— Карашо, — кивалъ головой Куртень. — Ми бы знали…
— То-то и есть, — вмѣшался Кириллъ Семенычъ. — Ну, мы-то съ тобой такъ и покончимъ, а помоложе кому и по-другому будетъ.
— Тамъ увидимъ, что будетъ, — рѣзко сказалъ литейщикъ.
— Увидимъ, — каък это повторилъ Крутенъ.
Когда литейщикъ съ товарищемъ ушли, Кириллъ Семенычъ сказалъ Сенѣ:
— Ждетъ все чего-то… хорошей жизни… Будетъ она, конечно, да не такъ скоро… Э-эхъ!.. хоть бы глазкомъ поглядѣть, какъ люди будутъ жить, когда всѣ образованными будутъ… Нѣтъ, не дождаться…
Глава XXIV. — Въ громѣ и пламени
Прошло шесть лѣтъ.
Сеня кончалъ Земелдѣльческую школу и мечталъ попасть въ сельско-хозяйственный институтъ.
Это былъ высокаго роста, широкоплечiй юноша, съ лицомъ, загорѣвшимъ отъ постояннаго пребыванiя на свѣжемъ воздухѣ, съ крѣпкими мускулами отъ лѣтнихъ работъ. Занятiя въ школѣ, систематическое чтенiе и влiянiе Василiя Васильевича положили на него рѣзкiй отпечатокъ. Въ свои двадцать лѣтъ онъ обладалъ значительнымъ развитiемъ. Страшная жажда знать и знать все, была удовлетворена.
Вспыхнувъ еще въ мастерской Ивана Максимыча, на „Сухаревкѣ“, у ларя Пахомыча, эта жажда росла съ годами. Въ немъ вырабатывался типъ разносторонне образованного человѣка. Онъ былъ знакомъ съ родной и иностранной литературой, самостоятельно изучилъ нѣмецкiй и англiйскiй языки и особенно въ послѣднiй годъ отдался изученiю общественныхъ наукъ.
Послѣднее время Василiй Васильичъ сталъ колебаться, — совѣтовать ли Сенѣ идти въ институтъ или же лучше направить его въ университетъ. По его мнѣнiю, изъ Сени могъ выработать серьезный ученый, способный двигать науку, выйти на смѣну теперешнимъ научнымъ работникамъ.
Незадолго до выпускныхъ экзаменовъ Василiй Васильичъ имѣлъ съ Сеней серьезный разговоръ объ этомъ, и Сеня сказалъ, что ему болѣе по душѣ — отдаться наукѣ, окончить университетъ и потомъ работалъ подъ руководствомъ профессора. Такъ и рѣшили.
Съ Кирилломъ Семенычемъ поддерживались самыя дружескiя отношенiя. Онъ по прежнему работалъ на заводѣ, но послѣднее время здоровье слабѣло, въ рукахъ уже не было прежней силы, и по косымъ взглядамъ „мастера“ старикъ замѣчалъ, что его трудовая пѣсенка спѣта.
Надвигалась старость, а на черный день не было припасено почти что ничего, если не считать двухсотъ рублей, скопленныхъ великимъ трудомъ на „гробъ да саванъ“. Пройдетъ два — три года, и придется идти и забиться куда — нибудь въ уголъ и ждать смерти, какъ дядя Максимъ. Сеню онъ звалъ теперь „Семенъ Николаичъ“, но часто сбивался.
— Кириллъ Семенычъ! Я тебя за отца считаю… мнѣ обидно.
— Ну, ну… я вѣдь такъ… какъ ты теперь ученый человѣкъ… Какъ время-то… а!.. какъ все измѣнилось-то, Семенъ Никъ…
— Опять ты свое… брось ты эту торжественность.
— Да… да… ты теперь произведенъ въ человѣка… только не возгордись… не плюй на насъ… съ черными руками, ежели ты все понимаешь… Тысячи людей нужны, чтобъ насъ обдумать и устроить все…
— Я?.. я плюну?.. Кириллъ Семенычъ, дорогой вы мой, золотой вы мой человѣкъ! вы вѣдь не знаете, какой вы хорошiй, рѣдкiй человѣкъ!.. О, я буду работать… Сколько плановъ, думъ… голова кружится… Да, а какъ Сократъ Иванычъ?
— Дѣла!.. такой то-ись сталъ, и не узнаешь, — скзалаъ онъ понизивъ голосъ. — Этотъ-то бирюкъ Куртенъ, да еще человѣкъ съ десять у насъ, да Сократъ то въ политику шибко ударились, и все ждутъ чего-то, все ждутъ…
Ахъ, да… Васька-то объявился…
— Какой Васька?..
— Да Васька-то… Ивана Максимыча-то, шпитонокъ-то… въ больницу я его еще… У насъ на заводѣ, у Сократа въ подручныхъ. На курсахъ его тотъ встрѣлъ и водворилъ на заводъ… Ужъ и шустрый, бестiя!.. Въ ихъ канпанiи.
Сеня вспомнилъ Васютку. Давно это было. Но какъ ясно!.. И вотъ жизнь выкинула-таки Васютку на поверхность, нашла ему мѣсто.
Сеня понималъ, о чемъ говорилъ Кириллъ Семенычъ.
Слова Кирилла Семеныча заинтересовали Сеню, и вотъ, улучивъ свободный денекъ, онъ отправился на заводъ, гдѣ работали наши знакомые. Уже на дворѣ оглушила его кипучая жизнь, творившая за стѣнами миллiонами звуковъ. Онъ вступилъ подъ высокiе своды съ колоннадой чугунныхъ столбовъ. Десятки молотовъ равномѣрно двигались въ воздухѣ. Кругомъ напряженные мускулы рукъ, напряженные лица, голыя шеи и потныя груди. Медвѣжья фигура литовца съ громаднымъ молотомъ выдѣлялясь возлѣ котла. Онъ узналъ Сеню и кивнулъ.
— Послѣднiй ударъ! — рѣзко крякнулъ литовецъ.
Сеня не понялъ. Страшно было смотрѣть, какъ кругомъ гиганта-котла, на подмосткахъ, возились десятки людей, облѣпивъ желѣзнаго великана: они забивали заклепки. Сеня почти бѣжалъ дальше отъ страшнаго шума. Его охватилъ металлическiй визгъ и скрежетъ: это было токарно-сверлильное отдѣленiе. Машины рѣзали, сверлили, точили, пилили сталь, какъ мягкое дерево. Десятки людей зорко слѣдили за ходомъ машины. Здѣсь работалъ Кириллъ Семенычъ. Сеня окликнулъ его. Тотъ обернулся и махнулъ рукой дальше, сказавъ:
— Скоро обѣдъ… я сейчасъ…
Дальше было, казалось, жилище грома. Почва тряслась, дрожали столбы и стѣны. Въ удлиненной гигантской подковѣ скользилъ пятисотъ-пудовый молотъ. На особыхъ подмосткахъ стоялъ человѣкъ, точно капитанъ парохода, и нажималъ регуляторъ. Паровой молотъ билъ и плющилъ, какъ тѣсто, до бѣла раскаленныя желѣзныя балки; десятки людей суетились вокругъ въ кожаныхъ фартукахъ, а человѣкъ на мосткахъ нажималъ регуляторъ, и послушный молотъ ходилъ, производя громъ.
Дальше и дальше шелъ Сеня въ этомъ царствѣ желѣза. И вездѣ — мускулы, потныя черныя лица и хрипъ человѣческой груди; и вездѣ сдавалось желѣзо подъ грохотъ и лязгъ.
— Вотъ онъ трудъ, — думалъ Сеня. — И они ждутъ его, просятъ и молятъ, днями стоятъ у воротъ заводовъ…
Огнемъ и жаромъ, миллiонами искръ встрѣтило Сеню литейное отдѣленiе. Да, здѣсь было подземное царство. Вагранка [Плавильная печь. (Примечание автора)] гудѣла, точно грозила лопнуть и пожечь всѣхъ жидкимъ металломъ. Слѣпило глаза отъ текучей, бѣлой струи чугуна, сыпавшей искры. А вотъ и онъ, серьезный Сократъ Иванычъ, въ кожанномъ фартукѣ и большихъ синихъ очкахъ.
— Вы это… здравствуйте, — отрывисто сказалъ онъ, бѣгло окинувъ Сеню скользящимъ взглядомъ. — Не задохнитесь… Рай здѣсь у насъ.
Загудѣлъ свистокъ со двора, и разомъ все стихло, только вагранка гудѣла.
Литейщикъ сбросилъ фартукъ и рукавицы, сдернулъ очки, и на Сеню взглянуло усталое, потное лицо.
— Видалъ адъ-то нашъ?.. Вотъ онъ трудъ-то… Дьяволы такъ въ аду не работаютъ…
Онъ выпрямился и потянулся съ глубокимъ вздохомъ. Худой и высокiй, какъ жердь. Молодой рабочiй подошелъ къ нимъ. Что-то знакомое показалось Сенѣ въ его сѣрыхъ, подмаргивающихъ, умныхъ глазахъ. Онъ пристально оглядывалъ Сеню, точно спрашивалъ: зачѣмъ ты пришелъ?
— А вѣдь вы знакомы, — сказалъ литейщикъ. — Кириллъ говорилъ… Въ мастерской жили…
— Вася!.. Вы это?..
— Да, я… А я васъ узналъ, хоть вы теперь и въ другомъ видѣ… какъ баринъ, — сказалъ тотъ, иронически оглядывая чисто одѣтаго Сеню.
Этотъ тонъ заставилъ Сеню задуматься.
— Каждому своя дорога, — скзаалъ литейщикъ. — Ежели всѣ въ господа выйдутъ, на заводахъ некому работать будетъ.
— Мнѣ бы хотѣлось поговорить съ вами и съ вами, — скзаалъ Сеня. — Пойдемте вмѣстѣ.
— Что жъ, идемте…
— Вотъ что… Мнѣ показалось, что вы… извините, если я ошибся, — вы недружелюбно смотрите на меня, чуждаететсь… Вы считаете меня не своимъ. Мнѣ тяжело сознавать это… Почему это такъ?
Литейщикъ и Вася молчали. Кириллъ Семеновичъ былъ мраченъ.
— Почему такъ?.. Потому что я не въ вашемъ платьѣ?.. Потому что я не дѣлаю той именно работы, что и вы?…
— Нѣтъ не потому. Вы отдѣлились отъ насъ. У васъ другая дорога… Будете хорошее жалованье получать, мало работать… Много вѣдь такихъ. А ужъ наши нужды не интересны вамъ будутъ… Я вѣдь не обидѣлъ васъ…
