И вот то, как люди отвечают себе на этот вопрос, оказалось настолько интересным, и даже не просто интересным, а показательным, что умолчать об этом было бы неправильно.
Оказалось, что в каждом из этих ответов, как в бесчисленных каплях воды, отражаются бесчисленные же миры, причем не только личные, но и социальные, и национальные. Да-да, национальные едва ли не в самой большой степени. Очень занимательная получилась этнография!
Необычное страноведение
О том, что существует своеобразное «деторожденческое страноведение», я узнала от Анны Сергеевны, давней знакомой моих родителей. Я и раньше-то считала ее женщиной приметливой и мудрой, а уж разговор на неожиданно заинтересовавшую меня тему убедил в этом окончательно.
Дочка Анна Сергеевны, Катя, десять лет назад окончила иняз. Девочка она была на редкость прилежная: когда ее однокурсницы только и думали, что о дискотеках, Катя готовилась к семинарам по своему обожаемому французскому. А когда на пятом курсе те же однокурсницы резко озаботились проблемой законного брака, Катю интересовали только лингвистические проблемы ее дипломной работы. Анна Сергеевна уже переживала, что девочка растет синим чулком и замужество окажется для нее делом непростым, потому что молодые люди предпочитают кого побойчее. И вдруг оказалось, что отличница Катя, ни секунды не забивавшая себе голову такой ерундой, как устройство личной жизни, обеспечила это самое устройство самым блестящим образом! Точнее, ничего она себе не обеспечивала – просто, как обычно, выполняла свой профессиональный долг. Но дело в том, что однажды этим профессиональным долгом стало сопровождение французского бизнесмена, приехавшего в Москву на какой-то свой бизнес-симпозиум. Организаторы этих симпозиумов часто обращались в иняз с просьбой присласть студентов-переводчиков. Дело-то выгодное: и детям практика, и платить можно поменьше. Но на этот раз тема симпозиума оказалась такой заумной, что поработать с французом можно было без опасений послать только отличницу Катю.
Когда через три дня после окончания мероприятия бывший подопечный позвонил Кате из Парижа и проговорил с ней час с лишним, ее мама чуть в обморок не упала от удивления. Когда звонки стали ежедневными, она стала расспрашивать Катю, кем работает ее знакомый. А когда через месяц он приехал в Москву снова, Анна Сергеевна дальновидно поинтересовалась, из какой он семьи…
И, как выяснилось, не ошиблась: через три месяца француз сделал предложение. К этому времени было уже ясно, что он влюблен по уши и что любовь взаимна. Правда, Анна Сергеевна все-таки беспокоилась: одно дело – сам Шарль с его любовью, а другое – его немаленькая семья, состоящая, кроме родителей и двух родных сестер, из множества теть, дядь, кузенов и прочих близких и дальних родственников. Ведь все это – определенные семейные традиции, притом, как выяснилось, традиции аристократические, и определенные представления о том, что такое хорошо и что такое плохо, и определенные бытовые привычки…
Впрочем, уже через полгода Анна Сергеевна поняла, что волновалась она напрасно. Видно, Шарль влюбился в Катю не только сам по себе, но и как представитель своей семьи, взглядам и традициям которой она полностью соответствовала. Да и Катя сразу почувствовала себя во Франции как рыба в воде. Несмотря на то что финансовое положение мужа позволяло ей не работать никем и никогда, она вспомнила, что закончила в Москве художественную школу, и немедленно поступила на какие-то очень престижные дизайнерские курсы, которые закончила с таким же блеском, с каким начинала и заканчивала любую свою учебу. Потом друзья Шарля предложили ей разработать дизайн их новой квартиры, потом они рекомендовали ее владельцу небольшого кафе, и тот пришел в восторг от ее необычного проекта, потом… Одним словом, через несколько лет как-то само собой оказалось, что Катя – весьма востребованный и даже модный парижский дизайнер.
Ну, а Анна Сергеевна, которая всегда принимала горячее участие в дочкиной жизни, стала жить практически на две страны. И обе эти страны неплохо изучила. В числе изученных ею проблем оказалась, как выяснилось, и проблема деторождения.
– Когда два года назад Катя сказала, что ей пора рожать, я отнеслась к этому спокойно, – рассказывала мне Анна Сергеевна. – Пора и пора, почему бы в двадцать восемь лет не родить? Когда спустя всего лишь год дочка забеспокоилась оттого, что не беременеет, я только посмеялась. Мы ведь здесь уверены, что они там склонны поднимать панику из-за любой ерунды. Не забеременела, как только перестала предохраняться, – ничего страшного, не все сразу. Да и вообще, отчего такая суматоха? Что за трагедия, если у нее и не будет детей? Хочешь про стакан воды напомнить? – усмехнулась она, видимо, заметив тень несогласия, мелькнувшую по моему лицу. – Уверяю тебя, достаточно несколько лет пожить на Западе, чтобы понять несостоятельность этого мотива. Да, кстати, и не на Западе тоже. Мало, что ли, у нас одиноких стариков при живых детях? Ну а там, при их-то развитой социальной системе, огромное количество людей благополучно, в здравом уме, отправляются на старости лет в роскошные дома престарелых. И сопровождают их туда многочисленные дети и внуки, которые навещают потом разве что на Рождество. А стакан воды им подают специально обученные люди, что, уверяю тебя, куда лучше, чем выпрашивать этот стакан у потомства, которое считает тебя обузой. Я это не к тому, что родителям помогать неестественно, – уточнила она. – Помогать-то – как раз естественно. Но вот то, что дети – не обязательное условие и не гарантия помощи, то есть пресловутого стакана воды, – это для меня очевидно.
Все эти соображения Анна Сергеевна с такой же прямотой изложила однажды пожилому художнику, у которого дочка училась на этих самых дизайнерских курсах. За время Катиной учебы он проникся к своей русской подопечной самыми добрыми чувствами и стал желанным гостем в ее с мужем доме.
– И вот он-то, месье Самари, мне наконец глаза открыл, – продолжала Анна Сергеевна. – Когда он спросил, собирается ли Катя иметь детей, и я ему сообщила, что с этим возникли проблемы, а посему: будет – так будет, а не будет – так не будет, ничего страшного, – он пришел в ужас от такого моего отношения. Оказывается, в той среде, в которой Катя теперь живет, в среде верующих католиков-аристократов, отношение к отсутствию детей совсем не такое спокойное, как можно было бы подумать, наблюдая за их размеренной, удобно устроенной жизнью. И это еще мягко сказано! Семья без детей – это для них такой нонсенс, что даже социальный статус такой семьи резко понижается. Почему они вечно кого-то усыновляют? Конечно, и по доброте душевной, но не только. Дело именно в том, что семья без ребенка – это для них совершенный ужас и кошмар.
– Получается, материальные соображения, связанные с рождением детей, в этой среде вообще исключены? – уточнила я.
– Не то чтобы исключены – просто они там совсем иные, чем у нас. Обеспечивать свою старость принято самому, не перекладывая это на окружающих, в том числе и на детей. Да и почему это должно быть иначе в нормальном государстве? Но есть другое… Дело в том, что у каждого француза, который всю жизнь работал, а не валялся под мостом, к старости накапливается хотя бы небольшой капитал. Обычно, кроме некоторой суммы на счете, это бывает квартира в городе и домик на океане. И им очень важно, просто жизненно важно, чтобы все это перешло в кровно близкие руки. Они хотят передать свой скворечник не троюродному племяннику со стороны супруга, а собственному ребенку.
Может быть, этот мотив следовало бы считать только материальным. Но дальнейший разговор с Анной Сергеевной убедил меня в том, что это не совсем так.
– Это очень долгие деньги, вот в чем все дело, – объяснила она. – Они получены не в течение года и не в результате того, что ты убил соседа, вскрыл чужую дачу или купил по случаю тухлые сосиски, а потом продал их втридорога как свежие. Долгие деньги передаются не просто как деньги… Происходит передача навыков жизни, образа жизни и, извини за пафос, духовного строя и нравственности. Это тот самый газон, который триста лет подстригают не просто для того, чтобы под окнами росла красивая травка. Это гарантия того, что в стране не будет разрухи, которая, как известно, начинается в головах. Европейцы таким образом выстраивают свою голову, и это происходит именно за счет того, что вместе с материальными благами детям передаются определенные нравственные навыки жизни. Почему в Европе даже дети очень богатых людей в двадцать лет не сидят в дорогих ресторанах, как у нас на Тверской? Потому что они знают: им тоже надо выстраивать свою жизнь, как это делали их деды и прадеды. И они выстраивают ее сами. Ну, а потом умирают родители, какие-то деньги прибавляются к их уже выстроенной жизни, и только так образуется богатство. Такой вот материальный стимул для деторождения! – заключила она. – Но, конечно, там тоже есть множество людей, которые просто, без рассуждений, любят детей и воспринимают рождение каждого ребенка как Божий дар.
