Яркие краски на удивление хорошо сохранились (художники тех времен подмешивали в краски толченые камни, в том числе драгоценные), а рисунок делал подлинный мастер. Пришлось буквально взять себя в руки, чтобы эти самые руки не тянулись к манускрипту.

В деталях художник, несмотря на весь свой талант, явно ошибся. Горло сосуда должно быть направлено вверх, а не вниз, самого же ребенка полагалось рисовать наполовину черным, наполовину белым в знак того, что это гермафродит. Философское дитя изображали с мужскими гениталиями и женской грудью или, на худой конец, с двумя головами.

По алхимическим иллюстрациям, аллегорическим и всегда крайне неоднозначным, я пыталась понять, систематизировали ли алхимики свои наблюдения в те дни, когда периодической таблицы элементов еще не существовало. Луна, к примеру, почти всегда представляла серебро, солнце – золото. Химическое соединение того и другого изображалось как брачный союз. Позднее картинки уступили место словам, а слова, в свою очередь, химическим формулам.

Эта конкретная книга вызывала сомнения в том, что алхимиками руководила хоть какая-то логика. В каждой иллюстрации содержалось не меньше одной серьезной ошибки, а подписей никаких и вовсе не было.

Я искала хоть что-нибудь знакомое, и вдруг в тусклом свете на одной странице проступили следы букв. Я повернула лампу, сфокусировав свет.

Ничего не видно.

С величайшей осторожностью я перевернула страницу и увидела слова, сотни слов, которые, мерцая, скользили по листу. Различить их можно было только при хорошем освещении и правильном ракурсе.

Вот так так!

Выходит, мой «Ашмол-782» – палимпсест, рукопись внутри рукописи. Когда-то писцы за недостатком пергамента тщательно смывали старые книги и записывали на чистых страницах новый текст. Со временем стертые записи проявлялись, словно призраки, разглядеть их под чернильными пятнами можно было с помощью ультрафиолетовых лучей.

Эту рукопись, однако, никакой ультрафиолет не взял бы: ее не смыли, а спрятали каким-то магическим способом. Но кому могло понадобиться заколдовывать алхимический текст? Туманные намеки и красивые причудливые иллюстрации ведь и без того очень трудно расшифровать даже специалистам.

Отвлекшись от мельтешащих нечитабельных букв, я записала в компьютер: «Сплошные загадки. Заголовки пятнадцатого – семнадцатого веков, изображения большей частью пятнадцатого (источники, возможно, и старше?). Бумажные и пергаментные листы перемешаны. Чернила черные и цветные, последние необычайно высокого качества. Иллюстрации хорошо выполнены, но многие детали неверны или отсутствуют вовсе. Они изображают создание философского камня и алхимические концепции: сотворение, смерть, воскрешение и трансмутацию. Неточная копия более раннего манускрипта? Аномалия на аномалии».

Мои пальцы застыли на клавишах.

Если новая информация расходится с уже имеющимися данными, ученые либо отбрасывают это новое, угрожающее взлелеянным ими теориям, либо обращают на загадку все свое внимание. Я, скорее всего, выбрала бы второй вариант, но магическая природа книги склоняла к первому. А еще ученые в непонятных случаях тянут время.

«К этой книге, возможно, придется вернуться еще раз», – допечатала я, обуреваемая противоречивыми чувствами, и, затаив дыхание, осторожно закрыла том. Магические потоки по-прежнему пронизывали книгу, особенно возле застежек.

Ну, хоть закрыла без проблем, уже хорошо. Я сидела, уставившись на манускрипт. Так и тянуло погладить коричневый кожаный переплет, но я удержалась, как раньше удерживалась от прикосновения к иллюстрациям. Нельзя претендовать на большее, чем то, что может узнать из этой книги обычный историк.

Тетя Сара всегда говорила, что магия – это дар. Если так, то дар этот достался мне совсем не за так: он связывал меня со всеми прежними колдунами Бишопами. За то, чтобы вступить в наследственные права и овладеть сокровенным волшебным ремеслом, заклинаниями и чарами, нужно заплатить определенную цену. Раскрыв «Ашмол-782», я разрушила стену между мной-колдуньей и мной-ученым, но теперь снова ее воздвигла и твердо намеревалась остаться по ту – немагическую ее сторону.

Я закрыла компьютер, собрала бумаги, уложила книги в стопку, поместив «Ашмол-782» в самый низ. Джиллиан, к счастью, на месте не было, хотя ее стол остался неубранным – решила, вероятно, поработать допоздна и вышла на чашку кофе.

– Закончила уже? – спросил Шон.

– Не совсем. Три верхние хотела бы оставить на понедельник.

– А четвертую?

– С ней все, – выпалила я, подвигая к нему стопку книг. – Можешь отправлять обратно в хранилище.

Шон положил книгу сверху на весь прочий возврат, проводил меня к лестнице, попрощался и скрылся в служебной комнатке. Включился конвейер, уносящий загадочный том в недра библиотеки.

Я чуть было не остановила Шона, но в последний момент удержалась.

У самых дверей воздух сгустился, как будто библиотека не хотела меня отпускать. На мгновение все вокруг вспыхнуло, словно обрез колдовской книги у Шона на столе. Меня пробрала невольная дрожь, волоски на руках поднялись дыбом. Здесь только что произошло какое-то волшебство.

Я повернулась было опять к читальному залу герцога Хамфри, но устояла и решительно вышла вон, сказав себе: пустяки.

Уверена? – шепнул голос, на который я столько времени старательно не обращала внимания.

Оксфордские колокола прозвонили семь раз. В эту пору года темнело быстрее, чем летом, но серые сумерки еще медлили. Библиотечные фонари, зажженные всего полчаса назад, расплывались в них золотыми лужицами.

Двадцать первое сентября. Колдуны и колдуньи всего мира сейчас празднуют канун осеннего равноденствия, встречая Мейбон и грядущую зимнюю тьму, но оксфордским придется обойтись без меня. Мне в самом деле предстояло выступить с ключевым докладом на одной важной конференции в будущем месяце, а я еще его толком не продумала, и потому начала беспокоиться.

При мысли о пирующих где-то колдунах у меня заурчало в желудке. Я сидела в библиотеке с утра, с половины десятого, и только раз прервалась на обед.

Шон сегодня не работал, книги выдавала какая-то новенькая. Когда я заказала особенно ветхую единицу хранения, она стала предлагать взамен микрофильм. Заведующий читальным залом, мистер Джонсон, услышав это, счел нужным вмешаться.

– Извините, доктор Бишоп, – торопливо заговорил он, поправляя очки в тяжелой темной оправе, – если вам нужен этот манускрипт, мы будем счастливы его предоставить.

Требуемое он доставил мне лично, продолжая извиняться: «Новые сотрудники, вы же понимаете…» Польщенная его отношением к моей ученой персоне, я весь день провела за чтением.

Только вечером я сняла кольца-грузики с верхних углов книги и осторожно закрыла ее, довольная, что хорошо поработала. Весь уик-энд после столкновения с заколдованным фолиантом я занималась обычными повседневными делами и алхимии не касалась. Заполнила финансовые документы, заплатила по счетам, написала рекомендательные письма, даже рецензию на книгу наконец добила. Перемежалось это еще более обыденными хлопотами – стиркой, многочисленными чашками чая и попытками воплотить в жизнь рецепты из кулинарных программ Би-би-си.

Сегодня, начав с утра пораньше, я старалась сосредоточиться на текущей работе и не вспоминать о загадочном палимпсесте со странными иллюстрациями. По мере выполнения того, что я наметила на день, у меня возникли четыре вопроса; ответ на третий отыскать было проще всего: он содержался в «Ноутс энд квайериз»[8]. Номера этого заумного журнала занимали один из высоких, до потолка, книжных шкафов. Я встала, решив перед уходом поставить еще одну галочку в своем списке.

Чтобы взять что-то с верхних полок в отделении Селден-Энд, следовало подняться по обшарпанной винтовой лесенке на небольшую галерею, располагавшуюся прямо над рабочими столами. Подшивками в клеенчатых переплетах, аккуратно расставленными в хронологическом порядке, никто, похоже, не пользовался, кроме меня и одного пожилого преподавателя литературы из колледжа Магдалины. Отыскав нужный том, я шепотом выругалась, поскольку дотянуться до него не могла.