С мелодичным звоном раздвинулись двери, и Ким ступил на покрытый мягким светло-серым ковром пол. На обитых деревянными панелями стенах висели картины. Ким узнал Вермеера, двух Ван Гогов, и, к своему изумлению, одного Рембрандта.

– Добро пожаловать, – Танго сделал шаг навстречу, его ледяные голубые глаза сверкали. – Вы прибыли быстро.

Он провел Кима через двойные деревянные двери в конференц-зал. Вокруг большого прямоугольного стола сидели двенадцать человек. Всем им, на взгляд Кима, было от пятидесяти пяти до шестидесяти лет. Это был Совет.

Все одеты в весьма консервативного покроя костюмы, темно-коричневые, синие. Все солидные бизнесмены – о том говорил их вид. И хотя он не знал их имен, да имена его и не интересовали, Ким чувствовал исходящий от них особый аромат, запах денег. Больших денег. Это было старое богатство, семейное богатство, постепенно, тщательно выстроенное временем, созревшее, словно прекрасное вино, древнее европейское богатство, веками передававшееся от отца к сыну.

Ким знал, что каждый из них был по-своему хитер и проницателен. И хотя он презирал их, презирал всех людей Запада, он не мог их недооценивать.

– Setzen sie bitte, – Танго указал ему на стул. – Mogen sie ein Kaffee oder ein Schnapps trinken?[17]

– Есть ли у вас чай? – на том же языке спросил Ким.

– К сожалению, нет.

– Тогда ничего, спасибо, – сказал Ким. Варвары, подумал он.

– Прекрасно, – Танго занял свое место, по левую руку от Кима. Здесь для удобства было принято говорить по-немецки. Эти люди представляли интересы европейских стран, и если бы они изначально не условились об общем языке, совещания походили бы на совещания при строительстве Вавилонской башни.

Как ни странно, встал рыжеволосый человек, сидевший напротив Кима – обычно от имени Совета выступал Танго.

У этого человека был низкий лоб и глубоко посаженные глаза, что для Кима было признаком игрока в футбол. Он был крупным, широкоплечим, атлетического сложения – и ни грамма лишнего жира. Это его атлетическое сложение странно контрастировало с буйной шевелюрой.

– У нашей встречи, – начал рыжеволосый, – две цели, связанные между собою. – У него был низкий грудной голос с характерными гортанными звуками, и Ким понял, что немецкий для рыжеволосого родной язык. – Первая – уточнить некоторые аспекты вашего последнего отчета Танго, – хотя он и обращался к Киму, он ни разу на него впрямую не взглянул. Человек открыл черную папку крокодиловой кожи, заглянул в нее. – В отчете вы говорите о смерти из ведущих претендентов на выдвижение в кандидаты в президенты от республиканской партии, некоего Джона Холмгрена. Вы также утверждаете, что его кончина открывает путь к выдвижению в следующем месяце Атертона Готтшалка.

Рыжеволосый оглядел собравшихся.

– Вы снабдили нас детальными и максимально приближенными к настоящему моменту досье на всех кандидатов от обеих партий вкупе с критическими оценками их шансов на предстоящих выборах.

Он помолчал, как бы собираясь с мыслями.

– Перед тем, как я перейду к вопросам, я бы хотел кое-что вам пояснить. Все мы, здесь собравшиеся, в основном, бизнесмены. Я говорю «в основном», потому что в сегодняшней Европе мы наблюдаем политизацию всех видов предпринимательства, – он пожал могучими плечами. – Некоторые из собравшихся считают, что это неизбежно. Другие, как, например, я, уверены, что мы, бизнесмены, несем ответственность за эрозию государственной власти.

Диссидентская сеть – радикальные политические группировки, раскольники, анархически настроенные террористы – все глубже проникает в ткань властных структур наших стран. Вряд ли стоит говорить, что эта информация для нас не нова. Однако вот о чем стоит особо упомянуть: недавно некоторые из членов нашего Совета предприняли откровенно враждебные меры по отношению к этим силам, – немец погладил крокодиловую кожу своей папки. – Теперь этих людей среди нас нет. Один из них взорвался в собственной ванной. Второй выпал из окна двадцать третьего этажа, где располагался его офис.

Немец глубоко вздохнул.

– В этих стенах сосредоточено богатство, исчисляемое почти тремя с половиной миллиардами американских долларов. И все же мы не предпринимаем никаких шагов. Как бы ни были мы богаты, мы не решаемся их предпринимать. Потому что в таком случае мы вступим в войну столь опустошительную, которая, в лучшем случае, искалечит нас на всю жизнь. Пойти на такой риск мы не можем.

Он весьма официально, так, как это могут делать только немцы, кивнул. Но Танго, а не Киму.

– Вот почему мы обратились к вам. До сих пор вы нам великолепно служили. Но служили как человек со стороны. Теперь, после гибели Джона Холмгрена, мы оба хотели изменить ваш статус. В этом и заключается цель нашей встречи. Мы должны принять решения по весьма сложным вопросам.

Что вы лично думаете об Атертоне Готтшалке? Вы, конечно, уже обеспечили нас полным досье на него. Но мы считаем необходимым услышать ваше личное мнение.

Ким помедлил мгновение, затем ответил:

– Готтшалк – человек из железа! Если бы Холмгрен был жив, он бы имел несколько более высокие шансы, уже хотя бы потому, что его кампания лучше финансировалась. Однако, учитывая международную обстановку, я должен признать, что шансы Готтшалка значительно повысились. К тому же сейчас неожиданно началось значительное выжаривание сала в его пользу.

– Простите, – перебил его немец, – выжаривание сала?

– Это американский политический жаргон, – Ким был рад продемонстрировать свои знания. – Так называют нажим на фирмы корпорации с целью получения денег на избирательную кампанию в обмен на обещание привилегий. И вот это выжаривание сала в пользу Готтшалка пошло в последнее время почему-то очень активно. Так что я уверен, что кандидатом выдвинут именно его.

– А демократы? – спросил Танго.

Ким пожал плечами.

– Среди них очень способные люди. Если смотреть объективно. Но с тех пор, как Кеннеди победил Никсона во время телевизионных дебатов, в американской политике не осталось ничего объективного. У всех ведущих демократов есть проблемы с имиджем.

– Должен ли я понимать, что если Готтшалку удастся добиться выдвижения от республиканской партии, он и будет избран президентом Соединенных Штатов? – спросил Танго.

Ким чувствовал, что Танго весь горит предвкушением. Этот их срочный вызов значительно уронил их в глазах Кима, для него они потеряли лицо. Ну что ж, пусть жрут из своей кормушки в этом задымленном, уродливом Эйндховене.

– Именно так и обстоят дела, – ответил он.

– А Готтшалк, – сказал немец, – он действительно приверженец такой жесткой линии, как вы указали в досье?

– Да. Вы слышали его выступления.

Немец кивнул.

– Но хватит ли у него мужества следовать своим словам? Есть ли в нем мужество настоящего... – немец замешкался.

– Тевтонца? – иронически переспросил Ким.

Рыжеволосый залился краской.

– Есть ли в нем мужество Цезаря?

– Он не пустышка, – резко ответил Ким. Ему уже надоела вся эта компания. Даже их запах стал ему отвратителен. Немец снова коротко кивнул.

– В таком случае мы можем перейти ко второй части нашего совещания. Мы бы хотели, чтобы вы сыграли более активную роль в том спектакле, в который мы вас пригласили.

Ким выпрямился:

– Что вы имеете в виду?

– Мы не политики в чистом виде. Однако все мы изучали историю, и все мы понимаем важность ее уроков. А история, мой дорогой, говорит, что нам никогда не удавалось до конца постичь суть американского образа мыслей. Вот почему существует столь сложный организм, как наш Совет. Мы полагали, что знаем американцев, и когда Рейган баллотировался в президенты, мы его поддерживали. Но мы оказались глупцами.

Вы обеспечиваете нас более глубоким взглядом на вещи, и на основе этого мы принимаем решения. Мы не можем самостоятельно справиться с проникновением в наше общество фанатичних диссидентов, они грозят поглотить нас полностью.