Литмир - Электронная Библиотека
A
A

— Скорее всего… Постой-постой, — поднял бровь Горислав, — как прикажешь понимать это твое «еще одно»?

— Чего тут понимать, — махнул рукой Вадим, — всего три дня тому назад в этом же доме уже замочили одного жильца. И тоже из ваших, из ученой братии… профессора Пухлякова. Причем тот случай — явный криминал: его оглушили, а после аккуратненько сунули головой во включенную на полную мощность духовку. Когда жена его обнаружила — она. отходила в магазин, — так вот, когда она вернулась, голова ее мужа уже запеклась, как рождественская индейка. Жуткое зрелище!

— Что ж ты мне сразу про убийство Пухлякова не рассказал?!

— Ну, я думал… — пожал плечами следователь, — и потом, у тебя что, есть какие-то основания связывать эти два события?

— Никаких.

— Вот видишь!

— Но, знаешь, — задумчиво произнес Костромиров, — я бы на твоем месте, на всякий пожарный, удостоверился…

— В чем?

— Ну… хотя бы для начала наведи справки, не было ли какой связи между Пухляковым и Щербинским. Возможно, они приятельствовали. Или еще что.

— Ладно, — пообещал Хватко, — попрошу Никифорова, чтобы пошерстил в этом направлении, он мне обязан, так что не откажет. Впрочем, кое-что общее в этих двух смертях и так присутствует.

— Оба покойника были учеными, — кивнул Горислав Игоревич.

— Да. Но я имел в виду не это.

— Что же?

— Есть еще одна особенность, общая для обоих этих убийств — если, конечно, допустить, что смерть твоего доктора наук не результат случайного стечения обстоятельств, — так вот, одна общая черта и так просматривается.

— Какая же? — заинтересовался Горислав.

— Садистская жестокость содеянного — вот какая! Пухлякова сунули головой в раскаленную духовку, а Щербинскому (опять же, если верить твоей догадке и отбросить версию о несчастном случае) — влили в рот стакан соляной кислоты. Между прочим, в таком разе ты простотаки чудом разминулся со злодеем — ведь после приема эдакой порции отравы Щербинский не мог протянуть дольше нескольких минут.

— Точно! А еще это позволяет нам кое-что предположить о личности подозреваемого. Коли он один, конечно.

— Так-так, — оживился следователь, — что, например?

— Полагаю, он либо человек с явно серьезно нарушенной, аномальной психикой, либо имел уж очень веские основания питать к покойным горячую ненависть, а скорее всего — и то и другое вместе.

— Пожалуй, — глубокомысленно протянул Вадим, — хотя пользы от подобных умозаключений — грош с аршина.

Зайдя в подъезд своего дома, Горислав Игоревич, как всегда, проверил почтовый ящик. И обнаружил белый конверт формата А4; по диагонали конверта размашистым почерком шла надпись: «Профессору Костромирову Г. И.». И все — ни фамилии отправителя, ни обратного адреса.

Пока он поднимался в квартиру, в его душе боролись три противоречивых чувства: радостного предвкушения, глубокого удивления и тревоги. Тем не менее сначала он переоделся, помыл руки, потом, удобно расположившись в мягком кресле за письменным столом, налил рюмочку коньяку, раскурил трубку и лишь по завершении всех этих манипуляций позволил себе вскрыть письмо таинственного анонима.

Одного взгляда на вложенные в конверт листы пергамента, покрытые древнеславянской вязью, ученому было достаточно, чтобы понять: перед ним именно продолжение «Жития преподобного Феофила Мелиссина». Костромиров с жадностью впился в текст…

Глава 4

ПРОКЛЯТИЕ ТЕЛЬХИНА

«Случилось раз мне вместе с Трифиллием, Мономахом, Николаем Воилой и сыном патрикия Феодора завтракать в портике Мардуфа на прекрасной беломраморной террасе, полого спускающейся к гавани Феодосия. Справа нам открывался чудесный вид на любимый Елевферский дворец августы Ирины, весь утопающий в изумрудной зелени огромных платанов и лиственниц; по левую руку от нас раскинулись обширные, расположенные уступами сады, поросшие пиниями, кедрами и гигантскими кипарисами, испещренные лужайками с подстриженными кустами акации и квадратными цветниками, с дорожками, выложенными разноцветной мозаикой, и небольшими прудами с множеством водоплавающих птиц. Сам портик располагался в густой тени древней смоковницы, надежно защищающей его от беспощадных солнечных лучей. Прямо позади портика находилась усадьба Мономахов, откуда нам и доставляли все необходимое для трапезы.

Мы заказали служителю принести пару кувшинов розового кипрского вина, пятимесячного ягненка и вымя молодой свиньи, как можно более жирное и сочное, а Арсафий Мономах велел еще отдельно приготовить для себя упитанную трехгодовалую курицу, какими торгуют в птичьих рядах на Форуме Быка и у которых корм, благодаря искусству людей, задававших его, толстым слоем откладывается на ножках.

Разлив вино по кубкам, Мономах, как и полагается хозяину, первый пригубил его. Отпив глоток, он со вкусом почмокал губами и, подъяв перст, заговорил так:

— Прекрасное розовое вино! Не чета тому отвратительному, больше напоминающему уксус пойлу, коим потчуют в придорожных тавернах или каким нас пытаются отравить разносчики на Месе. Это вино настаивается на смеси горных роз, аниса, шафрана и сладчайшего аттического меда. Оно и сейчас, спустя пятнадцать дней после приготовления чудесно на вкус, но когда еще более состарится, то станет вне всякого сравнения. Кроме того, оно. незаменимо для страдающих желудком или легкими.

Осушив свои кубки, мы все согласно закивали, а Мономах продолжал:

— Однако вам необходимо попробовать и мое фасосское вино. Оно, конечно, не такое сладкое, но ароматом и крепостью ничуть не уступит розовому. Рецепт его приготовления я нашел в «Георгиках» у Флорентина. Он не так прост, но результат того стоит. Для этого вина годится только спелый красный и черный виноград с Фасоса. Каждую гроздь его нужно отдельно сушить на солнце пять, а лучше — шесть дней; затем в полночь еще горячими бросить их в муст, вскипяченный пополам с морской водой. С восходом солнца виноград следует отправить в давильню еще на одну ночь и на день. Выжатый сок разлить по пифосам, врытым наполовину в землю, и, подождав должное время, покуда он полностью перебродит, влить в него двадцать пятую часть сапы. После же весеннего равноденствия, очистив, перелить в небольшие амфоры…

— Полно врать-то! — неожиданно прервал его Петр Трифиллий. — Неужто, не посадив за всю жизнь ни одной лозы, ты, Арсафий, хочешь уверить нас, будто разбираешься в винах так же хорошо, как твой дед-виноградарь!

— А как ты следишь за тем, чтобы слуги не разбавляли вино водой? — живо поинтересовался Камулиан, желая сгладить грубость приятеля.

— О! Для этого существует множество способов, — важно отвечал Арсафий, совершенно игнорируя привычные для него насмешки Трифиллия. — Некоторые бросают в сосуд яблоко, а еще лучше — дикую грушу; некоторые — кузнечиков, другие — стрекозу: если они всплывут, значит, в вине примеси нет; когда же потонут, считай, поймал злодея за руку — непременно долили водицы. Слыхал я, что есть такие, которые наловчились определять воровство с помощью тростника, папируса, травинки или вообще какого-нибудь прутика. Смазав оный предмет оливковым маслом и обтерев, вставляют его в вино; вытащив же, осматривают: коли вино содержит воду, то на масле она капельками и соберется. Еще говорят, будто негашеная известь, политая разбавленным вином, становится жидкой, качественный же напиток превращает ее в сплошной ком. Но признаюсь, сам я ничего из этого не пробовал и утверждать действенность сих приемов не берусь. На мой взгляд, простейший и безотказный способ, коим я сам пользуюсь, да и вам настоятельно рекомендую, — это, зачерпнув вина из пифоса, налить его в небольшую амфору, заткнуть отверстие губкой (непременно — новой и как следует пропитанной оливковым маслом) и перевернуть. Вода-то обязательно просочится, тут и готовь каштановые прутья для дворни! А тебе, Трифиллий, могу ответить, что вовсе не обязательно всю жизнь работать заступом, чтобы разбираться в свойствах вина.

7
{"b":"167866","o":1}