Я ничего не понял. Наверное, оттого, что наполовину съеденная супокаша в желудке затвердела, как хороший цемент. Дед Никифор изучал мое лицо: что, мол, скажу про черного кабанчика.

- Никифор, в чем же проблема?

- А ты в сельмаге не был?

- Нет.

- И продавщицу Альку не видел?

- И продавщицу Альку не видел.

- А на ней растут густые кудри, как черные джунгли.

- Ну и что?

- Кабанчик-то был тоже черный.

- Дед, ты не выпил?

- Выпил не выпил, а у Альки на щеке две отметины от картечин, поскольку выстрелов было два.

- Никифор, ты думаешь…

Я не знал, что он думает. Прямо-таки по Гоголю. В свое время я завел толстый блокнот для записей интересных преступлений и любопытных историй. Например, мистических. Но этот дневник зачах, потому что загадочных преступлений не попадалось. Мистические же загадки в городе не возникают: они здесь, где леса и черные кабанчики.

Все-таки мысль я закончил:

- Никифор, ты думаешь, что Висячин с Гороховым враги из-за женщины?

- Не из-за кабанчика же?

- Значит, из-за продавщицы Альки, - подытожил я.

- Ни хрена подобного.

- Никифор, ты сам же подтвердил, что из-за женщины.

- Допустим, вмешалась Амалия.

- Любовь, что ли? - не поверил я.

- Ведьмина любовь, что людская кровь.

- Что ты имеешь в виду?

- Ведьма вдыхает воздух, а выдыхает гарь. Вот кабанчики и чернеют.

Сперва мне показалось, что дед Никифор просто нелогичен. Но теперь он нес чепуху, которая даже в мистику не укладывалась. Дыхание Амалии и окрас поросят… Видимо, с возрастом его мысли путались, как волосы на лице, которые из-за обилия бородой не назовешь. Все-таки к путаным мыслям старика я обратился:

- Никифор, ты с Дериземлей дружил… У тебя должна быть версия, что с ним случилось.

- У меня есть.

- Какая же?

- Пострадал за измену.

- Измену… кому?

- Водочкой мы причащались на троих. Я, Висячин и Пашка Дериземля. А тут Пашка нажрался один. Вот его и уволокли.

- Кто уволок?

- А хотя бы Федька Висячин.

Умного человека я понимаю сразу, дурака - никогда. Дед дураком не был и до. сих пор казался мне человеком здравым. Но дед Никифор жил в фантастическом мире деревни. Поэтому вопрос я задал соответствующий этому деревенскому миру:

- Куда Висячину волочь, если сам оказался в сарае?

- Вы ему помешали.

- Иначе куда бы волок дальше?

- Дело темное… А хоть и к себе в могилку.

Дед не шутил, но его тон был каким-то необязательным. Мол, хочешь верь, хочешь не верь. При таком настрое я придержал вопрос главный: что он думает об отравлении его дружка стрихнином?

- Никифор, что вы обычно пили?

- Что в сельмаг завезут.

- Водку?

- Ее, портвейны, ликеры, ром…

- Дорого при ваших пенсиях?

Он не ответил, взявшись за мытье посуды. Не расслышал, вопроса не понял? Я повторил:

- Дед Никифор, откуда деньги-то брали? Ты пенсионер, Дериземля пенсионер, Висячин все отдавал жене…

- Бог милостями не оставлял.

И дед направился в свой дом торопливо, словно убегал. Я не мог понять, чем смутил его вопрос о деньгах, или мне показалось? Вот так и на допросах: бывало, что пустяшный вопросик заставлял признаться в убийстве.

Пришел майор. Куртка в паутине и рыжих иголках, щека оцарапана, лицо усталое, голос усохший… Напившись воды, он сообщил:

- Пустой номер. Мне дали десять курсантов, а тут нужна дивизия.

- Хотя бы окрестности…

- Слева речушка Тихая, справа Кузьминское болото. Главное, в войну здесь бои шли. Заросшие воронки, траншеи в малиннике… Обрушенные каменные доты… Тело спрятать легко. А попробуй все облазь!

Я рассказал про гражданина Горохова, который враждовал с Висячиным из-за черного поросенка. Но майора больше удивил липкий темный колобок, который я вывалил ему в тарелку.

- Сергей, это что?

- Гороховый суп.

- Его едят?

- Я съел.

- И что?

- Пойду допрашивать Горохова.

- После горохового супа только Горохова и допрашивать, - согласился майор.

В деревне не стыдно пить водку, играть в карты и часами торчать у магазина, но стыдно читать - никого с книгой не видел. Тем более неудобно шататься по деревне с чемоданистым, то есть следственным, портфелем. По крайней мере, мне было некомфортно.

Дом Горохова казался двухэтажным за счет емкого подвала, высокого фундамента и надстроенного летнего верха. Каков дом, таков и хозяин. Горохов выглядел тоже каким-то фундаментально-надстроенным: на шкафистый торс насажена цельнокостная голова и привинчены мосластые руки.

Он провел меня на застекленную веранду и сообщил добродушным баском:

- Я знал, что ко мне нагрянете. Дериземлю аж в лесу ищут.

- Приходится, - не хотелось мне начинать с главного.

- Плохо вы работаете, дорогие товарищи.

Я сперва изучил его самодовольное лицо: щеки гладкие, как белесый лед. Затем оглядел просторную веранду - два моих кабинета бы разместились. - Гражданин Горохов, я должен вас допрашивать в прокуратуре, а допрашиваю здесь. Почему?

- Наверное, спешите?

- Потому что сельские жители по повесткам не являются. Как можно работать без свидетелей?

Я достал бланк протокола допроса. Не стану начинать с главного, но ни к чему болтать и о постороннем: поймет, что отвлекаю. Я выбрал нечто среднее:

- Гражданин Горохов, вы охотник?

- В лесу живем.

- На кого охотитесь?

- На водоплавающую дичь, зайца, лося…

- А на волков?

- Святое дело, поскольку хищник.

По его лицу забродило недоумение: я не спрашивал о том, о чем говорила вся деревня. И он догадался:

- А-а, из-за лося? В прошлом месяце водитель самосвала умышленно вдавил лося, в лесу разделал и мясо продал в городе.

- Нет, Горохов, не из-за лося.

- А из-за кого?

- Из-за волков. Бьете вы их нещадно.

- Этим тварям не место на земле, - сказал он с такой злобой, что я не выдержал.

- Горохов, а по какому праву вы их бьете?

- Состою в обществе охотников.

- По какому моральному праву? По праву сильного? По праву умного? Волк имеет такое же право жить на земле, как и человек.

- Это ты, следователь, пошел не в ту степь.

Верно. Но я как-то видел охоту на волков с вертолета: животные бежали и от страха зарывались в снег. Не охота, а расстрел. С тех пор я на стороне волков. Короче, я опять шагнул не в ту степь.

- И какая это охота… На зайчишку с дробовиком.

- Может с палкой ходить?

- Зачем же… Можно с луком.

- А на волка?

- С пикой, - нашел я адекватное оружие.

Допрос был испорчен. Откровенно говоря, не умел я разговаривать с крупными мастеровыми мужиками. По-моему, мужика-то во мне они и не видели: небольшой, лохматый, в очках, да еще заводящий глупые разговоры. Я продолжал его заводить:

- Волков, наверное, стрихнином травите?

- Травим, - подтвердил он, заметно отключаясь от разговора.

- И вы травили?

- И я.

- Стрихнин в доме есть?

- Был зимой.

Я думал, что вопрос о стрихнине его насторожит. Он зевнул. Оно и понятно: человек пришел с работы, дома полно дел, живность, огород. А бездельник из города треплется, не поймешь о чем. С пикой ходить на зверя.

- Горохов, с Висячиным были знакомы?

- В одном поселке живем, - усмехнулся он опять-таки нелепому вопросу.

- Дружили?

- Он кантовался с Дериземлей и дедом Никифором.

Меня подмывало завести разговор об этой дружбе и, главное, о Дериземле, но отклоняться от магистральной линии не стоило. Вопрос о дружбе Горохов понял по-своему и задал мне свой вопрос, в который вложил немеренную порцию ехидства:

- Никак, думаете, что Висячин вылез из могилы и направился ко мне?

- Нет, не думаю: к убийце бы он не пошел.

Зря я. Но не мог больше терпеть его надменной ухмылки. Ухмылка слиняла. Правда, то, что появилось на лице, вряд ли было приятнее ухмылки.