Рита хихикнула, но села. Палладьев молчал, потому что лицо девушки сперва было злым, а потом расстроенным. Когда оно стало обиженным, он спросил:

— В общагу?

— Теперь милиция будет провожать меня ежедневно?

— Если тебе понравится.

— За мной следите?

— Рита, ты же знаешь, кто нас интересует.

Разговор не клеился. Официантка была напряжена и озиралась, словно ее похитили и она запоминала дорогу. Капитан иногда ронял малозначимые слова о погоде или ругательства в адрес нерасторопного пешехода. Впрочем, затевать беседу не имело смысла, поскольку общежитие находилось недалеко.

— Спасибо, капитан.

— Спасибо не булькает.

— А что булькает? — удивилась она намеку на спиртное.

— Рита, булькает, например, кофе, — объяснил он.

— Идемте…

Общежитских комнат он повидал. И эта однокомнатная квартирка на двоих представляла уютное девичье гнездышко.

Рита пошла на кухню делать кофе, предоставив ему возможность разглядывать…

На стенах фотографии киноартистов. Неполитые горшки с цветами. Кукла на телевизоре. Набор глиняных кувшинчиков. На полу коврики. На шкафу ракетки. И ни одной книги.

Любина кровать застелена с женской аккуратностью. Было видно, что ее давно не трогали. И капитан подумал: а что он хочет увидеть? Кровавые тряпки? Почему кровавые, если ребенок был задушен?

В изголовье Любиной кровати столик блестел от кипы глянцевых журналов. Капитан вытянул из нее рекламную газету. И пока Рита ставила чашки, он смотрел объявления годичной давности. Предлагалось все. «Щенки от немца». «Учу жить, посредникам не беспокоиться». «Парики». «Замшевые пиджаки, нет, не китайские». «Излечиваю от плоского красного лишая».

Но капитана заинтересовал интимный отдел — знакомства. Здесь были объявления похлеще красного плоского лишая. В глазах рябило. Но одну рекламку было не миновать. Потому что жирно обвели чем-то бордовым: не губной ли помадой? И кто обвел?

— Рита, рекламные газеты твои?

— Нет, Любка увлекалась.

Он еще пристальнее вгляделся в ярко-бордовый эллипс объявления. «Кандидат медицинских наук принимает женщин на дому по программе антибэби». И адрес с именем: Семен Андреевич. Аборты, но сказано деликатно. Следователь зовет их убийством, а это всего лишь антибэби. Не от кандидата ли медицинских наук бэби попадали в мусорные бачки?

Хозяйка комнаты с треском сорвала целлофан с пачки печенья. Этот звук капитан воспринял как сигнальную ракету. Он сунул газету в карман и сообщил:

— Рита, я пошел.

— А кофе? — не то удивилась, не то возмутилась она.

— Дела, погони, схватки, перестрелки.

— Вы же просили «не булькает»…

— Рита, что с мента взять…

Уже смеркалось, поэтому капитан спешил. Вваливаться в дом кандидата наук поздним вечером не хотелось. Его старенький «жигуленок» бежал резво, потому что Палладьев знал все объезды и возможные пробки. Через полчаса капитан поднялся на четвертый этаж и позвонил в квартиру.

— Кто? — глуховато отозвался мужской голос.

А кто? Назвать себя опером было преждевременно. Гражданин Палладьев? Сосед? Водопроводчик? Социальный опрос?

— Семен Андреевич, откройте, — понадеялся капитан на знание его имени.

— Нет, не открою.

— А если женщина рожает на лестнице?

Дверь открылась. Семен Андреевич убедился, что на лестнице никто не рожает. Капитан торопливо подставил ногу под дверь, чтобы она не закрылась. Но хозяин квартиры ловко пнул по кости. Знал кандидат медицинских наук строение человека. Оттеснив его плечом в глубь передней, капитан спросил, как рыкнул:

— Кандидат, трупики бэби куда девал? В мусорный бак, а?

Семен Андреевич замер и стал походить на лысую кошку в очках и подтяжках.

— Молодой человек, сейчас вызову милицию…

— А я не молодой человек, — сообщил капитан и предъявил удостоверение.

Оторопелость хозяина квартиры пропала, словно он начал оттаивать. Убедился, что перед ним не бандит, а представитель власти. И спросил увереннее:

— Капитан, и в чем дело?

Вместо ответа Палладьев вынул из кармана газету и показал объявление, словно ткнул его носом.

Семен Андреевич удивился:

— Ну и что. Это не абортмахерство, потому что у меня была официальная регистрация. И я уже год как прием женщин прекратил.

Палладьев ощутил, как информационная почва уходит из под его ног:

— Почему прекратили?

— Капитан, теперь политика направлена на размножение населения.

— Семен Андреевич, какой-нибудь учет женщин вели? — спросил Палладьев, зная, что его вопрос уже бессмыслен.

— Была книга записей, но все уничтожил.

— Кого-нибудь из клиенток запомнили? — бросил капитан еще бессмысленнее.

— В памяти все стерлось… Впрочем, одна всплывает, потому что ее имя совпало с фамилией.

— Люба Любавина? — не утерпел капитан.

— Да, официантка. Но от аборта отказалась и больше не пришла.

На следующее утро Палладьев не встал, а вскочил. В нем еще бурлил вчерашний успех: он раскрыл преступление. И заодно избавился от противной и теперь ненужной работы, намеченной следователем: поездки к цыганам с наивным вопросом — не у них ли новорожденный? Капитан позвонил Рябинину, проинформировал о своем успехе и обещал доставить подозреваемую в прокуратуру к девяти утра.

В РУВД он не поехал, а перехватил Любавину на подходе к кафе. Она не удивилась: или не знала, куда ее везут, или в ней сработал комплекс вины.

Она вошла в кабинет следователя. С нескрываемой гордецой капитан сообщил:

— Сергей Георгиевич, задержанная доставлена.

— Задержанная… я? — удивилась Любавина.

— Ага, — подтвердил капитан, присаживаясь в сторонке.

— Тогда мне нужен адвокат? — потишевшим голосом спросила она.

Рябинин улыбнулся. Любавина ответила улыбкой вежливости. Капитану ничего не оставалось, как улыбнуться за компанию. Но улыбка следователя исчезла, словно повисла на его очках:

— Люба, адвокат — это защитник.

— Я знаю.

— А кто на тебя нападает? — Разница в возрасте позволяла ему обращаться на «ты».

— Вы же хотите меня допрашивать?

— Это всего лишь мои вопросы и твои ответы. И мы расстанемся. Если, конечно, скажешь правду.

— А не скажу, то арестуете?

— Люба, зачем же давать ложные показания? — удивился Рябинин.

Он рассматривал ее каким-то познавательным взглядом. Пряди светлых волос перекинуты со лба на щеки; у нее ребенок, причесаться не успевает. Впрочем, ходить кудлатым сейчас принято. Одежда держится свободно, видимо, похудела после родов. Большие глаза безрадостны: какая радость от вызова в прокуратуру. Веки припухли — скорее всего, от избытка в крови холестерина.

— Люба, ты делаешь плохо и мне, и себе. Родила, а где ребенок?

— Ничего не знаю.

— Вот видишь! Значит, мне придется выполнять кучу формальностей: допросы, очные ставки, экспертизы… Мне работа, а тебе позор.

— Какой позор?

— Да ведь я обязан расспрашивать официанток, девиц из общежития, знакомых, родственников…

Капитан, любивший виртуозные допросы Рябинина, сейчас ерзал недовольно. Ситуация прозрачна, как разведенный спирт. Доказательств навалом. Ребенка из роддома забрала… Где он? Предъяви, и следствию конец. А Рябинин заводил рака за камень.

— Люба, историческую литературу читаешь?

— Да.

— Расскажу один эпизод. В петровские времена детей, рожденных вне брака, называли «зазорными младенцами». То есть позорными. Мария Гамильтон родила и младенца убила. Адама знатная, из древних шотландских и датских родов. Петр Первый велел ее казнить путем отсечения головы.

— И что?

— Отсекли.

— К чему это говорите?

— К тому, что в мусорном бачке нашли убитого младенца.

— Выдумаете…

— Думаем, — громко вмешался капитан, который обычно этого не делал.

Следователю и капитану показалось, что ей плеснули в лицо жидкой малиновой краски. Заалели щеки, нос, лоб, и этот яркий цвет ушел куда-то выше, под русые волосы. Любавина вскочила и не то крикнула, не то подавилась каким-то тонким звуком: