– Подпишите вот эту бумагу, Даттам, и я помирюсь с Кукушонком на сегодняшней церемонии.

Вместе с Арфаррой Даттам, невозмутимый и улыбающийся, отправился поприветствовать короля. По дороге развернул украдкой бумагу: бумага была довольно мелкая, – храм дарил гражданам жалкого городишки, Ларры, свою монополию на тамошний скверный соляной рудничок. Даттам так и думал. Арфарра никогда не устраивал грандиозных процессов: как паук, он плел свою сеть из паутины мелких уступок, которые, однако, доставляли много работы досужим языкам, и устраивался так, чтобы извлечь выгоду из любого поворота событий. Вот и сейчас. Многие знали, что Даттам пошел к Арфарре просить за Кукушонка. Теперь, если он не подпишет эту бумагу, все скажут, что проклятый торговец продал друга за горсть привилегий, а если подпишет, все скажут, что Арфарра так силен, что может отобрать у храма все, что заблагорассудится.

Даттам подумал и подписал бумагу, и Арфарра сказал: «Буду рад видеть Кукушонка на церемонии».

Попрощавшись с Арфаррой, Даттам вернулся в свою спальню, где маялся молоденький монах. Монах подал Даттаму бумагу об убыли товара: утоп тюк с шерстью, да бросилась в пропасть молодая рабыня. Недоглядели.

– Возместишь из собственного кошелька, – сказал Даттам.

Лицо монашка посерело. Как из кошелька? Рядовые члены ордена не имели ничего своего. Если возместит, – значит, имел, значит, – украл у братьев?

– Но… – пискнул монашек.

Даттам молча, почти без замаха, ударил юношу. Тот повалился, как пестрая птица, подбитая стрелой. Кровь изо рта испачкала дорогой ковер.

Мальчишка!

Ничего! Пусть! Афарру бы так, – носом об стенку.

Через час Даттам, невозмутимый и улыбающийся, вернулся в свои покои, где маялся чужеземец, Ванвейлен, – рыжий его товарищ возмутился ожиданием и ушел.

Даттам внимательно оглядел темно-русого и сероглазого чужеземца: Ванвейлен с любопытством глазел по сторонам, видно, подавленный невиданной красотой, – вон как настороженно озирается, на диван сел, словно боится испачкать копытом, – а потом зацепился взглядом за столик для игры в «сто полей» – Даттам с Арфаррой не окончили партию, и больше от столика не отцеплялся.

Даттам перебрал в уме все, что ему было известно об этом человеке: Ванвейлен был человек удачно построенный, и характер у него был, такой же видно, как его ни брось, упадет на четыре лапы.

Этот Ванвейлен приплыл два месяца назад в южные районы с целым кораблем золота и повел себя как человек проницательный, но самодовольный. Почуяв, как в этих местах делают деньги, тут же навязался Марбоду в товарищи и приобрел изрядное-таки добро. Добро это он сгрузил себе на корабль, а не сжег и не раздал новым друзьям, отчего, конечно, дружинники Марбода на него сильно обиделись, и именно их пьяным жалобам он был обязан теперь своей нелестной репутацией торговца.

И поделом! Даже Даттам не мог позволить себе не раздавать подарков, хотя каждый раз, когда он заглядывал в графу, где учитывал подарки, у него болело сердце. Но что самое интересное, – как только Ванвейлен понял, что Марбод не в чести у правительства и что в городе Ламассе порядки не такие, как в глубинных поместьях – как он тут же от Марбода отлепился…

Затем Ванвейлен, как деловой человек, отказался продавать меха и золото здесь, в королевстве, и стал искать тропинки в империю, и очень быстро понял, что без позволения Даттама он в империю не проедет… Что ж! Можно и взять его в империю, – господин экзарх будет доволен.

Было удивительно, что на западном берегу еще остались люди, – вероятно, маленькие городские республички, судя по повадкам этого Ванвейлена, – да-да именно такие республички обыкновенно существуют в заброшенных и неразвитых местах. Жители их в точности как Ванвейлен хвалят свою свободу, несмотря на вечные свои выборы и перевороты, от которых совершенно иссякает всякая стабильность в денежных делах и которые производят массу изгнанников, только и думающих, как бы вернуться и изгнать победителей. Как бы и этот Ванвейлен не был таким изгнанником.

Сероглазый варвар с любопытством приподнял фигурку, как дите – мышь за хвостик.

– Хотите научиться?

– Да, – сказал Ванвейлен, – как я понимаю, – тут четыре разряда фигур, и каждая сильней предыдущей.

– Вовсе нет, – сказал Даттам, – полей сто, разрядов четыре, Крестьянин, он же повстанец, воин, он же варвар, торговец, он же пират, и наместник, он же князь. Воин сильней крестьянина, торговец сильней воина, наместник сильней торговца, Золотое дерево сильнее всех, а крестьянин сильней Золотого Дерева. Золотое дерево еще называют Императором.

– А где второй император? – немедленно спросил Ванвейлен.

Даттам даже изумился.

– Второй император? – переспросил веец, – но так не бывает, чтобы на одной доске были два императора. Император один и стоит в центре доски, и цель всей игры, чтобы одна из ваших фигур – или повстанец, или варвар, или князь – и стали императором. И проследить, чтобы этого не сделал противник. Да еще видите, каждый разряд двойной. Если вы переворачиваете крестьянина в повстанца, он бьет на два поля дальше, но вы теряете скорость, с которой развертываете фигуры.

Даттам усмехнулся и добавил:

– И тем не менее, сколько я ни играл, никогда не видел, чтобы крестьянин или наместник стал императором, не превратившись прежде в повстанца или князя.

Сели играть, и через час Даттам сказал:

– Ого, да из вас будет толк!

На третьей партии Даттам зевнул двух крестьян. А Ванвейлен вынул из-за пазухи и положил на стол крупный, плохо ограненый розовый камень. Это был осколок линзы оптического генератора, а линза была сделана из искусственного циркония.

– Ставлю этот камень, – сказал Ванвейлен, – что следующую партию я выиграю. – Сколько такой камень у вас стоит?

Даттам улыбнулся и сказал:

– Однако, не очень дорого, – и положил рядом с камнем кольцо из желтого камня гелиодора.

Ванвейлен осклабился.

Даттам выиграл партию и положил камень в карман.

– Так сколько я за такой камень выручу в империи?

– Если знать нужных людей, – осторожно сказал Даттам, – можно выручить сотню золотых государей, – а нет – так и задаром будешь рад избавиться.

– Я и задаром не отдам и за сто ишевиков, – посмотрю, – сказал Ванвейлен, выяснивший еще вчера, что изумруд такой величины стоит в пять раз дороже.

Даттам помолчал.

– Я пересек море не для того, чтобы струсить перед горами, хотя бы и очень высокими. Я намерен везти свои товары в империю, и мне сказали, что вы могли бы мне помочь.

– Это довольно сложно, – сказал Даттам. – Империя – цивилизованное государство, в отличие от здешних мест, а цивилизованные государства не очень любят торговцев.

Ванвейлен хотел сказать, что меньше, чем тут, торговцев нигде не любят, но промолчал, ожидая, что будет дальше.

– Существуют старые законы и новые обычаи, – продолжал Даттам, – которые делают вашу поездку совершенно безнадежной. Во-первых, по нашим законам выходит, что все люди в мире – подданные империи, а за пределами империи обитают лишь оборотни, варвары и покойники, которые суть три разновидности нечисти. А с нечистью сами знаете, какое обращение. Внешняя торговля в ойкумене запрещена, и все чужеземные торговцы считаются шпионами. Во-вторых, без подорожных по ойкумене не ходят, и купить их неизвестному человеку труднее, чем утиную икру. В-третьих, золотом на рынке не торгуют – это вам не капуста. Кто-то должен вам указать на богатых людей.

– А сами мы не разберем, кто богат, а кто беден?

– Это будет труднее, чем свить веревку из песка, – сказал Даттам, – потому что самый богатый человек, которого я знаю, живет в доме, удивительно напоминающем собачью будку, и он не доверяет незнакомым людям по той же самой причине, по которой он живет в собачьей конуре. Есть такой закон – о высоте балок и количестве блюд в частных домах, и высокие балки бывают только в домах чиновников.