В том числе и в Великом Гусляре.

История, которую я рассказываю, начавшись на тревожной ноте, закончится, предупреждаю, на ноте грустной. Так что те, кто не желает встретиться в очередной раз с горькой правдой жизни, может пропустить эти страницы. Для других же продолжим.

Девушка, которую Стендаль называл Машенькой, а Удалов Марией, вывела друзей не к самому озеру, но, миновав его, к непроходимой чаще леса, где в зеленых ветвях открылся туннель, приведший их к заросшим листвой и опутанным корнями развалинам погибшего еще в революцию имения помещика Гуля.

Раздвинув ветви малины, Мария толкнула деревянную дверцу, и та послушно, хоть и со скрипом, отворилась. В низком, кое-как освещенном помещении (некогда портвейном погребе Гуля) стоял большой бак, наполовину заполненный водой.

Пришедшие первым делом кинулись к этому баку и заглянули внутрь.

Миша Стендаль шевелил губами и загибал пальцы, Удалов улыбался. Послышались шаги. В погребе появилась женщина средних лет, похожая на Марию. Она несла ведро.

— Вроде все, — сказала она Марии, а потом поздоровалась с Удаловым и вылила ведро в бак.

— Поосторожнее, тетя Поля, — сказала Мария.

Она подошла поближе к баку и склонилась над ним, помешивая в нем пальцем.

Удалов последовал ее примеру.

— Ату! — произнес он, — агусеньки!

В баке плавали друг за дружкой взволнованные необычной обстановкой шустрые головастики крупного размера.

— Осторожнее, — предупредила Мария, — для них это большая душевная травма.

— Это так, — согласился вошедший в погреб известный в Европе ветеринар-ихтиолог, член Ганноверской академии болезней рыб и лягушек, Иван Шлотфельдт. — Я тут привез импортные витамины для малышей.

Пока женщины вместе с ихтиологом занимались подготовкой к кормлению, Миша Стендаль метался по погребу, заламывая руки и взывая к небу.

— Что делать?! — кричал он. — Куда эвакуироваться?!

Женщина, которую называли тетей Полей, заметила:

— Не иначе как у них есть осведомитель в нашей среде.

— Наверняка, и не одна! — воскликнул Удалов. Он разулся и сушил сапоги над железной печкой-буржуйкой, стоявшей рядом с баком. — Я никогда не доверял женским коллективам. В них всегда найдутся сладострастные или корыстные особы.

— Ну ты, Корнелий, поосторожнее, — оборвала его тетя Поля. — И среди мужиков тоже есть немало дряни.

Корнелий не ответил. Он глядел, как ветеринар Иван Андреевич осторожно вытащил из воды головастика. Тот был размером с поллитровую бутылку, снабжен зеленым хвостиком, и в облике его были некоторые необычные черты: совершенно человеческие ручки и девичья, хоть еще и не до конца оформившаяся головка с короткими черными волосами. То есть, судя по всему, ветеринар держал в руке маленькую русалочку, которая еще жила под водой и не сбросила хвоста.

— Боже мой, осторожнее, Иван Андреевич! — воскликнул Миша Стендаль.

— Ох уж мне эти молодые папаши, — в сердцах ответил ихтиолог. — Сидите спокойно.

Удалов заглянул в бак. Там кружилось десятка три русалочек: посторонний взгляд наверняка спутал бы их с крупными головастиками, что, кстати, и помогает русалкам выжить в наших отдаленных речках и озерах — иначе браконьеры давно бы их истребили.

Иван Андреевич давал русалочкам витамины, а Удалов дивился тому, как они похожи. Впрочем, что в том удивительного — ведь они все вылупились из икринок чудесной девушки Маши.

За десять месяцев до описываемых событий редактор газеты «Гуслярское знамя» Малюжкин вызвал с утра Мишу Стендаля в свой кабинет, обшитый фанерными панелями под дуб.

— Тираж падает, — сказал Малюжкин. — Рекламы все меньше. Бумага дорожает с каждым днем. Мы на грани краха.

Малюжкин являл собой внушительное зрелище: большую, благородных линий голову украшала буйная седая шевелюра, взгляд был орлиный, пронзительный. Однако редактор не любил вставать из-за стола, он стеснялся своего малого роста и коротких ног.

Стендаль покорно стоял, как царевич Алексей перед своим грозным отцом Петром Великим на картине художника Ге, и не понимал, куда клонит шеф.

— Вот, наши коллеги в «Потемских вестях» — продолжал редактор, подвигая по столу газетный лист в сторону Стендаля, — идут на постыдные меры для привлечения подписчиков. Они утверждают, что газета заряжена взглядом великого колдуна Эпик у рея и излечивает от геморроя.

— Вы же знаете, — вздохнул Стендаль, понимая, что разговор перешел в привычное и даже надоевшее русло, — что этого Эпикурея два месяца назад выпустили из нашей тюрьмы за злостное уклонение от алиментов и воровство в детском саду.

— К сожалению, читателей этим не убедишь. Они что нам ответят? Они ответят, что Эпикурея оболгали завистники. А ты сам пробовал зту газету?

— У меня нет геморроя, — сухо ответил Стендаль, поправляя указательным пальцем очки на переносице.

— Я и говорю — шарлатаны! Куда деваться? Белый маг Тюпкин по имени Азеряалий Третий предлагает нам деньги за публикацию о нем рекламной статьи…

Малюжкин принялся задумчиво катать по столу карандаш, а Стендаль наблюдал jj£ — ним и ждал, когда беседа закончится.

— Надо что-то делать, — сказал, наконец, Малюжкин. — Если мы не привлечем читателей чем-то необыкновенным, можно закрывать газету. Ты согласен?

— И вы будете печатать Тюпкина?

— А почему нет? — вскинулся Малюжкин. — Разве мы живем не в свободной стране? Одни рекламируют сигареты и вино — бич человечества, а мы — народную медицину.

— Мне можно идти? — спросил Стендаль.

— Ну уж какие вы гордые и принципиальные! Погоди. Мы тоже принципиальные. Ц я обещаю тебе, что ни Тюпкина, ни Эпикурея в «Гуслярское знамя» не допущу, если ты сделаешь мне материал такой, чтобы газету из рук рвали! Чтобы с мистикой и загадкой!

— Где я его возьму?

— Мне тут как-то Савич рассказывал, что в озере Копенгаген русалки водятся. Или заплывают туда… Ну бред, в общем, а все-таки тайна и народная мудрость.

— Я слышал, — сказал Стендаль, — там налимы крупные, вот их и принимают за русалок.

— И все-таки я бы на твоем месте не отмахивался. Поезжай туда, поищи, русалок. Найдешь — прекрасно, не найдешь — сделаешь материал о том, что отыщешь их завтра. Лады?

И Малюжкин просветленно помахал Мише рукой.

Днем в столовой № 2 Стендаль встретил Корнелия Удалова. И так, между делом, со смехом рассказал ему о задании редактора.

Но Удалов смеяться не стал. Ведь Стендаль все же человек приезжий, по распределению из Ленинградского университета. Правда, живет в Гусляре больше десяти лет, но всего не знает. А дедушка Удалова на озеро Копенгаген ходил, когда оно еще Темным называлось. У дедушки были до революции отношения с одной русалкой, а чем они кончились — семейная тайна. Ничего хорошего, говорят, не вышло. А еще раньше Панкрат Сивов, купец второй гильдии, вообще сгинул в озере. Говорили, но шепотом, что и сам Гуль имел с русалками соглашение, но какое — никто не запомнил.

Так что в отличие от Стендаля Удалов в русалок на озере верил. Но и посоветовать Стендалю отправиться на озеро с целью выследить водяных жительниц тоже не имел морального права. Это было рискованное дело и могло плохо кончиться для Стендаля.

Но чем больше Удалов отговаривал Мишу от похода, тем сильнее тот стремился на озеро. И вот, сказав маме, что уезжает в командировку в Потьму, в теплый июльский вечер он выбрался на Копенгаген, взяв с собой лишь записную книжку и бутерброд.

Полагая, что русалки вряд ли выходят на истоптанный, близкий к шоссе берег озера, он за час обогнул водоем и оказался в местах нехоженых, топких, комариных и явно русалочьих.

Отбиваясь от комаров, он затаился за кустом. Совсем стемнело, вышла луна. Прошло полчаса, и Стендаль уже готов был бежать из леса, пока всю его кровь не выпили комары, как услышал мелодичный девичий голос:

— Простите, что вы здесь делаете?

Обернувшись, Стендаль увидел невысокую худенькую стройную девушку с длинными прямыми волосами. Одежды, надо сказать, на девушке не было. Даже при слабом свете луны было видно, что ее ноги от бедер и до щиколоток покрыты мелкой чешуей.