь доложить господину Первому консулу, что его желает видеть легат Первого безымянного легиона Марин Туллий для личного доклада.

— Господина Второго консула в данную минуту на борту вверенного мне судна нет.

Произнёс капитан тоном, в котором безошибочно угадывалась спесь ограниченного человека, пребывающего в твёрдой уверенности, что занимает неподобающе низкий пост.

— Вы случаем не располагаете информацией, куда он мог отправиться? — поинтересовался Осокорь с улыбкой, означавшей, что он начинает терять терпенье.

— Возможно, — наклонил голову его собеседник, — но я не уполномочен сообщать её. Вот если вы зайдёте попозже…

— Возможно, я не зайду попозже, — рявкнул Осокорь, — я подожду здесь. А вы, как капитан вверенного вам судна, не мешкая пошлёте за господином консулом своего самого расторопного человека.

— Слушаюсь, экселенц, — словно внезапно узнав посетителя, ответил капитан.

— Я пройду в библиотеку.

— Вы завтракали, экселенц? У нас остались чудные куропатки, запечённые в тесте вместе с майораном и маслинами.

— Не откажусь, — согласился легат, — и подайте вина, красного.

Осокорь слышал, что Бестия всегда возит с собой запас самых лучших лирийских вин, и не собирался упускать возможность промочить горло парой стаканчиков. Но ему не пришлось долго наслаждаться вином своего шефа, капитан появился и сообщил, что Второй консул на борту «Горгоны» и требует гостя к себе немедленно.

Очутившись в знакомых, отделанных чёрным деревом апартаментах, он сразу почувствовал, что Бестия нервничает. Патрон слишком внимательно вглядывался в лицо подчинённого, будто пытаясь прочесть результат до того, как тот откроет рот.

— Ну как? — не ответив на салют и приветствие, спросил он, — ребёнок уже у тебя?

— К сожалению, нет, ваша светлость. Но я знаю, где его искать, и уже послал людей.

— Ты разочаровываешь меня, Туллий, разочаровываешь раз за разом. — Бестия сделал несколько шагов по каюте, — тебе никогда не приходило в голову, что так разочаровывать меня просто опасно?

— Приходило, но Второй консул должен учитывать объективные обстоятельства, которые не единожды вставали у меня на пути.

— Обстоятельства, — скривился консул, — обстоятельства оставь слабакам и бездельникам. А мы их обходим или преодолеваем. Как получилось, что ты не смог взять мальчишку у озера?

Осокорь прочистил горло.

— Глупая инициативность местного прокуратора, да и старик предполагал подобное развитие событий. Он условным знаком предупредил питомца.

— Кстати, как получилось, что травник умер, так и не сказав ни слова о мальчике?

— Виноват, ваша светлость, должен был предвидеть глупое рвение у местных.

— Должен был свою дурацкую голову подставить под удар, — мрачно прокомментировал Бестия, — впрочем, это можно исправить, если что, удар нанесу лично, — каркающий смех должен был продемонстрировать, что он шутит. Но Осокорь знал, насколько мала доля шутки в подобных шутках. — А дальше? Один промах за другим! Туллий, не позволяй мне усомниться в том, что действительно сделано всё возможное.

— Есть кое-что, что я не решился доверить голубиной почте.

Второй консул напрягся и подался вперёд.

— Ну?

— Господин Этан Брэкеретт Меллорн, с которым в данный момент находится объект, ни кто иной, как эльфийский диверсант Ясень, тот самый Ясень, печально прославившийся в Северную войну.

— И это всё? — Бестия небрежно закинул ногу на ногу.

— Это, по крайней мере объясняет ту лёгкость, с какой он убивает и уходит от погони, — объяснил Осокорь, — за господином Меллорном тянется кровавый след. Четверо легионеров и шайка контрабандистов меньше, чем за неделю, — это солидный счёт.

Осокорь смолк. Его удивила реакция патрона, точнее, полное её отсутствие, словно, он знал. А если знал, почему не предупредил? Кабы знать сразу, кто такой Меллорн, можно было разыграть партию иначе.

Бестия молча чистил яблоко изящным серебряным ножичком, отрезал аккуратные кусочки и отправлял их в рот. Затем он отложил недоеденное яблоко, посмотрел на подчинённого и сказал:

— Да что ты стоишь Осокорь, будто провинившийся школяр перед ментором? Садись, не зря же говорят в народе, что в ногах правды нет.

Боги не отметили Второго консула печатью красоты, но улыбка значительно преобразила его резкое лицо. Так вешний луч солнца преображает неприветливый, оголённый после зимы пейзаж.

— Промочи горло, — консул протянул подчинённому хрустальный кубок, — я ведь знаю, ты неравнодушен к серакскому. Располагайся поудобнее и поведай своему старому ворчливому патрону все тонкости дела, которые не вошли в сухие голубиные доклады.

Осокорь с осторожностью взял драгоценный кубок. Какого ворона он дёргается? Вот он — Бестия сидит рядом и улыбается. Конечно, он распекает нерадивых подчинённых, а то как же? У него на плечах безопасность целой империи. Но вот Осокорю он доверяет. Кому же ещё доверять, как не легату Первого Безымянного легиона? И доверие это Осокорь оправдает. Землю рыть будет, всю провинцию перетряхнёт до последней деревушки, а поручение выполнит с честью. Вот именно, с честью! А пока жизненно важно поделиться с патроном всеми своими соображениями. Мысли напирали, стремительно проносились в голове, лезли на язык, будто спешили быть обличёнными в слова, как можно скорее. Легат никак не мог решить, о чём рассказать сначала, о карте? О мальчике с голубыми глазами варвара и королевским именем или о слуге-фавне? Чтобы хоть как-то разобраться в нахлынувшем потоке воспоминаний, легат поднёс кубок к губами и сделал большой глоток. Из-за желания заговорить немедленно он поперхнулся, закашлялся и разлил вино. Пряная жидкость ожгла дыхательное горло так, что на глаза Осокорю навернулись слёзы. Он кашлял и хватал ртом воздух не хуже рыбы, выброшенной на берег. А Бестия всё сидел, скрестив на груди холёные руки, и улыбался. Только улыбка его теперь казалась волчьим оскалом.

Стоп. Осокорь согнулся пополам, словно в невыносимом приступе кашля. Попался, как щенок: заклинание очарования. Сколько раз он сам проигрывал эту мелодию на допросах, но чтоб со своими! Конечно, подозрительность Бестии давно стала легендой, как и бесконечные проверки, которые он с изощрённой изобретательностью измысливал для своих подчинённых. Но пускать в ход чары — никогда! Осокорь натужено кашлял, шумно вдыхал, вытирал слёзы и лоб клетчатым носовым платком, а сам лихорадочно обдумывал, как не сказать Бестии ничего важного, да так, чтобы тот не заподозрил, что его подчинённый освободился от власти заклятия.

— Ну, будет тебе кашлять, — тоном заботливой нянюшки, так не вязавшимся со всей его сутью, произнёс консул. — Спешить не надо, когда пьёшь, не то, не приведи боги, раньше времени жизнь свою окончишь. А тебе ещё империи послужить надо.

Конечно, подумал Осокорь, тебе было бы жутко обидно, если я сдохну прежде, чем ты сумеешь выудить из меня всё, что тебя интересует. А сам осторожно, чуть касаясь силы, принялся выстраивать контрзаклинание. Главное, чтобы Бестия не почувствовал этого. Когда облившийся вином легат разогнулся, его покрасневшее лицо выражало неизъяснимое облегчение и чисто детскую доверчивость.

— Вы позволите? — он потянулся за недопитым кубком.

Осокорь допил остатки вина и начал доклад. Он не опустил ни единой детали из тех, какие его патрон мог проверить (даже обязательно проверит), но при этом ни словом не обмолвился о главном, особенно о собственных выводах и догадках. Одним словом, перед Вторым консулом Марком Луцием Бестией сидел образцовый подчинённый, точка в точку выполняющий приказы патрона, в меру инициативный, не рассуждающий, простой, словно динарий, и готовый со служебным рвением продолжать работу. Легат про себя усмехнулся. Со стороны они, должно быть, являли презабавнейшую картину: идеальный начальник слушает доклад идеального подчинённого. Оба — милейшие парни с открытыми улыбками и добрыми лицами, корректны, сдержаны. А на самом деле… На самом деле о том, что ждёт Осокоря, почувствуй Бестия его контрзаклинание, лучше не думать. О методах палачей, подчинявшихся лично Второму консулу, он знал не понаслышке.