Так пусть новый президент Соединенных Штатов, Атертон Готтшалк, справится с этими группировками за нас. Борьба с терроризмом – его любимый конек. Это хорошо известно даже здесь, в Эйндховене, вдали от Америки. И мы готовы помочь ему тем, чем можем. То есть деньгами.

Немец стукнул по столу толстой ладонью, его переполняли эмоции.

– Мы поможем – как вы называете это? – «выжаривать сало». Пока ему об этом знать не следует. Но накануне выдвижения ему надо сообщить, что, гм, некие европейские источники немало поспешествовали его удачной кампании.

Лицо Кима оставалось бесстрастным, хотя он лихорадочно размышлял над тем, что они ему предлагали. Антитерроризм – вот на чем строил Готтшалк всю свою предвыборную риторику. Так разве он не ухватится за возможность подкрепить свои слова делом? А здесь, в этом зале, скопилось достаточно средств для того, чтобы Готтшалк свои обещания исполнил. У них хватит средств, чтобы купить его с потрохами.

Ким слегка наклонил голову в знак согласия.

– Я считаю, что если действовать с необходимой осторожностью и тонкостью, вы добьетесь желаемого, – он помедлил, как бы размышляя. – Конечно, мне не стоит говорить, что это весьма деликатный вопрос. Подход, который вы сейчас наметили, потребует некоторого времени для его четкой формулировки. И я могу со всей уверенностью утверждать, что если вам не удастся подойти к Готтшалку соответствующим образом, вы его потеряете. – Конечно же, думал Ким, это им ни за что не удастся. Я дал Трейси достаточно улик для того, чтобы свалить Макоумера, а вместе с ним и новую доктрину американского военного превосходства, на которую так уповает Готтшалк, доберись он до вожделенного поста.

– Помимо времени – продолжал он, – боюсь, потребуется гораздо более значительные капиталовложения, чем те, на которые вы рассчитываете. Но это, конечно же, – он развел руками, – не может считаться серьезным препятствием.

Немец снова взглянул на Танго.

– Мы заинтересованы в результатах, затраты нас не волнуют. Я полагаю, вам уже сейчас нужны средства, и это вполне разрешимо, – он кивнул. – Единственное, что нам от вас нужно – подробная информация о каждом шаге Готтшалка.

– Хорошо, – ответил Ким. – Полагаю, на этом нашу встречу можно считать завершенной.

Он был уже почти у дверей, когда немец вновь обратился к нему: время он рассчитал превосходно.

– Еще один вопрос, – голос его, хотя и негромкий, словно разрезал пространство. – В последнем отчете Танго вы упомянули некоего Трейси Ричтера, по-моему так зовут того человека, который выполняет для вас определенные расследования.

– Совершенно верно, – сдержанно ответил Ким. – И что из этого следует?

Глаза немца блеснули – в них Ким увидел едва сдерживаемое торжество:

– Ввиду расширяющегося спектра наших действий и более прямого нашего в них участия, мы должны избавиться от всех посредников, ибо в будущем мы не имеем права дать кому-либо возможность выйти на наш Совет.

– Не могли бы вы уточнить?

Немец в упор глядел на Танго.

– Я имею в виду вот что. Если необходимость в его услугах исчерпана, избавьтесь от него сейчас же. Если же его услуги еще потребуются, избавьтесь от него, как только нужда в них отпадет. Только таким образом вы сможете полностью отработать вашу новую ставку.

Когда двери лифта затворились, Ким откинулся на отбитую мягкой тканью стенку и постарался нормализовать дыхание. Глаза его были закрыты, он продолжал лихорадочно размышлять. Он думал о Трейси, о том, насколько важен для него этот человек. Трейси обладал уникальной способностью проникать в лагерь врага, и вряд ли эта способность исчезла с годами, думал Ким.

Вот почему Киму так нужен был Трейси, и вот почему он не мог "устранить его по приказу Совета. Все это было глубоко личным, но варвары, собравшиеся в конференц-зале, никогда бы этого не поняли. Он глянул на часы. Как раз сейчас Трейси должен получить полную порцию информации, которую могли дать посмертные снимки Джона Холмгрена. Ким натянул тетиву. И Трейси помчится к цели, как выпущенная из лука стрела.

Ким смотрел на Трейси под совершенно иным углом, не таким, как все остальные. Трейси был единственным, кто видел его, Кима, слабость. В тот миг, в джунглях Камбоджи, их отношения изменились раз и навсегда. Трейси был свидетелем стыда Кима, и отношение к нему было у Кима особое: он превратился для него в смертельного врага, перед которым, однако, он был в неоплатном долгу. И эта мысль не давала ему покоя.

Но, несмотря на свою ненависть, Ким в глубине души знал еще кое-что: во всем мире у него не было друга, не было человека, которому он мог бы довериться полностью, который мог целиком его понять. Кроме Трейси Ричтера.

– Это было делом чести, – сказал он, поднимая стакан с виски. – Теперь, когда Тонио мертв, я это понимаю.

Трейси считал, что когда-нибудь Туэйт действительно должен будет это понять, но вслух сказал иное:

– И нам это не чуждо. Гордость – сугубо человеческое чувство. И сугубо человеческая слабость. Без нее мы все были бы одинаковыми, похожими друг на другу. Нет людей, полностью лишенных самолюбия.

Туэйт внимательно разглядывал собеседника. Виски несколько оживило его, на лицо вернулись естественные краски, но Трейси видел, как за несколько часов постарел Туэйт: морщины стали глубже, глаза ввалились, под ним залегли тени.

– Да, конечно, все мы человеки, но то, что ты сделал... Господи, я это никак из головы выкинуть не могу, – он снова отпил из стакана.

Руки у него уже не дрожали. Сразу же после того, что случилось, Трейси вызвал полицию. Туэйта забрала «скорая помощь», полицейские обрушили на Трейси град вопросов. Они внеслись к Трейси вполне благожелательно: тот, кто избавил общество от такой скотины, как Антонио, оказал обществу огромную услугу. Так они прямо и сказали.

Рана Туэйта оказалась менее опасной, чем можно было предположить на первый взгляд, хотя Туэйт и потерял много крови.

– К счастью, нож скользнул по ребрам, – мелодичным голоском объяснил молодой врач-пакистанец.

– Теперь я вижу, что недооценивал тебя, – произнес Туэйт. Они пили уже по третьему стакану виски, и язык у него слегка заплетался. Туэйт ни в какую не хотел возвращаться, и они отправились в Чайнатаун, ресторанчики и бары которого работали до поздней ночи.

Трейси знал одно местечко на Пелл-стрит, полуподвальчик, где было темно и прохладно даже в летний день. Казалось, единственным источником света здесь были покрытые великолепным китайским лаком стены.

Они заняли столик в дальнем углу. Поначалу в зале сидела группа из Нью-Джерси, они громко болтали и поглощали огромное количество пищи. Теперь кафе опустело, повара уселись наконец за позднюю трапезу за большим круглым столом. Они ели окуня, запеченного с водорослями, и жареные в масле креветки, пили из стаканов для воды виски и громко о чем-то переговаривались, тыча друг в друга палочками для еды.

– Я думал, что ты обыкновенный ублюдок-чистоплюй, – говорил Туэйт, – который только выделывается. Господи, как же я тебя ненавидел, – Туэйт пьяно мотнул головой. – Но все оказалось не так, – он стукнул пустым стаканом по столу, один из служащих подскочил и вновь его наполнил. Глаза Туэйта налились слезами, и он, чтобы скрыть это, потер своей огромной ручищей лицо. – Боже мой, я не могу поверить, что их больше нет, – с трудом произнес он. – Вот просто так, – он щелкнул пальцами, – были – и нет. В одно мгновение. Я даже не успел сказать им ни одного слова, объяснить... – он отвернулся, и Трейси показалось, что Туэйт сейчас потеряет сознание.

– У меня умирает отец, – сказал Трейси, – я это знаю, и он это знает. И все-таки у нас с ним еще есть время, понимаешь... Иногда мне даже кажется, что много времени... – Туэйт все еще сидел, полуотвернувшись. Официант принес свежую порцию виски, но Туэйт не притронулся к стакану. – И я чувствую, свое бессилие. Это ужасно. Единственное, что я могу – стоять и смотреть, как он умирает.