— Сократъ! — крикнулъ Кириллъ Семенычъ. — Какъ ты можешь такъ разсуждать? по какому поводу?.. Экой ты сталъ склизкiй!.. За что ужъ человѣка-то обижать?.. И ты-то Васька, тоже… Тутъ-то вотъ у васъ мало еще…
— Вы ошиблись, — скзаалъ Сеня. — Я работалъ не меньше васъ. Я ночи просиживалъ, готовился къ еще болѣе трудной и полезной работѣ. И не для себя я это, какъ вы думаете…
Литейщикъ молчалъ и шагалъ, опустивъ голову.
— Плановъ моихъ вы не знаете, а уже бросаете упрекъ. Помните вы лекцiю… лѣтъ шесть назадъ?.. Ну вотъ… Помните, какъ вы были растроганы и потрясены?.. Можетъ быть, эта лекцiя и васъ заставила думать, взяться а книжки, читать, разбираться, надѣяться…
— Вѣрно… это вѣрно…
— Ну, вотъ. А вѣдь профессоръ молотомъ не работалъ, но зато дни и ночи работалъ въ своемъ кабинетѣ и лабораторiи. Развѣ онъ ничего не сдѣлалъ для народа?..
— Ну, вотъ… что вы… конечно…
— Хорошо. Теперь обо мнѣ. Я выбралъ… вѣрнѣе меня направили по той же дорогѣ. Я работалъ и кое-что знаю… Я также буду служить народу…
Не удастся мнѣ попасть въ университетъ, я уйду въ народъ, въ деревню, принесу туда мои знанiя… Вѣдь народъ не только рабочiе на заводахъ и фабрикахъ… а миллiоны крестьянъ!.. Вѣдь они бьются съ нуждой, они темны, они нуждаются какъ разъ въ томъ также, что есть у меня, — въ знанiи. А развѣ Прохоровъ, котораго вы знаете, и который уѣхалъ въ село врачомъ, развѣ онъ не служитъ народу?.. А Семеновъ, который жизнь свою положилъ… который…
— Постойте, — крикнулъ литейщикъ, остановившись и взявъ Сеню за руку. — Не надо… я знаю… знаю… Простите меня…
— Всегда ты вотъ такъ, какъ бѣшеный… и ты тоже, Васька, — сказалъ съ укоризной Кириллъ Семенычъ. — Радоваться надо, что человѣкъ новый вышелъ. — Лучше что ли, ежели бы изъ него литейщикъ вышелъ… Ихъ и такъ много… А науку ты не тронь!..
— Вы ужъ не попомните, глупость вышла. Знаете, обидно вдругъ стало. Пришли вы чистый, бодрый такой, смотрите, а мы… Ну, и рѣзнуло, и все изъ головы вышло… Ожесточаетъ эта работа вѣчная.
— И меня-то вы… я тоже понимаю, — сказлаъ Вася.
— Ну вотъ… что вы… Я увѣренъ, мы будемъ друзьями.
Простились сердечно, крѣпко пожимали руки другъ другу.
— И вотъ какой серьезный сталъ человѣкъ, — сказалъ Кириллъ Семенычъ. — И все ждетъ чего-то… А душа у него добрая…
Глава XXV. Къ народу!
Пришла, наконецъ, долго жданная вѣсть. Манифестъ объявилъ великiя реформы: весь народъ призывался строить новую жизнь на новыхъ началахъ, создавать новые законы.
Кириллъ Семенычъ радовался, какъ ребенокъ. Сократъ Иванычъ ходилъ съ просвѣтленнымъ лицомъ. На Сеню желанная вѣсть произвела чрезвычайно сильное впечатлѣнiе. Тамъ, на родныхъ поляхъ, должна начаться работа, потребующая много силъ, труда и знанiй: одинъ съ своей темнотой народъ ничего не сдѣлаетъ. Неужели же ждать еще годы, потомъ засѣсть въ кабинетъ и медленно шагъ за шагомъ создавать будущее человѣческое счастье на основахъ науки? Жизнь зоветъ сейчасъ на работу, жизнь сейчасъ мѣняетъ свои формы. Нѣтъ, нѣтъ, ждать такъ трудно. Все сильнѣй и сильнѣй захватывала Сеню мысль идти къ народу, нести ему тѣ знанiя, которыя онъ уже имѣлъ. Пришла пора расплатиться за все, что получено отъ народа: вѣдь, въ сущности, на деньги народа получилъ онъ образованiе.
— Я тебя могу поздравить, — сказалъ профессоръ, когда Сеня сообщилъ ему о своихъ планахъ. — Иди и работай. Дѣла не мало будетъ. Твои агрономическiя знанiя достаточны, иди… Я постараюсь тебѣ помочь въ этомъ.
Въ концѣ апреля профессоръ получилъ отъ агронома N-го земства, своего бывшаго ученика, письмо. Тотъ обещалъ, что мѣсто обезпечено, и что онъ радъ имѣть дѣльнаго помощника.
Передъ Сеней открывалась полезная, хотя и трудная дорога. Но онъ не страшился труда, онъ увѣренно шелъ на новую жизнь. Всегда и вездѣ онъ видѣлъ работу: работала его семья, и онъ самъ на поляхъ подъ солнцемъ, на фабрикѣ, въ мастерской; работали студенты, Василiй Васильичъ, Кирилла Семенычъ, литейщикъ, всѣ… и работали въ тяжелыхъ условiяхъ. А теперь надежда впереди: жизнь перестраивается по новому.
Какъ-то въ маѣ, въ праздникъ, Сеня отправился навѣстить Кирилла Семеныча и сообщить объ отъѣздѣ. Старика онъ засталъ въ маленькомъ садикѣ, подъ кустомъ бузины.
– Ѣдешь?.. — грустно сказалъ Кириилъ Семенычъ. Дѣло доброе, поѣзжай… поѣзжай, ботаникъ… радъ я за тебя…
И какъ не радоваться! Давно ли тяжело приходилось имъ обоимъ; давно ли, кажется, Сеня вертѣлъ колесо и получалъ затрещины отъ Ивана Максимыча! И Кириллъ Семенычъ чувствовалъ, что и онъ сдѣлалъ кое-что для Сени.
— Такъ, такъ… насъ-то не забывай… мы здѣсь останемся, опять свою канитель вести будемъ…
— Забыть васъ!.. — Сеня крѣпко сжалъ руку Кирилла Семеныча. — Никого у васъ нѣтъ, Кириллъ Семенычъ, вы старѣетесь…
— Какъ никого?.. Ну, нѣтъ… врешь!.. А ты-то?.. Я тебя замѣсто родного… да… за сына, почитай, считаю…
— Милый вы мой старичокъ!.. — Сеня въ порывѣ чувства обнялъ стараго рабочаго.
— Ну, чисто медвѣдь… удушилъ… да пусти ты… — говорилъ растроганный Кириллъ Семенычъ, и по его лицу съ морщинами, въ которыхъ застыла ѣдкая чернота завода, ползли слезы.
— Слабыя у васъ руки стали… Много онѣ поработали…
Кириллъ Семенычъ посмотрѣлъ на свои руки.
— Да, поработали-таки… и до могилы не отмоешь…
— Скоро онѣ ослабнутъ совсѣмъ…
— Н-ну, это еще поглядимъ!
— Кириллъ Семенычъ!.. Дайте мнѣ слово, дайте!.. когда онѣ совсѣмъ ослабнутъ, вы вспомните, что есть недалеко отъ васъ… вашъ Сеня… у котораго… желѣзныя руки… онѣ могутъ работать за шестерыхъ… Дайте!..
— Уморилъ… Господи!.. Да я… да я, братъ… Ежели я прiѣду, я такъ сидѣть… сложа руки не буду… Я, братъ… у меня, — онъ понизилъ голосъ, — 240 рублей есть… Я хозяйство поведу… сады — огороды… парники… яблони… малину… Соловьевъ буду слушать… со… со… ловьевъ… на со… солнышко бы… того… Ахъ ты… — Онъ смахнулъ что-то съ лица и, перемѣнивъ тонъ, сказалъ: Сократъ сбирался зайти… книжку я ему обѣщалъ отъ Пахомыча… Слышь, Пахомычъ-то… шибко книжками заторговалъ… Да вонъ никакъ и Сократъ.
Въ полисадникъ входилъ Сократъ Иванычъ, за нимъ Вася.
Глава XXVI. — На Воробьевыхъ горахъ
— Здравствуйте!.. А мы было на „Воробьевку“ хотѣли, — сказалъ Сократъ Иванычъ. — Денекъ-то больно хорошъ… Наши тамъ кой-кто будутъ… Поѣдемте?..
Согласились и поѣхали на Воробьевы горы. Прошли къ Ново-Дѣвичьему монастырю и на лодкѣ переправились черезъ Москву-рѣку. Въ березовой рощѣ, неподалеку отъ гранитнаго водохранилища, устроились за чайнымъ столикомъ. Подошло человѣкъ пять рабочихъ и въ томъ числѣ Куртенъ, по-прежнему молчаливый. Появилось пиво, и зазвенѣли стаканы.
Время бѣжало незамѣтно. Косые лучи солнца прорѣзали березовую рощу, сверкнули бѣловатые стволики, и въ вершинахъ разлился мягкiй свѣтлозеленый полусвѣтъ. На краю, у кирпичныхъ заводовъ, куковала кукушка. Кириллъ Семенычъ пилъ молоко и молчалъ, наслаждаясь природой. Говорили больше о томъ новомъ, что пришло. Литейщикъ развивалъ планы „дѣловые“. Хорошо было бы собраться артелью, достать бы гдѣ-нибудь хоть немного денегъ и сообща открыть дѣло.
— И были бы всѣ мы и хозяева, и рабочiе… — закончилъ онъ.
Мысль всѣмъ пришлась по вкусу. Вася вскочилъ на табуретъ и провозгласилъ тостъ:
— За рабочiй народъ, ур-ра-а!..
— Уррра-ра!.. — покатилось въ березовой рощѣ, и кукушка смолкла.
— За счастливое будущее великаго и свободнаго русскаго народа! — крикнулъ Сеня.
— Э-э… нэтъ… погоди… — сказалъ вдругъ все время молчавшiй Куртэнъ, — ти… вы сказаль за русскiй народъ… нэтъ… ми тоже живемъ… ми не русскiе, а въ одной странѣ… мы… литвины, поляки, эсты, евреи… татары… лятиши… Я литвинъ… А я свой, общiй народъ… Я люблю русскiй, у меня общiй страна… Надо за всю страну и всѣхъ… всѣхъ… ми братья…
