— Для чего, — резонно заметил Хан, — это вопрос, на который тебе ответит подозреваемый, если ты найдешь такого. Пока вопрос стоит иначе — как. Как эта кукла оказалась в запертой комнате? Что с ней делал убитый?

— Ты определенно утверждаешь, что нанести себе рану Альтерман не мог?

— Ты меня второй раз об этом спрашиваешь, — сказал Хан с легким раздражением. — Нет, не мог. И ты не ответил на вопрос: откуда взялась кукла?

— То есть? — Беркович нахмурился. — Мне кажется, это очевидно: убийца принес ее с собой. Никто из домашних этого предмета прежде не видел. Хотя… — старший инспектор вспомнил свои ощущения после ответа Леи на этот вопрос. — Возможно, девочка видела куклу раньше, но почему-то скрывает. Я этого не утверждаю, — поспешно добавил он, — просто мне показалось, что ответила она не так быстро, как на прочие вопросы. Субъективное ощущение, и у меня нет оснований…

— Ты собираешься в разговоре с девочкой вернуться к этой теме?

— Конечно. Но это мелочь по сравнению с проблемой запертой комнаты. Как убийца вошел? Как вышел? Почему Рина, жена Альтермана, ничего не видела и не слышала? По ее словам, она была занята на кухне и не обращала внимания на то, что происходило в квартире. Дверь, по ее словам, возможно, хлопала, а возможно, нет. Но даже если дверью хлопали, это не объясняет, как убийца покинул комнату, запертую на ключ изнутри. Послушай, — Берковичу пришла в голову новая мысль, — могло быть так: убийца нанес удар и выбежал из комнаты и из квартиры, а Альтерман, будучи в шоковом состоянии, не сразу потерял сознание, а какое-то время двигался, запер дверь…

— Зачем? — поднял брови Хан.

— Плохо соображал, мысли путались, боль… Могло такое быть?

— Нет, — покачал головой Хан. — Он умер быстро, а сознание потерял сразу. Положение тела и расположение пятен крови свидетельствуют о том, что удар он получил, когда лежал. Если бы Альтерман какое-то время находился в стоячем положении, кровь натекла бы на рубашку и, возможно, на пол. На рубашке крови немного, но основательно натекло вокруг головы на диване. Из этого следует…

— Я понимаю, что из этого следует, — согласился Беркович. — Кто же запер за убийцей дверь?

— В том числе наружную?

— Нет, наружная дверь в квартиру оставалась не запертой. У Наташи, кстати, тоже есть такая привычка, с которой я время от времени борюсь, но это бесполезно. «Забываю», — говорит.

— Если бы вы с Наташей жили в Бруклине, — заметил Хан, — она не забывала бы запирать дверь. А тут… Иными словами, пока Рина была на кухне, в квартиру мог проникнуть кто угодно. Войти в комнату к Альтерману…

— Если она была не заперта, а, по словам Рины, муж запирал дверь, чтобы ему не мешали.

— Он мог отпереть, впустить гостя, которого знал, запереть за ним дверь…

— Но выпустить не мог, — буркнул Беркович.

— Что-то ты упускаешь из виду, — подвел итог Хан. — Ясно, что в момент убийства комната не была заперта.

— Ясно… — протянул Беркович. — Мне, например, ясно, что Рина не могла убить мужа, хотя она — единственная реальная подозреваемая. Кроме нее, по ее собственному признанию, никого в квартире не было.

— Не могла? Почему?

— Она любила мужа. И не спрашивай, почему я так утверждаю. Я это просто вижу. И еще: она никогда прежде не видела этого… Фредди Крюгера. О девочке я такого сказать не могу, а Рина не видела. И, опять же, как она вышла из комнаты после убийства, если она убийца? Абсурд. Она не могла даже просочиться в замочную скважину, потому что в ней торчал ключ.

— А пройти сквозь стену?

— Ты вчера смотрел фильм о человеке, проходящем сквозь стену?

— Не я, — отмахнулся Хан. — Жена смотрела по третьему каналу. Ты тоже?

— Наташа. И не досмотрела до конца. У старых фильмов свое очарование, но у всех общий недостаток: они слишком прямолинейны, если ты понимаешь, что я хочу сказать.

— Хорошо понимаю, — кивнул Хан. — Потому и не смотрю старые фильмы, особенно израильские, они настолько дидактичны, что становится неприятно. Хорошо, ты проникся к жене Альтермана… вдове… такой симпатией, что исключил ее из списка подозреваемых.

— Не говори так, Рон! Мое личное ощущение не играет роли. Естественно, Рина — единственная пока подозреваемая по делу. А список… Какой список? Кроме Рины…

— Держи меня в курсе, хорошо? — Хан дал понять, что время на разговоры у него заканчивается.

— Конечно, — Беркович поднялся, посмотрел на часы: половина шестого. — Поеду домой, Наташа собиралась сегодня приготовить на ужин фаршированные перцы и помидоры.

— Это приглашение? — прищурился Хан.

— А что? — оживился Беркович. — Бери Зайду и приезжайте через пару часов. Я предупрежу Наташу.

— Нет, спасибо, — вздохнул Хан. — Обожаю фаршированные перцы, но мне еще работать. Кроме твоего дела, есть еще Два. Дома буду не раньше одиннадцати, а кто оплатит сверхурочные? Хоть забастовку объявляй.

Это была вечная угроза всего экспертного отдела. Работали эксперты допоздна, но получали обычную ставку, и обращения в Руководящие инстанции не могли пока переломить ситуацию.

Денег всегда не хватало, денег не досчитывались во всех отделах, не только в экспертном. Похоже, вся страна постоянно нуждалась в деньгах, чтобы правильно наладить работу полиции, школ, вузов, больниц. Вчера бастовали врачи Общей больничной кассы, сегодня грозились объявить забастовку железнодорожники. Хорошо хоть всеобщую забастовку Объединенные профсоюзы назначать не собирались, как в былые времена, когда руководил профсоюзами усатый жук Амир Перец.

Беркович предупредил Наташу о том, что скоро будет, только заедет кое-куда на минуту, но не задержится, так что к восьми они точно сядут за стол.

— Точно к восьми? — Беркович так и увидел, как жена улыбается и перекладывает телефон из левой руки в правую. Знакомая привычка, которая почему-то приводила Берковича в сладостный восторг: Наташа всегда начинала говорить, держа телефон в левой руке, но, сказав несколько слов и поняв, что разговор на этом не закончится, она перекладывала трубку в правую руку и продолжала более уверенным голосом, будто содержание и смысл сказанного зависели от того, каким ухом она слушает и в какой руке держит аппарат. Как-то Беркович спросил жену, в чем смысл того, что она делает. Наташа округлила глаза и сказала, что никогда не обращала внимания на эту свою привычку; неужели она действительно так делает, ладно, будет теперь следить… «Нет! — поспешно сказал Беркович. — Это у тебя так мило получается!»

— Постараюсь к восьми, — поняв, что жену не обмануть, а если Наташа успела переложить аппарат в правую руку, то разговор будет долгим, Беркович сказал поспешно: — Извини, я в машине. У меня только короткий разговор со свидетелями.

Короткий, да…

Подъезжая к дому Альтерманов, он увидел перед подъездом полицейскую машину, в которой дремал незнакомый Берковичу патрульный, а чуть поодаль — группу репортеров, дожидавшихся добычи, как кондоры, медленно вертящие головами из стороны в сторону. Увидев вышедшего из машины Берковича, парень-оператор подхватил камеру, а девушка-репортер выхватила из дорожной сумки микрофон. Опустив голову, Беркович быстро проскочил «обстреливаемое пространство» и взбежал на третий этаж. Дверь в квартиру Альтерманов была распахнута, на площадке курили трое мужчин, в гостиной сидели на диване и придвинутых к нему стульях женщины, разводя свои женские пересуды. Увидев Берковича, все смолкли и принялись разглядывать старшего инспектора, будто он был убийцей, имевшим наглость явиться в дом, который он недавно оставил без кормильца. Рину и Лею Беркович нашел в спальне, они сидели на кровати, обнявшись. Лея плакала, а Рина смотрела перед собой, ничего и никого не видя. Она и на появление Берковича не отреагировала. Старший инспектор осторожно прикрыл дверь, услышав движение в кухне. Там, упершись руками в кухонный столик, стояла женщина лет тридцати пяти, массивная ширококостная блондинка с большой грудью, пышной прической и крупными чертами лица. Родственница?