Козмо и сам не смог бы описать своих чувств. Его тогдашние ощущения были из тех, что не поддаются осознанию, и вспомнить их потом почти невозможно.
Он продолжал стоять возле зеркала, не отводя глаз от очаровательной незнакомки, хотя прекрасно понимал неприличие столь пристального внимания и всё время боялся, что она вот–вот откроет глаза и посмотрит прямо на него.
Но всё оказалось иначе. Вскоре сомкнутые ресницы медленно поднялись; какое–то время глаза прекрасной дамы были безжизненно устремлены в пустоту, но потом начали постепенно обводить комнату, словно пытаясь по мере истощённых сил понять, что происходит. Однако её взгляд ни разу не встретился со взглядом Козмо. Видимо, нежданная гостья могла видеть только то, что находилось по ту сторону зеркала, но даже если и там отражённый Козмо стоял перед нею, вглядываясь в её собственное отражение, она, должно быть, видела лишь его спину. Два обитателя Зазеркалья никак не могли посмотреть друг на друга — разве только он обернётся и взглянет на неё. Но поскольку на настоящем диване её не было, Козмо решил, что даже если ему удастся кое–как повернуться лицом к той части комнаты, где лежала красавица, то его отражение либо останется для неё невидимым, либо будет бессмысленно смотреть куда–то мимо; они так и не смогут встретиться глазами и стать хоть немного ближе друг к другу.
Вскоре прекрасная гостья заметила стоящий в углу скелет, вздрогнула, закрыла глаза и больше уже их не открывала, а на лице у неё появилось неприязненное выражение. Козмо готов был сию же минуту убрать оскорбивший её предмет, но боялся, что незнакомка встревожится ещё больше, если, не увидев в углу скелета, поймёт, что в комнате кто–то есть. Поэтому он продолжал не двигаясь смотреть на неё. Ресницы прятали глаза красавицы, как драгоценная шкатулка скрывает в себе алмазы; тревога постепенно ушла с её лица, оставив после себя лишь еле приметный налёт печали, на прелестных чертах отразился незыблемый покой, и по её ровному, мирному дыханию Козмо понял, что она заснула.
Теперь он мог разглядывать её без смущения и утайки. Он заметил, что её фигура, окутанная в простые белые одежды, по красоте ничуть не уступает лицу: всё в ней, от изящно вылепленной ножки до тонких пальцев благородной руки, дышало необыкновенной гармонией и спокойной безмятежностью. Козмо смотрел на неё, пока от усталости у него не начали слипаться глаза. Тогда он уселся рядом со своей новообретённой святыней, механически взял в руки книгу, словно ему предстояло целую ночь просидеть возле больного друга, но так и не смог толком прочесть ни единой строчки. Его разум никак не мог оправиться от встречи с таким дерзким противоречием всему, что ему до сих пор приходилось видеть, и молчал, не решаясь что–либо утверждать, предполагать или даже чему–то сознательно изумляться; но его воображение возгревало душу, смело наполняя её всё новыми и новыми грёзами о счастье и блаженстве.
Козмо не смог бы сказать, сколько времени он просидел вот так, углубившись в свои мечты, но когда он наконец пришёл в себя, поднялся и, дрожа всем телом, заглянул в зеркало, красавицы там не было. Он увидел перед собой правдивое отражение привычной комнаты, но больше ничего, и его жилище показалось ему золотым кольцом, из которого вынули бриллиант, или ночным небом без серебряной россыпи звёзд. Очарованная непривычность исчезла вместе с гостьей, оставив лишь скучную повседневную обыденность.
Однако когда острота первого разочарования немного притупилась, Козмо начал утешать себя надеждой на то, что прекрасная дева непременно вернётся — может быть, уже завтра вечером, в тот же час! Чтобы на этот раз ненавистный скелет больше не испугал её, Козмо поспешно убрал его и ещё кое–какие сомнительные предметы в небольшую нишу возле камина, которая никак не могла отразиться в зеркале, и придав своей убогой комнатушке как можно более опрятный вид, решил немного проветриться, потому что не мог и трёх минут просидеть спокойно. Свежий ночной ветер немного успокоил его, но вернувшись, он долго не мог решиться лечь на диван: ведь на нём ещё так недавно лежала Она, и улечься на её место казалось ему настоящим святотатством. Однако усталость взяла своё. Козмо прилёг не раздеваясь и проспал чуть ли не до полудня.
Вечером, едва дыша от волнения, с бешено колотящимся сердцем он стоял перед зеркалом в немой надежде. Комната, ясно отражавшаяся в старинном стекле, словно подёрнулась лиловой дымкой надвинувшихся сумерек. Казалось, всё вокруг тоже замерло в ожидании грядущей Прелести, которая вот–вот должна была освятить земную суетность присутствием небесной радости. И как только стены задрожали от гулких ударов церковного колокола, отбившего шесть часов, дверь отворилась, бледная красавица неслышно проскользнула в комнату и, как вчера, прилегла на диван. Бедный Козмо не помнил себя от восторга. Она снова пришла! Взгляд её беспокойно метнулся в тот угол, где ещё недавно стоял скелет, и Козмо увидел, что на её лице мелькнула слабая улыбка удовлетворения. По–видимому, она и сегодня чувствовала себя принуждённо и неловко, но ей было уже не так плохо, как накануне. Она внимательно оглядела комнату, с некоторым любопытством рассматривая непонятные химические приборы, то и дело попадавшиеся ей на глаза, но вскоре дремота одолела её, и она заснула. Козмо неотрывно смотрел на спящую, решив, что на этот раз ни за что не выпустит её из виду. Она спала так безмятежно и глубоко, что Козмо почувствовал, как его тоже обволакивает пленительный покой. Внезапно он вздрогнул, точно очнувшись: незнакомка пошевелилась, встала и, не открывая глаз, точно сомнамбула, вышла из комнаты.
Несказанный восторг охватил Козмо. Почти у всех людей есть своё тайное сокровище. Скряга трясётся над своим золотом, антиквар любовно взирает на старинный перстень, студент дорожит редкой книгой, поэт стремится уединиться в своём излюбленном местечке, а влюблённый прячет заветные письма в потаённом ящике. У Козмо же было зеркало, в котором жила прелестная дева. Случай со скелетом помог ему понять, что окружающие предметы ей не безразличны, и в его жизни появилась новая цель: он превратит неуютную, голую комнатушку в покои, которые ни одна дама на свете не постыдится назвать своими. Добиться этого он мог только одним способом: обставив и принарядив собственное жилище.
Правда, он был беден, но при этом обладал некоторыми талантами, которые сейчас могли очень ему пригодиться. До сих пор он умудрялся жить на скудные средства, присылаемые ему из имения, не желая зарабатывать на хлеб тем, что считал ниже своего достоинства. Он владел шпагой лучше всех в университете и теперь решил, что будет давать уроки фехтования тем студентам, которые могли бы хорошо платить ему за подобные услуги. Его предложение было воспринято с немалым изумлением, но многие тут же с радостью согласились, и вскоре среди его учеников числились не только состоятельные студенты, но и отпрыски благородных семейств со всей Праги и её окрестностей.
У Козмо впервые появились деньги. Прежде всего, он собрал все свои приборы и причудливые диковинки и упрятал их подальше в чулан. Старый диван и стулья он передвинул к камину, закрыв их двумя ширмами индийского шёлка, а в тот угол, где раньше спал сам, поставил изящную софу для своей обворожительной незнакомки и постепенно, каждый день добавляя какую–нибудь изысканную подробность, превратил свою получердачную комнатушку в роскошный дамский будуар.
Красавица появлялась каждый вечер, примерно в одно и то же время. Впервые увидев свою новую постель, она вздрогнула от неожиданности и чуть–чуть улыбнулась, но потом лицо её затуманилось печалью, на глазах показались слёзы, она легла на софу и немедленно уткнулась в шёлковые подушки, словно желая спрятаться от всего и всех на свете. Она замечала все перемены и новшества, и на её неизменно грустном лице появилось новое выражение признательности, как будто она видела старания своего незримого почитателя и была за них благодарна. Однажды, когда она, как обычно, прилегла на софу, взгляд её упал на картины, которые Козмо только что повесил на стену. Она тут же встала и, к его невыразимой радости, подошла к стене и принялась внимательно и с явным удовольствием их разглядывать. Однако вскоре её черты снова приняли страдальческое выражение, она вернулась к софе и опять уткнулась в подушки. И всё же постепенно, день за днём, лицо её становилось всё спокойнее, а былая тоска и принуждённость почти исчезли, уступив место выражению тихой надежды; правда, время от времени по прекрасным чертам всё равно пробегала неподдельная тревога и нечто вроде жалостливого сочувствия.
