Тори пошла в ванную, встала под душ — и вдруг раздался взрыв. Стены закачались, и она едва успела ухватиться за фаянсовую раковину, чтобы не упасть. Выскочив из ванной, она ринулась в гостиную, зная наверняка, — случилось что-то страшное. В воздухе стоял специфический запах от взрыва пластиковой бомбы, из гостиной шел дым. Ариель лежал ничком на полу. Диван, на котором они только что любили друг друга, был искорежен и обуглился, балконные двери выбило, стекло хрустело под ногами; на месте двери зияла огромная дыра, яркие драпировки развевались на ветру как флаги.

Тори опустилась на колени рядом с Ариелем. Он был весь в крови и задыхался, издавая жуткие хрипящие звуки. Оттолкнув Тори, которая пыталась его поддержать, он пытался до чего-то дотянуться, стараясь проползти несколько метров. С неимоверным трудом ему удалось добраться до маленького бюро и открыть его. Это стоило ему таких усилий, что он почти потерял сознание. Судорожно дернувшись, Ариель уткнулся окровавленным лбом в пушистый ковер на полу. Тори перевернула несчастного на спину и не удержалась от крика — на груди Ариеля зияла страшная рана. То, что он еще дышал и смог открыть бюро, было почти чудом.

Что же произошло за те несколько минут, пока она была в ванной? Разум Тори отказывался понимать случившееся, она совершенно обезумела от горя, глядя на любимого, умирающего у нее на руках. Но сам он не думал о смерти, мысли его были заняты другим — он хотел достать какую-то вещь из бюро, и в конце концов сделал это — вытащил деревянную шкатулку и дал ее Тори. Губы его шевелились, взгляд блуждал, он явно хотел что-то сказать. Тори наклонилась и прошептала: «Что, что ты хочешь?» Но в этот момент изо рта Ариеля, пузырясь, потекла кровь. Все было кончено. Тори ничем не могла ему помочь. Она просто поддерживала слабеющее тело и думала о том, что он умирает не в одиночестве, чувствует, что его любимая рядом.

Двое мужчин остановились на дорожке великолепно ухоженного типично английского сада. Один из них был довольно молодой, черноволосый, с ястребиным носом и проницательными голубыми глазами; другой — почтенного возраста, высокий, с властным лицом, окруженным ореолом выцветших светлых волос.

День шел на убыль; сквозь густую листву росших вдоль дорожки вязов и ольхи нет-нет да и проглядывало веселое солнышко, разбрасывая золотые блики то на гиацинты, то на старую лозу. Вдалеке виднелась большая усадьба в тюдоровском стиле, уютно расположенная среди шелестящих буков, стройных кипарисов и магнолий.

— Она сама виновата в том, что мы отказались от ее услуг, — обратился голубоглазый брюнет к пожилому мужчине.

— Следовало бы сказать спасибо тебе.

— Мне? Я вас не понимаю.

— Разве? — Пожилой посмотрел на своего собеседника с некоторой иронией. Он хотел добавить еще что-то, но не стал этого делать. Внешность у него была весьма примечательная: волевое лицо прирожденного лидера, умное, обаятельное и хитрое одновременно. Годы уже оставили на этом лице свой отпечаток, только глаза сохранили задор и боевой дух молодости — глаза озорного мальчишки, которому море по колено: он и на самое высокое дерево заберется, и проедет по улице, уцепившись за бампер автобуса, и вообще ему на всех наплевать, как бы ни относились окружающие к его выходкам.

— Когда я был моложе, чем ты сейчас, я значительную часть времени проводил со своими кузенами в Англии, — старик махнул рукой в сторону вишневых деревьев и боярышника, раскинувших ветви над усыпанными розовыми и сиреневыми цветами азалиями, — в этой стране я и научился любить сады.

— Сады, но не садоводство, — отозвался Рассел Слейд, — так звали более молодого мужчину, — а англичане любят сами ухаживать за своими замечательными садами.

— И правильно делают, — согласно кивнул другой, по имени Бернард Годвин. Одежда его отличалась такой же изысканностью и аккуратностью, как и сад: красивая охотничья куртка, тщательно начищенные, сверкающие на солнце ботинки на толстой подошве, причем и куртка, и ботинки были отменного качества. — Даже имея клочок земли, стоит возделывать его как можно лучше. — Годвин пристально посмотрел в глаза Расселу, которому очень важно было выдержать этот взгляд. Если не выдержит — Годвин наверняка расценит это как признак слабости.

— У Америки, Рассел, нет проблем с территорией — места много. Только Советский Союз мог составить нам в этом смысле конкуренцию. И это дает нам большие преимущества перед другими народами.

Бернард Годвин считал, что «советский» и «русский» — разные понятия, что Россия отдельное государство, наряду с прибалтийскими республиками, Грузией и Арменией, Украиной, входившими в состав бывшего Советского Союза. И Годвин, и Рассел Слейд получили изрядное образование в области советской политики и экономики, но пришли к противоположным выводам. Слейд считал, чем острее встанет национальный вопрос перед русскими, тем лучше; чем дольше будут раздирать Россию национальные проблемы, тем выгоднее для Америки. Есть гласность или нет гласности, — значения не имеет, гораздо важнее нестабильная, слабая Россия, которой можно управлять. Попытка помочь ей найти выход из кризиса казалась Слейду чистым безумием.

— Слава Богу, понятие «советский народ» ушло в прошлое, — рассуждал Годвин, обходя с любовью возделанную разноцветную клумбу, — но сейчас там каждая республика хочет стать абсолютно независимым государством, отсюда и хаос, неразбериха, государство развалилось и неизвестно, чем это в будущем грозит нам. Хорошо бы навести порядок в этом бедламе.

— Ну и какую роль в этом ты отводишь Тори Нан? — спросил его Слейд.

Годвин неопределенно махнул женственной рукой:

— С Тори это исключительно твоя затея, с самого начала.

Слейд почувствовал в тоне собеседника неодобрение и поспешил признать свою вину:

— Что ж, я согласен, видимо, тот способ, который я избрал, чтобы вернуть ее в нашу организацию, оказался не совсем удачным.

— Не совсем удачный — это не то слово. Ужасный, особенно из-за Ариеля Солареса.

— Да, безусловно. Жаль, что потеряли такого сотрудника.

— Позволь напомнить тебе, Рассел, что мы не в бейсбол играем, где счет идет на очки. За любой неудачный ход люди расплачиваются жизнью. Смерть Солареса — большая потеря для нас.

«Так вот зачем старик вызвал меня в свою загородную резиденцию, — подумалось Слейду. — Сад, цветы, птицы поют, деревенская идиллия, романтика. Только сам Бернард далек от этой романтики и по-прежнему полон желчи».

Рассел внимательно смотрел на Годвина и мысленно укорял себя: каким он был наивным, надеясь, что, возглавив Центр, обретет долгожданную власть. Старик был живым доказательством противного.

Бернард Годвин, человек, который создал Центр и, несмотря на многочисленные слухи о его плохом здоровье и даже близкой смерти, продолжал здравствовать, постоянно находился в курсе всех дел, по-прежнему оставался у кормила власти, хотя формально главой фирмы стал Рассел.

Рассел Слейд жаждал этой власти больше всего на свете. Используя коварство, вероломство и обман — три довольно сомнительные добродетели, — он неуклонно и быстро поднимался по служебной лестнице, превзойдя всех — за исключением Годвина, конечно, — по работоспособности и уму. Никто лучше Рассела не мог систематизировать беспорядочные, разрозненные сведения, поступающие от оперативных сотрудников, разбросанных по всему свету, и выделить в них главное, определить по ним возможное дальнейшее развитие событий в той или иной ситуации. По нескольким незначительным деталям или одному какому-либо признаку Слейд мог восстановить полную картину. Кроме того, он был талантливым, от Бога, администратором, умел организовать дело таким образом, что люди работали с полной отдачей, на пределе своих возможностей. Все эти достоинства не оставались незамеченными, и Годвин оценил их, дав Расселу возможность занять достойный его пост.