Профессия настоящей жены — это множество ипостасей, порой вроде бы взаимоисключающих друг друга. Ведомый и поводырь, защитник и судья, подопечный и опекун… Таня — блистательный профессионал в этой старинной неподатливой должности.

Когда Зяма был уже безнадежно болен и терзаем болями, отхлынувшими силами, сомнениями, только она умела сказать: «Зямочка, надо». И он собирался. И, как гумилевский герой, «делал что надо». Она «учила его, как не бояться и делать что надо». Хотя этот маленький, хрупкий и немолодой человек и сам был мужественным до отваги. Но ведь и отважных оставляют силы…

За три месяца до кончины Зяма снялся в фильме по моему сценарию. Как? Это непостижимо — ему уже был непрост каждый шаг. Видимо, Таня сказала: «Зямочка, надо. Ты должен оставаться в форме». А может, и сам он решил, что нельзя потакать недугу. Да и дружбе он оставался верен, как умел это делать всегда. Он вышел на съемочную площадку, и никто даже не заподозрил, чего это ему стоило. И в перерывах он был Гердтом — праздником для всех, виночерпием общей радости. Ночью после съемок я мысленно перебирала подробности, детали нашей многолетней дружбы. «Детали», — произнесла я про себя. Детали. И их великий бог.

Подробности — понятие перечислительное. Деталь — самоценность каждого атома бытия в сложнейшем взаимодействии этих частиц, которыми правит их бог. Только исполненный деталей многозначный мир может стать искусством. Или любовью. Родство с этим богом — посвящение в художники.

Гердт был из посвященных. Во всех его работах детали звучания, смысла, жеста были бесчисленны и единственны для того жанра, в котором он в данный момент творил.

Жест — особый инструмент в его мастерской. Руки Гердта, красивые, разговаривающие и ваяющие. Именно ваяющие нечто из пространства, из плоти пустоты. С их помощью слово обретало вещественность, зримость. Действо наполнялось бытием и событием деталей. Да, он работал не только в разных жанрах, но и в разных видах искусства. Гётевскому Мефистофелю не претило рассказать о повадках морских котиков. В собственном закадровом тексте документального фильма, а захочется — о них же киплинговскими стихами. Оставаясь тем же, особым Гердтом, и всякий раз иным. Потому что управление деталями ему по плечу.

Стихосложением, мастерским жонглированием рифмами он тоже владел. Причем, чуткий к феномену стилистики, был и прекрасным пародистом. Играл в чужую манеру, играл звукосочетаниями.

К юбилею Леонида Утесова он сочинил музыкальное поздравление. Знаменитого утесовского извозчика приветствует возница квадриги на Большом театре:

«Здесь при опере служу и при балете я…» И по-ребячьи был горд найденной рифмой, упакованной в одну строку: «В день его семи-десяти-пяти-летия…» Леонид Осипович был в восторге. А вот Марк Бернес однажды на гердтовскую пародию обиделся… Впрочем, нет, не буду, не буду тасовать байки про Зяму. А то выходит какой-то дед Щукарь с изысканным мышлением и живописно-интеллигентной речью. Но и без баек — Гердт не Гердт. Точнее, без притчей, ибо в каждой забавной истории о нем заключен его способ общения с миром. Веселый и дружеский. Жизнь таких, как он, всегда потом расходится в апокрифах.

То, что ему бывало трудно, невыносимо больно, что в каждой работе он проходил через борения и сложнейшие поиски, было известно только ему. Да, может быть, еще Тане. Однажды он сказал мне: «Я вот что обнаружил: бывает так паршиво на душе, чувствуешь себя хреново, погода жуткая — словом, все сошлось. И тогда нужно сказать себе: «Все прекрасно», гоголем расправить плечи и шагать под дождем как ни в чем не бывало. И — порядок». Господи, какой простейший рецепт!

Юлий Ким,

поэт

ЗИНОВИЮ ГЕРДТУ

(СЫГРАВШЕМУ МЕФИСТОФЕЛЯ)

Вам дьявола играть не надо.

А почему?

А потому.

Вы человек такого склада,

Что не сыграть вам сатану.

В какой бы форме небывалой

И как бы ни велась игра,

Вас выдаст голос ваш лукавый,

Всегда желающий добра.

У вас такое порученье

От наших сереньких небес:

Свечи поддерживать свеченье

Меж Днепрогэсов и АЭС,

Чтоб я на свете жил и думал:

А все ж во мгле текущих лет

Есть этот бархат,

Этот юмор,

И грусть, и негасимый свет!

*

А не напрасно,

Не напрасно

Я записал Ваш адресок!

Ударил час, и грянул срок:

Вновь к Вам пишу.

И так же страстно.

Как в предыдущие разы,

Желаю всяческой тревоги,

Грозы, заразы и слезы,

Бузы,

Насильственной лозы,

Гюрзы, и бешеной козы,

И несчастливой полосы,

И слишком жирной колбасы

Избегнуть на своей дороге!

З. Е. ГЕРДТУ НА ДЕНЬ РОЖДЕНЬЯ

Изо всех наилучший Зиновий

(Да простит мне товарищ Паперный)!

Среди множества Ваших любовей

Я не самый, наверное, первый.

Но зато, даже если я мальчик

По сравненью с Давидом-Булатом,

Я — первеющий Ваш воспевальщик!

Остальные хотят — да куда там…

Ну, напишут они фамильярность

Про «Божественную субботу»,

Под фальшивую высокопарность

Подпуская еврейскую ноту.

Ну, срифмуют, там, «замок» и «Зямок»,

Открывая ворота для прочих

«Обезьянок», «Козявок» и «Самок»

И других параллелей порочных.

И ведь все это как бы в обнимку,

Под закусочку и четвертинку,

Опустив, невзирая на совесть,

Вашу значимость,

вес

и весомость!

Ведь нема никого, кроме Кима,

Кто вставлял бы во все сочиненья

Ваше радио-, теле-, и кино-,

И театро-, и просто: значенье!

Кто бы ставил бы Вас неустанно

Рядом с Байроном и Тамерланом,

А не с Дьяволом и Паниковским!

Им же сравнивать Вас все равно с кем.

Им же к Вам бы заехать да выпить,

Да в обнимку еще половинку,

Да на съемку согласие выбить

На рекламку про рыбку-дельфинку.

Нет!

Когда я лобзаюся с Вами,

Я не с Вами лобзаюся, Гердт!

Я к Великой касаюся Славе

В виде Ваших обыденных черт!

21 сентября 1995

Зяма связан у меня с триумфом, который выпал на мою долю, когда я лежал в больнице. Он навестил меня, а потом я пошел провожать его до лифта. Изо всех палат высыпали больные и смотрели, как он ко мне пришел и как я с ним рядом иду.

Олег Табаков,

актер

Его голос я впервые услышал, будучи школьником в Саратове. Зиновий Ефимович пародировал Розу Баталову — по тем временам не менее знаменитую певицу, чем Людмила Зыкина. Он так легко и изящно проделывал это на волнах радиоэфира, что я веселился чрезвычайно. «Ой, Самара-городок, беспокойная я…» — забавлялся он, а вслед за ним и все радиослушатели. Впоследствии я попал на спектакль Театра кукол «Необыкновенный концерт» и удивился, как из обыкновенного шаржа на конферансье он создал живой характер. И в этом характере мог свободно рассуждать обо всем — от проблем Апокалипсиса до вопросов получения или отсутствия жилья.

Мы с Зиновием Ефимовичем вместе озвучивали и комментировали фильм «Если бы Ильф и Петров ехали в трамвае». Часто встречались и в компаниях после спектаклей или съемок. Он был неизменно умен, остроумен и интеллигентен. Я могу вспомнить очень немногих людей, которые одновременно обладали всеми этими тремя достоинствами!

Он был удивительно красив, хотя его нельзя было назвать ни Робертом Рэдфордом, ни Рудольфом Валентино, ни даже Вячеславом Тихоновым. Но он всегда был удивительно мужественен и элегантен, чем сильно воздействовал на женский пол.

Я всегда дивился его запасам жизнелюбия, бесконечному юмору. Бывало так, что мы подолгу друг друга смешили. Я нежно любил его и люблю.