— Спутник!

Не было дома в нашем селе, в котором не велись бы оживлённые и радостные разговоры на эту тему.

С чувством гордости за нашу Родину, проложившую дорогу в космос, и прибыл я после отпуска в часть, где мне предстояло начинать службу лётчика-испытателя.

Если судить по погоде, то новое место службы встретило нас неприветливо. Лил дождь, ненастный, тягучий, нудный. Из Ленинграда мы выехали в дождь, в гарнизон приехали тоже в дождь.

— Не будем унывать, хлопцы, — сказал Коля Юренков, потянувшись к аккордеону. И вот уже мы дружно запели любимую песню.

На ночь нас определили в «холостяцкое» общежитие. Утром опять лил дождь. Мы прошли к помещению штаба и доложили старшему начальнику о прибытии.

Миновал день, другой. Нас собрали в кабинете командира, познакомили с боевой историей полка, в котором предстояло служить. Кое-что мы уже знали. Мы побывали уже в клубе, где изучили монтажи и витрины, на которых отображён боевой путь полка. Говорили кое с кем из бывалых лётчиков. Интересовались, какая эскадрилья лучшая, кто из командиров плодотворнее работает с молодыми лётчиками.

Полк наш гвардейский, его лётчики отважно сражались с врагом в годы Великой Отечественной войны. Многие из них были удостоены звания Героя Советского Союза. В небе Ленинграда лётчики полка сбили немало самолётов, меченных чёрной паучьей свастикой, полк надёжно оберегал советское небо.

— Боевую славу полка сейчас мы множим успехами в учёбе, — сказал командир. — Вы должны гордиться традициями части, достойно хранить их. В небе, где вам доведётся летать, отважно сражались такие мужественные лётчики, как Бринько, Раков, Голубев, Преображенский, Лобов, Севастьянов… О каждом из них можно написать целую повесть. Само небо Балтики зовёт каждого лётчика на новые подвиги.

Внимательно слушали мы командира, его заместителя по политической части. Эта беседа, отеческая, товарищеская, оставила неизгладимый след в сердце каждого. Мы как бы поклялись: не уроним славы полка, будем достойными традиций советской гвардии.

Не успел я ещё как следует обжиться в полку, как в том же 1957 году 3 ноября, накануне празднования 40-й годовщины Великой Октябрьской социалистической революции, стартовал второй советский искусственный спутник Земли. В его кабине находилась собака Лайка. Она поднялась в космос, чтобы разведать дорогу человеку. Опыты с животными проводились у нас в стране и раньше, начиная ещё с 1949 года. Вначале ракеты поднимали животных на высоту около 100 километров, а затем всё выше и выше. Животные помещались в скафандры и герметическую кабину и спускались с больших высот на парашютных системах. Полёт Лайки на втором искусственном спутнике Земли отличался тем, что он дал возможность изучить длительное воздействие на живой организм ускорений и состояния невесомости.

В полку много было разговоров о полёте Лайки. Всю значимость полёта второго искусственного спутника Земли я понял по-настоящему значительно позже. Мы тогда выполняли задачи земные, связанные с нашей подготовкой к полёту на самолётах-истребителях.

Закончено обучение на новом для нас реактивном самолёте. Сданы зачёты по теоретическим дисциплинам, по авиационной технике, и мы приступили к полётам. Теперь мы уже не курсанты, а военные лётчики, офицеры — нам дали больше самостоятельности, но вместе с тем предъявляли и больше требований.

Я вместе с другими товарищами попал в эскадрилью, которой командовал Степан Илларионович Шулятников, высокий, худощавый офицер с чисто русским лицом, человек большой души. Он чем-то сразу напомнил мне училищного инструктора Станислава Ивановича Короткова. Наш командир эскадрильи слыл не только лучшим лётчиком в полку, но и искуснейшим истребителем-перехватчиком во всём военном округе. О его опыте много говорили на служебных совещаниях, партийных и комсомольских собраниях, лётно-тактических конференциях, писали в газетах.

Нашим звеном командовал капитан Александр Харченко — рассудительный офицер, опытный лётчик, обладавший логическим умом и тяготением к фактам. К нему в звено мы пришли втроём: Николай Юренков, Михаил Севастьянов и я. Все мы были друзьями. Это с первых же дней понял командир звена и старался поддерживать нашу дружбу. Ведь где дружба, там и дело спорится.

Для каждого лётчика вылет на более совершенном самолёте — большой праздник. К нему мы много готовились. Не раз каждый сидел в кабине боевого самолёта, как говорится, осваивался, мысленно совершая полёт по кругу. Накануне мы пришли на аэродром, чтобы потренироваться в кабинах самолётов. Приближаюсь к серебристой машине. Она стоит с откинутыми назад крыльями, словно приготовившись к прыжку, и кажется, дышит, словно живая. Завтра мне предстоит поднять её в воздух.

Невольно вспомнился первый полёт на реактивном самолёте в училище. Инструктор Валерий Иванович Гуменников сказал тогда:

— Всё делай сам. Я буду только контролировать.

Слышу команду:

— Взлёт!

Увеличиваю обороты двигателя, чувствую, как самолёт стремительно рванулся вперёд. Прошёл какой-то миг, и мы в воздухе. Стараюсь делать всё по порядку. Убираю шасси. Смотрю на высотомер — уже четыреста метров. А на высоте двести метров надо было сделать разворот. Прозевал! Тороплюсь, но движения не успевают за полётом. Третий разворот. Четвёртый. Посадка. Будто прошло одно мгновение — и вот уже полёт по кругу закончен. Вот когда я убедился, насколько чётко надо действовать лётчику реактивного самолёта.

И вот я сижу в кабине самолёта-истребителя нового типа. Несколько раз повторяю «полёт» по кругу: взлетаю, делаю развороты, выполняю посадку. Кажется, всё отработал прочно, закрепил. Но, проверив мои действия, капитан Харченко недовольно замечает:

— Повторите ещё. Не глядите на тумблеры и кнопки. Взгляд должен быть направлен туда, куда вы будете смотреть в полёте.

Снова продолжаю тренировку до тех пор, пока не добиваюсь чёткости действий, которой требует командир звена.

Наутро подхожу к самолёту. Техник-лейтенант Иван Егорович Кузнецов докладывает:

— Товарищ лейтенант, самолёт к полёту готов!

Принимаю рапорт. Без привычки как-то неловко. Хочется подойти и спросить:

— Ну как, Ваня, всё готово?

Но сдерживаю себя. Ведь я теперь командир экипажа, а Кузнецов — мой подчинённый. Надо привыкать к новому положению. Принимаю самолёт. Стараюсь делать всё по инструкции. На аэродроме в это время уже начались полёты. Согласно плановой таблице, первым должен вылететь мой друг Коля Юренков. Его самолёт, слегка покачиваясь с крыла на крыло, уже порулил на старт: наши взгляды прикованы к нему. Машина, разметая снежную пыль, начинает разбег. Проходит несколько секунд — и она в воздухе.

— Хорошо, — хвалит командир звена.

Но впереди самое сложное: расчёт на посадку и посадка. Мы, молодые лётчики, волнуемся за Юренкова, видимо, больше, чем он сам. И когда самолёт мягко приземлился у посадочного знака, не удерживаемся от восклицания:

— Отлично!

Командир звена и командир эскадрильи говорят:

— Начало хорошее.

Едва только Юренков вылез из кабины, мы окружаем его, поздравляем. Со всех сторон сыплются вопросы. Подходит время моего вылета. Николай стоит у самолёта, стараясь дать мне как можно больше советов. И когда я уже сел в кабину, добавляет:

— А вообще-то, Гера, делай всё так, как учили.

Опробовав двигатель, слегка кивнув товарищам, я порулил на старт, думая, что вот они тоже теперь смотрят и переживают за меня. Видно, такая уж у нас, лётчиков, профессия. Нас провожают, ждут, встречают, и все как-то волнуются. Только нам самим, когда мы в самолёте, волноваться не положено, да и некогда. В полёте есть дела поважнее, и им каждый лётчик отдаёт себя всего без остатка.

Первый самостоятельный полёт на самолёте нового для меня типа прошёл нормально. Что больше всего запомнилось? То, что ты управляешь сложной машиной и она покорно подчиняется твоей воле. Это чувство знакомо всем лётчикам. В этом, пожалуй, и заключается романтика лётного труда.