— Я! — твёрдо отзываюсь я. Не хочу показывать свой страх перед другими заключёнными. К тому же я точно знаю: ни на приисках, ни в столовой, ни где-то в другом месте надо мной особо поиздеваться не дадут, на то они и работники «элитки».
В этой тюрьме свои законы, не похожие на других. Тут нет имён, людей называют по профессии, или же по внешнему виду. Здесь нет и паспортов — их забирают в первый же день заключения. Вместо паспорта на людях наколки, у каждого индивидуальная, не похожая на других. Татуировки делают сами заключённые друг другу. Наколото может быть что угодно: птицы, кресты, цветы, банальное «не забуду мать родную»… В этой тюрьме нет и отклонений от традиционной ориентации: наколки делают парни — девушкам, девушки — парням. Один на один в закрытой камере. На приисках работают раздельно, но раз в неделю сложившимся во время накалывания татушек парам разрешают видеться.
И ещё у этой тюрьмы есть одна необычная особенность: из неё никто никогда не сбегал.
Наконец тюремщик заканчивает перекличку и заключённые расходятся по корпусам: мы в расположенный справа, со светло-жёлтыми стенами, мужчины в мятно-зелёный.
Узкие серые коридоры. Им нет конца, они всё мелькают перед моими глазами. Тюремщик провожает меня до камеры безмолвно, размеренным шагом идёт рядом и не говорит мне ни слова.
Сейчас я думаю только об одном и эта мысль вгоняет меня в липкий холодный страх: кто прийдёт ко мне делать тату и что этот кто-то успеет сотворить со мной, пока на мои вопли не прибежит тюремщик?
Я захожу в свою камеру и, глядя на узкую железную койку, застеленную грязно-белым жёстким одеялом, невольно вспоминаю красную мягкую кровать с балдахином, стоящую в моей прежней спальне…
«Что ж», — думаю я, садясь на скрипучую койку — «пусть хоть так».
По крайней мере, пол в камере чистый, жёлтая горячая батарея находится прямо возле кровати и обычного «тюремного» запаха вонючих тел тут нет. Из углов не доносится топоток маленьких мышиных лапок — он и не раздастся, ведь это же «элитка».
Ключ в двери скрипит, быстрым шагом входит тюремщик и молча ставит к стене в углу камеры белый узкий столик для татуировок. Я успеваю разглядеть в нём небольшую выемку для руки…
Дверь за тюремщиком закрывается и тут же сердце моё начинает гулко колотиться в висках.
От отчаяния я едва ли не кричу: к моей камере приближаются чьи-то быстрые уверенные шаги…
Сердце точно тисками сжимается в груди: дверь протяжно скрипит и открывается. На пороге стоит Подсудимый.
Он подходит близко, почти вплотную, и тут же душу мою топит вязкий животный страх. Я не смею двинуться, шевельнуться, только чувствую, как всё тело костенеет, как на лбу появляются мелкие шарики пота. Я понимаю, что заслужила самое страшное из всего, что только может сделать Подсудимый, но тут же тело моё с ног до головы содрагается: я так боюсь боли… Сердце комком стучит в горле. Я хрипло шепчу:
— Я не хочу, — чувствую, как его тонкие пальцы огибают моё запястье и у меня нет сил им сопротивляться — я не хочу…
Он молча смотрит на меня вишнёвыми своими глазами, смотрит без ненависти, без жалости. Его руки холодны и сухи, не как мокрые горячие ладошки маньяков-убийц. Подсудимый просто мстит, его месть будет холодна как и его пальцы. Я знаю, что заслуживаю его кару, его возмездие, но… Наконец неведомо откуда берётся в моих словно бы расплавленных мышцах сила…
— Не-е-ет! — ору я что есть мочи и в какой-то странной истерике начинаю биться на своей койке, ощущая как затылок ударяется об серую холодную стену. Слёзы текут ручьями по щекам, я воплю во всю глотку. — Я не хочу-у-у-у… Пожалуйста! Не-е-е-ет!
Он молчит. Лишь сильнее сжимает мою руку. Я пытаюсь выдернуть запястье, но добиваюсь только того что Подсудимый, то ли разозлившись, то ли ещё от чего-то другого, резко наклоняется и подхватывает меня на руки…
Я верещу во весь голос, тело заходится дрожью, пот струями катится по лицу. В ужасе я смотрю, как он, опустив меня перед татуировочным столиком, достаёт из кармана своей коричневой кофты длинную и острую чёрную иглу… Мои мышцы очумело содрагаются…
— Не дергайся, — хрипловато шепчет Подсудимый и подносит иглу к моей зашедшейся в судорогах страха руке. В ответ я дико визжу на всю комнату и пытаюсь выдернуть руку из держателей.
— Не шевелись, иначе рисунок получится кривой.
Я замираю, тихо переводя дыхание. Мне даже интересно, что же такое собирается сделать со мной Подсудимый? Ледяная игла прикасается к моей руке и протыкает кожу. Только-то кожу… Подсудимый выводит на моём запястье загадочные узоры, высунув от усердия кончик языка. И тут я запоздало понимаю, что он просто делает мне тату. Подсудимый ничего не помнит обо мне, он не мстит. Он просто рисует татуировку.
Я расслабляюсь, слёзы прекращают бежать из моих глаз. Рисунок наверняка красивый, вон как старается, выводит там что-то. Представляю как он удивлён моему прежнему поведению. Мне впервые за все свои двадцать пять лет стаёт стыдно. Не за те мои крики, а за то что из-за меня Подсудимый оказался тут. Из-за меня одной, а он это забыл. Наверное в день суда он просто не смотрел на адвоката своего обвинителя, вряд ли ему было до этого.
— Вот и всё, — улыбка у Подсудимого резковатая, как карандашный рисунок. Он ничего не помнит… — И чего ты так боялась, а?
Расстёгивает держатели на моей руке…
— Я думала, будет больнее.
Хочется зашептать жалкие извинения. Лучше бы уж Подсудимый мстил мне, чем так…
Он выходит и я тут же подбегаю к замочной скважине. Вначале голоса за дверью звучат приглушенно, но чуть позже я начинаю разбирать обрывки фраз. Подсудимый говорит с тюремщиком.
— … А ты разве забыл? Да, это она тот самый Хакер-Адвокат,из-за которого ты тут. Я потому тебя к ней и подослал, думал — вот потеха-то будет. И верещала она потому же — считала, что ты уже знаешь, что ты ей мстить пришёл. Я подумал даже, когда услышал: что это он там с девчонкой творит? Но если хочешь сейчас, когда узнал, что-нибудь ей сказать, — я отчётливо слышу как тюремщик усмехается — или сделать, то заходи к ней, время ещё есть…
И сердце в груди моей зашлось таким криком, что я отпрыгнула от двери вглубь камеры: шаги Подсудимого снова стремительно приближались.
Дверь бесшумно отворилась. На этот раз мне действительно предстоит что-то страшное. Уже наверняка… Он закрывает дверь. В вишнёвых глазах я вижу зловещие искорки. Краем глаза замечаю над столом для татуировок полку с какими-то железками. Что Подсудимый может сделать со мной? Избить? Вариант. Изощриться этими железяками? Вариант. Изнасиловать… Вариант.
Разглядываю длинную худую фигуру Подсудимого, отступаю от него на шаг назад и запрыгиваю на кровать. Упав, прижимаюсь к холодной стене… Представляю, что сейчас наверняка начнётся.
Он подходит, садится рядом со мной. Едва переводя дыхание, я шепчу:
— Ты побьешь меня? — и понимаю: зря, зря, зря сказала.
Он в ответ лишь усмехается.
Слова срываются с языка уже помимо воли:
— Изнасилуешь?
Подсудимый неожиданно, запрокинув голову назад, заливисто хохочет. Этот смех ещё хуже чем ледяное молчание. Статная красивая спина Подсудимого выгибается назад, он смеётся во всю глотку…
Смеётся над страхом девушки, из-за которой он попал в это страшное место.
— Ах да конечно, — звонко восклицает он сквозь хохот, — я ведь должен творить над тобой пакости!
Наконец смех смолкает и на лице Подсудимого остаётся лишь тонкая проказливая усмешка. Вишнёвые глаза смотрят теперь с задором.
— Ты боишься меня, — улыбается Подсудимый. Я всё ближе прижимаюсь к стене, дыхание сбивается, — будь ты на моём месте…
Подсудимый окинул глазами комнату:
— Ты взяла бы во-о-он те инструменты…
И я сознаю: Подсудимый прав, я действительно сделала бы с ним что-то ужасное…
От осознания этого я начинаю громко, всхлипывая, реветь.
Подсудимый снова смеётся:
— Я ж не ты…
Теперь я рыдаю уже во весь голос. Громко, как только способна. Подсудимый удивлён: я обнимаю его за плечи и, уткнувшись в чёрную рубашку, плачу не переставая. Сильные жилистые руки обнимают меня в ответ. Низкий голос шепчет:
