Официантка унесла пустые вазочки и чашки.
— Ты меня понял, Станислав?
— Не вполне.
— Спрашивай.
— На место тех памятников, которые пошли на переплавку, будут поставлены новые? Ваши памятники?
— Возможно. Со временем. Не пропадать же пьедесталам. Кстати, очень многие картины из музеев, которые я сейчас обследовал, будут отправлены в рейх. Их не уничтожат. Напротив, до поры до времени их будут сохранять, реставрировать, приводить в порядок, чтобы затем включить в фонд общеимперской культуры. В Николаеве был музей русского художника-баталиста Верещагина. Мы изъяли часть его работ. Сегодня их показывать публике было бы несвоевременно. Но когда некоторые детали русской истории позабудутся, картины Верещагина вполне можно будет экспонировать. Они интересны с точки зрения технической. У Верещагина в картинах странный, слишком чистый, как бы разреженный цвет. В этом смысле его работы уникальны. Да только ли работы Верещагина? Возвратимся к Янтарной комнате. Эти великолепно выполненные огромные янтарные панно не имеют себе равных. И разве справедливо, чтобы все это находилось в маленьком русском городе, а не в столице будущей империи, куда на экскурсии станут приезжать миллионы как на праздник, как на встречу со сказкой. Это будет не просто город, а произведение искусства, выполненное в едином стиле и по единому замыслу. Величественным в нем будет все — от зданий музеев до урн на тротуарах. Монументальность и строгость линий. Музыка Вагнера. Ее сможет послушать каждый, кто кинет монету в уличный музыкальный автомат. Уверенные в себе люди. Раса богов.
— Мне пора идти, — сказал Станислав.
— Что ж, иди! — Пробст поднялся из-за стола. — Но все же вот телефон, по которому можешь позвонить, если захочешь найти меня, Чувствую, что ты внутренне сопротивляешься каждому моему слову. Вероятно, понимание того, что в мире произошли необратимые изменения, придет к тебе позднее. И тогда ты вспомнишь мои слова. Прощай, мой последний довоенный знакомый. Ведь мы с тобой познакомились как раз накануне войны. Не так ли? Это ты еще помнишь?
Швейцар подал Пробсту шинель. Станислав тоже поспешил уйти. Оставаться в кафе, предназначенном только для немцев, было небезопасно. Вечерело. Фонарщики зажигали газовые фонари. Фронт был далеко. Фашисты не боялись бомбежек. Затемнение в городе отменили.
Говорят свидетели
Александр Иванович Полканов, бывший директор Крымского краеведческого музея:
— Накануне вторжения оккупантов в Крым многое из художественных ценностей удалось эвакуировать. Из Феодосии, Ялты, Севастополя, Симферополя. Но, естественно, вывезти удалось далеко не все. Мы пытались кое-что припрятать. Мне удалось спасти несколько десятков наиболее уникальных работ. Частично мы поместили их в тайниках в самом музее. Многое спрятали верные люди. Однако и фашисты не дремали. Почти сразу же после прихода в Симферополь они начали изъятие ценных полотен, акварелей и редкой мебели. Я явился с официальной жалобой по поводу расхищения художественных ценностей к генералу, а позднее фельдмаршалу Манштейну, который в своих послевоенных мемуарах тщился доказать, что фашистские офицеры вели себя на оккупированных территориях корректно. Манштейн выслушал меня, а затем, обращаясь не ко мне, а к переводчику, сказал: «Объясните этому старику, что, если он еще раз придет с жалобой на наших офицеров, его расстреляют…
Георгий Васильевич Курнаков, заслуженный деятель искусств УССР:
— Во время оккупации я оставался в Херсоне, при музее. Была у меня мысль припрятать кое-какие ценные работы. В частности, удалось сунуть под большой шкаф в художественном музее некоторые и ныне экспонируемые полотна, в том числе известный портрет Потемкина. Надо сказать, что в основу фонда художественного музея в Херсоне легли коллекции бывшего английского консула в городе Коруна, несколько десятков работ из музея бывшей Императорской академии художеств. Однажды ко мне на квартиру явились немецкие офицеры. «Здесь живет маэстро Курнаков?» Я испугался: зачем пожаловали? Но говорили они вежливо. Назвались любителями живописи. Сказали, что скупают хорошие картины. Попросили совета: у кого дома хранятся ценные полотна? Похвалили мои собственные работы, полагая, очевидно, что все художники падки до комплиментов… Когда наши войска приблизились к Херсону, стало ясно, что оккупанты питают к искусству далеко не платонический интерес. Все лучшее, что было в музее, запаковали и вывезли. Делали это в тот момент, когда бои гремели на окраинах города.
Альфред Роде, главный хранитель янтарной коллекции при Королевском замке в Кенигсберге, показал, что указание вывезти из Царского Села (г. Пушкин) поступило из «Эйнзатцштаба», которым руководил имперский министр Альфред Розенберг. В Королевский замок стали прибывать художественные ценности из Киева, Львова, Минска и других городов. Янтарную комнату смонтировали в одном из залов дворца. Когда английская авиация начала массированные бомбежки Кенигсберга, янтарные панно были упакованы в ящики, чтобы перевезти их в безопасное место. Не исключено, что Роде знал судьбу Янтарной комнаты и собирался о том рассказать. Его решили устранить. Сделали это уже после того, как фашистские войска в Кенигсберге капитулировали. Роде погиб при загадочных обстоятельствах, так и не успев рассказать, была ли Янтарная комната эвакуирована или же сгорела во время пожара Королевского замка, вспыхнувшего после очередной английской бомбежки. Не исключено, что в огне погибли и многие другие ценности, награбленные в различных городах нашей страны.
ЗАВЕЩАНИЕ МИТРОПОЛИТА
Ранней весной 1944 года резиденцию митрополита Шептицкого посетил некто Роман Шухевич, известный как ближайший помощник одного из руководителей украинских буржуазных националистов Степана Бандеры. Не так давно Романа Шухевича по приказу Гиммлера назначили главнокомандующим так называемой Украинской повстанческой армии, в которую должны были войти все вооруженные отряды националистов, действующие на территории Западной Украины. Имелось в виду централизовать командование этими отрядами для того, чтобы эффективнее использовать их в советском тылу. Обо всем этом Шухевич и докладывал митрополиту.
Владыка слушал Шухевича. И хотя глаза его казались внимательными, в мыслях митрополит был далеко. Может быть, он вспоминал времена молодости и начало своей тяжбы с огромной страной, протянувшейся на девять тысяч километров к востоку. Он дрался как мог. Не разрешал себе ни передышки, ни отдыха, ни сна без направленных сновидений…
— Оставаться в тылу большевиков для нас имеет смысл лишь в том случае, если есть надежда на возвращение немцев…
Митрополит понимал, что ни Шухевич, ни сам Бандера не могут повести за собой нацию. И вообще, что они умеют? Действовать по указке Гитлера и Гиммлера? А если Гитлер и Гиммлер прикажут долго жить? Сумеют ли эти господа прожить своим умом хотя бы месяц?
— Мы просим вашу экселенцию дать нам отцовский совет с учетом политического положения в мире и на фронтах войны. Скажите, что нам делать.
Хороши политические бойцы, которые как гимназисты приходят просить совета, что именно им надо делать!
— Надо делать то, что делали до сих пор, — сказал митрополит. — Любые виды сопротивления большевикам будут свидетельствовать о том, что мы не капитулировали. Действовать можно не только с помощью меча. Не следует забывать и о силе слова. Впрочем, через час у меня назначена встреча с несколькими друзьями нашего дела. Вам было бы полезно остаться и послушать…
Через час, когда Шухевича вновь проводили в покои, тут уже были коадъютор Иосиф Слипый, прямой наследник Шептицкого, капеллан Иван Гриньох и трое в светлой одежде. Их Шухевич видел впервые. Митрополит сидел в том же кресле. В руках он держал книгу в синей коленкоровой обложке «Как Русь ходила по следам Даниила». Шухевич ее читал. О князе Данииле Галицком в ней не было ни слова. Зато на первой странице помещена фотография самого митрополита, под которой шла гравированная надпись: «Их экселенция Андрей граф Шептицкий митрополит Галицкии, архиепископ Львовский. Протектор и организатор паломничества». Это была из данная еще в 1907 году книга о паломничестве верующих из Львова к святым местам в Палестине. Различных рекламных поездок Шептицкий организовал за пятьдесят лет достаточно. Сегодня он взял в руки старую книгу, может быть, для того, чтобы посмотреть на свою фотографию в молодости. Владыка прощался с миром. И все это понимали.
