И повседневной жизнью самого М. Мабюса стало сидеть и видеть извивы бурой реки, нефритово-зеленые рисовые поля, хижины, крытые тростником. Видеть все это сквозь иллюминатор, когда мощные лопасти вертолета стучат в ушах: хлоп-хлоп-хлоп! — а американец-капитан ширяет его в бок локтем и кричит в ухо: «Так где, ты говоришь, засели чарли?»

М. Мабюс видит самого себя, послушно указывающего пальцем. Капитан кладет руку на плечо пилота, и вертушка резко идет вниз. Когда они проносятся над рощицей деревьев, скрывающей деревушку, командует: «Пли!»

Вертушка идет вниз, как голодный стервятник, пулеметы поливают смертельным свинцом, гранаты рвут в клочки тростниковые крыши и человеческую плоть, взметают вверх столбы грязи, камней, жареного мяса, а вертолет все кружит и кружит, совершая свои круги почета.

М. Мабюс пытается расслышать человеческие крики, припав ухом к полу вертолета, но все посторонние звуки тонут в трескотне пулеметов, взрывах и грохоте: вот они, плоды инженерной мысли, направленной на разрушение, а не на созидание.

По пожарной лестнице М. Мабюс поднялся на крышу здания на Дойерс-стрит, и оттуда проник в квартиру на верхнем этаже через окно, предусмотрительно оставленное открытым. Квартира была пуста: те, кто ее занимал, предупрежденные его звонком, давно покинули ее и находились в безопасности. Изрезанная ножами учеников школьная парта, телефон, пресс-папье, три стула, диван, прислоненный к дальней стене, две лампы, потертый коврик на полу, — вот и вся экипировка штаб-квартиры наркомафии Чайна-Тауна. Они очень осторожны: вид квартиры такой, словно здесь и не жил никто. И никаких бумаг, конечно.

Знакомый голос, звучащий в ухо М. Мабюса: Чан отслужил свое, заставь его замолчать, прежде чем он сможет причинить нам серьезные неприятности. Этот голос вновь вернул его в 1969, к медленной агонии его страны, ее шрамам, ее мучениям, видимым им из чрева металлического зверя. И он сам, на корточках рядом с ненавистными американцами, вынужденный жестокой судьбой помогать им. Прежде чем сможет начать свою собственную войну, направленную на уничтожение их.

И вот М. Мабюс здесь, выслеживающий очередную жертву. Его единственная цель — убивать и убивать.

Он сидел в пустом офисе, ожидая, когда дверь откроется, терпеливый, как Будда. Среди теней, населяющих эту комнату, жили и лица, смотрящие на него с немым укором. Они шептали его имя — не М. Мабюс, полученное им во времена давно прошедшие, но то, которое было дано ему при рождении, то, от которого он постоянно стремился удрать.

Он отшатнулся, как будто от сильного прямого удара, и начал медленно оседать по запотевшей стенке, пока не сел на пол. Не в силах оторвать глаз от губ, зовущих его по имени, он зажал уши руками, но звуки, уже проникшие в его черепную коробку, продолжали там жить и резонировать, резонировать, пока этот резонанс не превратился в какой-то дьявольский ритм.

Только скрип двери, начавшей открываться, разрушил эти чары, и лица, как будто ослепленные ярким, солнечным светом, ушли назад в стены, пол, потолок.

Внимание.

М. Мабюс, призвав на помощь методику, усвоенную им во время занятий боевыми искусствами, очистил сознание. При этом подтвердилось то, подозрения о чем у него зародились некоторое время назад. Даже пентиак-силатстановится все менее и менее эффективным, когда против него восстают духи умерших. Что он будет делать, когда эта методика уже не будет работать?

Начиная молчаливое, стремительное движение к двери, он знал, что на это есть только один ответ: ему необходимо завершить свою миссию возмездия до того, как это произойдет.

Сив медленно считал про себя до шестидесяти, не смея оторвать глаз от двери, за которой скрылся Питер Чан.

Тем не менее, он услышал этот звук — странный, тонкий свист, от которого у него волосы встали дыбом — который моментально оборвался, но послужил толчком к немедленному действию.

Он бегом пересек лестничную площадку, нажал плечом на дверь и, чувствуя, что она подается, замер, держа револьвер в обеих руках прямо перед собой.

Сразу же увидал распростертое тело Чана и, отдельно от него, его отрубленную голову: рот открыт от удивления и ужаса, глаза тоже широко открыты и смотрят перед собой с отсутствующим выражением восковой куклы. Смотрят на противоположную стену, на которой что-то нарисовано кровью. Что-то смутно знакомое, подумал Сив.

И в то же самое мгновение — какое-то движение. Всего лишь колыхание тюлевой занавески на ветру, замеченное периферическим зрением.

Бросился к открытому окну, поскользнулся в луже крови и больно ударился боком о край парты. Не обращая внимания на боль, вспрыгнул на подоконник, и оттуда — на пожарную лестницу.

— Я видел тебя, сукин ты сын! — загремел он, стремительно скатываясь вниз по лестнице, всматриваясь в маячащую темную фигуру, выжидая подходящего момента для стрельбы.

Фигурка перескочила на пожарную лестницу примыкающего здания. Сив последовал за ней, — сначала вверх, потом вниз — пока не потерял ее внезапно из вида. Он замедлил бег, пытаясь восстановить дыхание. Отчаянно всматривался в место, где лестница примыкала к какой-то металлоконструкции, где, как ему показалось, он снова увидел его. Уже сделал несколько шагов в том направлении, но тут убедился, что это не более, чем тень.

Остановился, прислушиваясь, надеясь услышать звуки, которые не может не производить бегущий человек. Но ничего не расслышал в какофонии автомобильных гудков на оживленной Буаэри-стрит, воплей полицейской сирены на некотором отдалении, шумной перебранки внизу на кантонском диалекте, соблазнительной мелодии вьетнамской песни, доносящейся из музыкального магазинчика на Пелл-стрит.

Вот черт! Он где-то здесь неподалеку, подумал Сив. Я чувствую это. Посмотрел на окна. Все закрыты. На улицу внизу. Может, спрыгнул? Бросил испытующий взгляд на примыкающие пожарные лестницы. Может, на них перескочил? Ничего не подозревающие люди спешили внизу по своим делам. Металлические конструкции. Оконные стекла, отражающие его образ. Ничего.

Затем Сив посмотрел вверх. Крыша! Сунув револьвер в кобуру, так как надо было использовать обе руки, Сив поднялся на восемь футов выше и встал на парапет. В два прыжка достиг гудронированной площадки на крыше, одновременно выхватывая револьвер.

Где ты, подонок? Здесь ты от меня не уйдешь.

И тотчас же почувствовал, как синее-синее небо обрушилось на него и вышибло из легких весь временный запас воздуха.

— О Боже!

Произнес он это слово или только подумал? Этого он не мог сказать. Глаза выпучились от жуткого давления, которое испытывала его шея. Как эпилептик во время приступа, он начал давиться собственным языком.

Сив, вообще-то могучий, как пантера, сейчас чувствовал, как сила уходит из него, растворяясь в тенях под ногами. Что-то гнуло его, гнуло книзу. Он уже был на коленях и видел перед собой только неровный гудрон. И тени — его собственную тень, гротескно увеличенную другой тенью, тенью существа, сидевшего на нем.

Локтями, руками, плечами, — чем только не пытался уменьшить давление на шею, вздохнуть снова, увериться, что это еще не конец. Не может же он умереть просто так, на крыше в Чайна-Тауне, от рук неизвестного, напавшего на него. Гнусный конец. Капут.

Ничего не помогало. Никак не мог разжать клещи, стиснувшие его шею. Красные точки плясали перед глазами, в голове будто водопад шумел. Мир медленно приобретал багровые тона, и звуки его сгущались в сироп, сочащийся из его ушных раковин.

И затем он услышал голос над самым ухом, который можно было бы принять и за голос собственной совести.

— Ты помнишь меня, лейтенант Гуарда? Я тебя помню, и я знаю твои грехи.

Это что, галлюцинация? — подумал Сив.

— Я пришел сюда, как ветер и как тьма ночная, чтобы воздать тебе за эти грехи, совершенные тобой против народа и земли Вьетнама.

Я умираю, подумал Сив, от рук сумасшедшего.