— Феклистов?

Тот с тоской поглядел на них, поднялся и вытянул руки по швам.

— Так точно.

Федор Гаврилович?

— Он самый.

Они подошли к столу, по-хозяйски развалились на стульях и сунули ему под нос красные удостоверения.

— Поняли, откуда мы?

— Понял, отчего не понять, — испуганно пробормотал тот.

Колени Феклистова ослабели, и он мешком свалился на кресло.

— Мы по поводу отдельных лиц, получивших в последнее время незаконную прописку и жилье в вашем хозяйстве.

— Никого я лично не прописывал и ордеров не выдавал, это не мое дело, — пролепетал он.

— Очень хорошо, Федор Гаврилович, — задушевно сказал один из посетителей. — А теперь расскажите, каким образом бывшая уголовница Фролова Вера Павловна, только что отсидевшая за мошенничество, и ее великовозрастная, нигде не работающая дочь, проживавшие ранее в Кемерово, вдруг получили год назад комнату в центре Москвы и московскую прописку, а затем к ним был прописан сын Веры Павловны, вор-рецидивист по кличке Витёк, причем сразу после его выхода из тюрьмы?

— Да разве я могу всех упомнить, кто в районе жилье получил.

— Тогда скажите, честнейший наш Федор Гаврилович, — совсем ласково спросил визитер, — знакома вам фамилия Станилевич?

— Товарища Станилевича Семена Моисеевича только издали видел на совещаниях на трибуне. Я человек маленький, а он в Моссовете большую должность занимает.

— Вот и славненько, гражданин Феклистов, мы сейчас пойдем, кое с кем из жильцов побеседуем, — сладким голосом проговорил визитер и вдруг резко и грубо добавил: — А ты сиди здесь смирно и не рыпайся, а то башку сверну!

После их ухода Феклистов поспешно собрал кое-какие документы, сунул их в портфель и, бросив секретарше: «Я в Моссовет, буду не скоро», — скрылся за дверью конторы.

На улице к нему сразу подбежали два беспризорника и истошно завопили:

— Феклистов, пропиши нас с братом, беглые мы, от голода бежим. Мы тебе и деньги уже приготовили. — Они совали ему в руки пачки нарезанной газетной бумаги.

— Пошли прочь, негодяи!

На противоположной стороне улицы он увидел давешнего подростка в тельняшке и недалеко от него уже знакомую старушку-нищенку. Подросток закричал: «Ну что, Феклистов, продашь комнату? Валютой плачу». — Он поднял вверх небольшой новенький чемоданчик из желтой кожи и похлопал по нему рукой.

Нищенка грозила клюкой и вопила старческим дребезжащим голосом: «Ирод, душегуб, отольются тебе слезы обиженных тобой, пылать тебе в геенне огненной! — Она замолкла на секунду и вдруг презрительно добавила сочным мужским басом: — Взяточник поганый!»

Федор Гаврилович заметался, но тут заметил проезжающее мимо такси. «Такси, такси!» — закричал он, бросаясь за машиной.

У своего дома Феклистов попросил водителя подождать и бегом поднялся в свою квартиру. Там суетливо опустошил тайники и запаковал в сверток деньги, облигации, золотые монеты и драгоценности.

«На дачу, на дачу, спрятать все подальше. Там не найдут», — бормотал он.

У Казанского вокзала Феклистов расплатился и побежал к кассам. За его спиной раздался крик: «Феклистов, сдачу забыл».

Федор Гаврилович автоматически обернулся и застыл на месте. Около такси стоял и протягивал руку со сдачей давешний беспризорник в тельняшке.

«Не разбрасывайся, Феклистов, — продолжал тот насмешливо. — Копейка мильон бережет».

Федор Гаврилович опрометью бросился к входу в вокзал.

В вагоне он в изнеможении, но с облегчением откинулся на спинку скамьи.

Выйдя из электрички, Федор Гаврилович вновь увидел стоявшего поодаль оборванца в тельняшке. Холодея от навалившегося страха и стараясь быть незамеченным, Феклистов бросился к выходу с платформы. Уже на лестнице он непроизвольно оглянулся. Сколь ни мимолетен был взгляд, но увиденное ярко, в малейших подробностях высветилось в мозгу Федора Гавриловича. Паренек стоял неподвижно на том же месте, но теперь он уже мало походил на того зловредного пацана. Сейчас это был красивый молодой человек с неподвижным, словно застывшим лицом и мертвым взглядом. Одетый в черный фрак с бабочкой на белой сорочке и лакированные туфли, он резко выделялся из толпы людей, сошедших с электрички. Встретившись на секунду взглядом с Феклистовым, юноша, то ли приветствуя, то ли прощаясь с ним, приподнял цилиндр, и лицо его исказила страшная улыбка.

Федор Гаврилович, уже плохо соображая, что делает, бросился через рельсы к спасительной тропинке, ведущей через мелкий лес к его даче. Невдалеке раздался резкий сигнал приближающейся электрички. До нее еще оставалось метров пятьдесят, и вполне было возможно успеть проскочить. Но тут его нога зацепилась за рельс, и Феклистов со всего маху упал на встречный путь. Пакет выскочил из его руки. Федор Гаврилович попытался схватить пакет и встать на ноги, но тут дикий вой электрички, смешавшийся с визгом тормозов и истошными криками пассажиров, накрыл его. Яркие искры вспыхнули в его глазах и погасли.

Пакет, отброшенный поездом, порвался, и все его содержимое раскидало вокруг путей. Кинувшиеся за поживой люди, к удивлению своему, обнаружили, что все только что лежавшие на земле купюры и драгоценности вдруг занялись голубым пламенем и исчезли. Платформа опустела. Бесследно исчез и молодой человек в цилиндре, до конца наблюдавший за происходящим.

Последовавшая вслед за этими событиями волна разоблачений, вывела на чистую воду целый ряд взяточников и казнокрадов в органах власти. Многие внешне благопристойные государственные служащие были арестованы. Не обошли аресты и жилищную комиссию, и райисполком, и даже Моссовет. В газете «Правда» появилась статья под названием «Разоблачена крупная шайка квартирных мошенников», в которой доводилось до сведения граждан, что благодаря бдительности доблестной милиции мошенники полностью изобличены и понесли заслуженное наказание.

Сорок четвертый год рождения Вера Павловна отметила на своей работе в привокзальном буфете.

Сдвинули три стола, разложили на тарелки закуску, жареных кур, поставили бутылки с водкой, кружки с бочковым пивом и стали пировать. Во главе стола — виновница торжества в нарядном крепдешиновом платье. По бокам — женщины разного возраста, одетые кто в белые халаты не первой свежести, кто в платья, и двое мужчин неопределенного возраста. После нескольких тостов пирующие разбились на группы и стали вести между собой свои разговоры. Но вот, пошатываясь, встает один из мужчин. Он в гимнастерке с пустым рукавом, заткнутым за ремень. Инвалид стучит вилкой по стакану, привлекая внимание, затем берет свой стакан.

— Тсс, женщины. Дайте фронтовику слово сказать.

— Ты уже говорил, Матвей, хватит. Сиди лучше, студень доедай и не пей больше, а то совсем развезет, до дома не дойдешь, — предупреждает кто-то из гостей.

Матвей пошатывается, но упрямо продолжает стоять.

— А я, может, еще хочу сказать, ты мне рот не затыкай. Так вот, Вера Павловна, сегодня, в твой день рожденья, я еще раз хочу сказать, что очень уважаю тебя. Вот кто я такой? Никто. Так, грязь придорожная, калека, который никому не нужен. Когда кровь на фронте проливал, Родину защищал, был нужен. А теперь нет, — он всхлипывает, — не нужен. Жены нет, детей нет, на работу не берут. Я как тряпка половая, о которую всякий может вытереть ноги. А вот Вера Павловна пригрела горемыку. То водочки нальет, то пивка кружку. Я, конечно, стараюсь у нее в долгу не остаться. Хоть с одной рукой, но и полы могу помыть, и посуду, и куда надо сбегать. А как же? Так я предлагаю еще раз выпить за ее доброту и здоровье. Будь же здорова, благодетельница! — Он выпивает водку, запивает ее пивом из кружки и грузно валится на стул.

Верка негромко говорит своей соседке:

— Ну вот, уже наклюкался, сморчок. На халяву они все горазды водку жрать, пока под стол не свалятся.

— А зачем ты его позвала сюда?

— Я, что ли, здесь потом убирать буду? Отлежится, завтра при-дет до открытия и все уберет. Не первый раз.