Когда командующий 6-й группой армий пожаловался, что его властью пренебрегают, Эйзенхауэр заявил де Голлю официальный протест, указав, что город крайне необходим как звено в системе снабжения 7-й армии. Он выразил беспокойство по поводу того, что французы используют этот вопрос, чтобы вынудить английское и американское правительства к уступкам, а затем заявил: «Ввиду сложившихся обстоятельств я, конечно, должен согласиться с существующим положением, поскольку я сам не желаю предпринимать какие-либо действия, которые могли бы уменьшить эффективность военных усилий против Германии, отказав 1-й французской армии в снабжении или прибегнув к другим мерам, которые могут повлиять на ее боевую мощь. Более того, я лично никогда не буду принимать участие в каких-либо разногласиях или спорах между вашим правительством и войсками, находящимися под моим командованием, могущих иметь своим результатом лишь ослабление их национальной дружбы, а равно и образцового духа сотрудничества, которые характеризуют действия французских и американских войск на поле сражения. Соответственно вышеизложенному я ищу иного решения вопроса снабжения 7-й армии».

Эйзенхауэр твердо заявил: «Отдача непосредственно 1-й французской армии приказов, основывающихся на политических соображениях и идущих вразрез с оперативными приказами, отданными по командной линии, нарушает договоренность с американским правительством, согласно которой французские дивизии, вооруженные и снаряженные Соединенными Штатами, должны быть отданы в распоряжение объединенного штаба, чьи приказы я выполняю на данном театре военных действий». Он далее заявил, что счел своей обязанностью передать этот вопрос объединенному штабу, доложив ему, что не может далее определенно рассчитывать на оперативное использование каких-либо французских войск, которые предполагается оснастить в будущем. Эйзенхауэр выразил сожаление, что не знал о переговорах между французским и союзными правительствами относительно проблемы французской зоны оккупации. «Вследствие этого затруднения, испытываемые мною в снабжении и в руководстве тылом 7-й армии и в координации боевых операций, в которых участвует 1-я французская армия, представляются заслуживающими наибольшего сожаления»

Де Голль отверг протест, напомнив, что расположение французских штабов в Манси и Меце не служило препятствием к «великолепным успехам генерала Паттона». Он согласился, что возникшие трудности не являются результатом действий Эйзенхауэра. Они имели место скорее потому, что между французским и союзными правительствами не было согласия «в отношении военной политики в целом и оккупации территории Германии в особенности». Французское правительство, не будучи в состоянии согласовать свои взгляды со взглядами союзников, должно выступать с ними самостоятельно. Поскольку французы не принимали участия во встречах объединенного штаба, решения, принимаемые им, не берут в расчет государственные интересы Франции. В результате это положение, как писал далее де Голль, «вынуждает меня лично, к моему большому сожалению, выступать иногда по вопросу о планах или их осуществлении. Вы, конечно, знаете, что, соглашаясь отдать французские действующие войска на Западном театре под Ваше верховное командование, я всегда оставлял за французским правительством право в случае необходимости принять меры к тому, чтобы французские войска использовались в соответствии с национальными интересами Франции, единственными интересами, которым они должны служить».

Он подчеркивал, что вооружение для этих войск получалось в порядке ленд-лиза и что в обмен на это предоставлялось французское обслуживание. Он напомнил о том, что после начала операций на Западе Соединенные Штаты не оснастили полностью ни одной новой французской дивизии. Он выразил свою признательность за ту роль, которую играл лично Эйзенхауэр, и выразил надежду на сохранение духа добрых отношений между французскими и американскими войсками на театре военных действий.

В Вашингтоне Трумэн заявил, что он шокирован действиями де Голля и обеспокоен тем, что сообщение об инциденте, которое получено в Соединенных Штатах из французских источников, по-видимому, вызовет бурю негодования. По его мнению, если пришло время, когда французскую армию следует рассматривать как армию, выполняющую лишь политические устремления французского правительства, тогда следует внести изменения в структуру командования. Генерал де Голль выразил пожелание избежать создания такого положения и указал, что легко добиться этого, если только союзники Франции признают, «что такие непосредственно затрагивающие Францию вопросы, как оккупация германской территории, должны обсуждаться и решаться при ее участии. К сожалению, несмотря на мои неоднократные просьбы, дело не обстоит таким образом».

В той мере, в какой это касалось Эйзенхауэра, с выводом американских войск из Штутгарта инцидент был исчерпан. Война была так близка к концу, что неудобства оставления путей снабжения неприкрытыми хотя и были неприятны, но не носили серьезного характера. Вскоре после этого случая союзники достигли соглашения по вопросу о французской зоне оккупации и участии Франции в контрольном органе для Германии. Этим были удовлетворены главные требования де Голля.

В коалиционной войне в Северо-Западной Европе, когда силы союзных и объединенных держав неудержимо неслись навстречу друг другу через территорию противника, уже к концу марта возникла опасность, что через несколько недель или даже дней могут произойти столкновения между наземными силами дружественных государств. Такие столкновения между частями, дерущимися бок о бок, могли случиться и случались, когда отсутствовала надлежащая координация и связь. Еще более велика была опасность такого столкновения между советскими войсками и англо-американскими союзниками, так как между ними не было прямой проводной связи, а сражение достигло той стадии, когда даже командиры дивизий не всегда полностью были уверены в местонахождении в данный момент своих передовых частей. До первых чисел апреля 1945 года эта трудность не достигла особенной остроты в наземных войсках, но между советской, английской и американской авиацией неприятности возникали еще с лета и осени прошлого года. Усилия, предпринятые с обеих сторон после высадки союзников в июне 1944 года с целью разрешения этого вопроса, осложнялись отсутствием какой-либо договоренности по таким моментам, как установление предельной глубины бомбовых ударов, характер демаркационных линий, метод действий на тот случай, когда соприкосновение окажется неизбежным, отвод войск сторон в соответствующие зоны оккупации и вопрос о продвижении далее согласованной демаркационной линии, когда это окажется необходимым для спасения населения дружественной страны от расправы со стороны немцев.

Попытки выработать единую систему взаимоопознавания техники войск антигитлеровской коалиции начались в 1945 году, когда Красная армия вышла на границы Германии. На одном из совместных совещаний было решено, что для взаимоопознавания на советские танки будет наноситься одна, а на союзные — две белые полосы по периметру башни. На крыши танковых башен и рубок САУ также наносились перекрещенные белые полосы. Подобная система использовалась у союзников в авиации, где широкие белые полосы дополнительно помогали визуальному опознаванию. Но на земле подобный подход прижился лишь частично. На Западном фронте эта система так и не была применена, там продолжали все еще использовать красно-желтые флюоресцирующие панели для воздушного опознавания (войск), продублированные хорошо узнаваемым символом — белой пятиконечной звездой — американским национальным опознавательным знаком, принятым в качестве базового для всех войск антигитлеровской коалиции на Западе (США, Великобритания, Канада, Франция, а также польские, бельгийские, голландские и чехословацкие части). В советских и польских танковых подразделениях (Войско Польское) белые полосы наносили только на танки и САУ, участвовавшие в Берлинской операции, да и то частично. К тому же оказалось, что немцы раскрыли этот «опознавательный код» и стали тоже наносить опознавательные полосы на свои танки. Поэтому уже в майских, завершающих боях на советской технике кроме полос можно было видеть вновь нанесенные кистью довольно традиционные опознавательные знаки — белые треугольники.