Они свернули в узенькую улочку, оттуда — в грязноватый мощёный дворик и, толкнув низкую, закруглённую сверху дверь, очутились посреди самого невероятного скопления всевозможного старья, пыльного и заплесневелого.
Кольчуга оказалась вполне приличной, и приятель Козмо тут же полез за деньгами. Они уже собирались выйти, как вдруг взгляд Козмо упал на старомодное овальное зеркало, прислоненное к стене и сплошь покрытое пылью. Вокруг него вилась причудливая резьба; при неровном свете лампы, которую держал в руке хозяин лавки, разглядеть её было почти невозможно, но именно она привлекла внимание Козмо (или, по крайней мере, так ему показалось). Однако его приятель уже шагнул за порог, и Козмо последовал за ним, тут же позабыв об увиденном. Они дошли вместе до большой, оживлённой улицы и, распрощавшись, зашагали в разные стороны.
Но как только Козмо остался один, он снова вспомнил старое зеркало, и его охватило сильное желание рассмотреть любопытную резную раму поближе. Он развернулся и решительно зашагал назад. Хозяин, открывший ему на стук, словно ждал его возвращения. Это был приземистый сморщенный старик с крючковатым носом, и его горящие глаза всё время медленно, беспокойно двигались туда–сюда, словно пытаясь углядеть, уловить нечто такое, что постоянно ускользало от его взгляда. Сначала Козмо для вида осмотрел кое–какие вещицы, но потом всё–таки подошёл к зеркалу и попросил разрешения взглянуть на него поближе.
— Только вы уж снимите его сами, юноша, — попросил старик. — А то мне не достать.
Козмо осторожно снял зеркало с полки. Резная рама действительно оказалась необыкновенно изящной и сделана была на редкость искусно; работа была тонкая и дорогостоящая, а рисунок явно воплощал в себе некий смысл, но какой именно, Козмо, конечно же, не знал. Понятно, что при его вкусах и увлечениях старинное зеркало тут же возбудило в нём новый интерес — и такой, что теперь ему уже хотелось купить его, чтобы спокойно, не торопясь, разглядеть всё как следует.
Однако он сделал вид, что думает приобрести зеркало исключительно для того, чтобы использовать его по прямому назначению и, пробормотав что–то про старое стекло, которое, должно быть, уже пришло в негодность, смахнул с него немного пыли, ожидая увидеть в нём тусклое, мутное отражение своего лица. Каково же было его изумление, когда отражение оказалось на диво чётким и глубоким: годы нисколько не повредили древнему стеклу, и зеркальная поверхность была безупречно ясной, словно только что вышла из–под рук мастера.
— И сколько же вы за него просите? — небрежным тоном поинтересовался Козмо.
В ответ хозяин назвал сумму, которая была для бедняги Козмо совершенно недосягаемой, и он сразу же водворил зеркало на прежнее место.
— Что, дорого? — спросил старик.
— Не знаю, как для вас, — ответил Козмо, — а мне это явно не по карману.
Старик поднёс светильник к самому лицу гостя.
— А вы мне нравитесь, — хмыкнул он.
При всём своём желании Козмо не мог ответить тем же. Только теперь он разглядел хозяина лавки как следует и почувствовал даже некую гадливость; почему–то ему вдруг показалось, что на самом деле перед ним не мужчина, а женщина, но так ли это, сказать он не мог и не знал, что думать.
— И как же вас зовут? — спросил тот.
— Козмо фон Вершталь.
— А–а, я так и думал. Вы — вылитый отец. Да, да, юноша, я прекрасно знал вашего отца. Если хорошенько поискать, тут наверняка найдутся кое–какие вещицы с его монограммой и гербом. Что ж, вы мне нравитесь. Я готов уступить вам это зеркало за четверть цены, но при одном условии.
— Каком? — спросил Козмо. Цена всё равно оставалась для него непомерно высокой, но теперь он всё же, хоть и с большой натугой, мог позволить себе эту прихоть; к тому же желание обладать зеркалом, только что казавшимся ему совершенно недоступным, снова разгорелось в нём с невероятной силой.
— Если вам когда–нибудь захочется его продать, прежде всего вы предложите его мне.
— Охотно, — откликнулся Козмо. — Это совсем нетрудно.
— Честное слово? — настаивал тот.
— Честное слово, — кивнул Козмо, и сделка состоялась.
— Если желаете, я сам доставлю его к вам домой, — предложил хозяин, когда зеркало перекочевало в руки покупателя.
— Нет, нет, благодарю вас, я сам, — поспешно запротестовал Козмо. Ему ужасно не хотелось приводить к себе посторонних и менее всего — этого противного типа, к которому он с каждой минутой испытывал всё большую неприязнь.
— Как вам угодно, — отозвался тот и, поднимая лампу повыше, чтобы осветить Козмо путь через дворик, еле слышно пробормотал про себя:
— Уже шестой покупатель! Интересно, чем всё закончится на этот раз. Бедняжка, как она, должно быть, от всего этого устала!..
Козмо бережно понёс своё новообретённое сокровище домой, но по дороге всё время ощущал неловкое, неприятное чувство, словно кто–то неотступно шёл за ним, следя за каждым его шагом. Он то и дело оборачивался, но так и не заметил ничего подозрительного. Правда, улица была запружена народом, да и фонари горели неярко, так что распознать соглядатая в толпе всё равно было бы непросто. Козмо благополучно добрался до своей комнаты и с облегчением опустил своё приобретение на пол, прислонив его к стене: он был далеко не слабаком, но зеркало оказалось довольно тяжёлым. Он закурил трубку, прилёг на диванчик и вскоре уже витал в бестелесных сферах привычных грёз и мечтаний.
На следующий день он вернулся домой раньше обычного и повесил зеркало над камином, в дальнем конце длинной комнаты. Затем он тщательно вытер с его поверхности толстый слой пыли, и зеркало засветилось кристальной чистотой, как вода в ручейке, насквозь пронизанном солнечным светом. Но больше всего Козмо интересовала резная рама. Он тщательно вытер и отполировал её и принялся внимательно разглядывать детали сложного узора, надеясь уловить замысел художника. Однако все его попытки оказались бесплодными, и наконец, уставший и разочарованный, он перевёл взгляд на само зеркало и несколько минут рассеянно смотрел вглубь отразившейся в нём комнаты.
— Какая всё–таки странная штука: зеркало! — невольно произнёс он вслух. — И как оно похоже на человеческое воображение! Вот моя комната; я вижу её в зеркале, и она всё та же — но вместе с тем и совсем другая. Это не просто отражение моего жилища; я как будто читаю о ней в книге, которую люблю. Её обыденность исчезла без следа. Из сферы простого бытия она поднялась в сферу искусства, и то что в жизни было скучным, голым и неуютным, вдруг стало необыкновенно занимательным. Так бывает в театре: мы с восторженным интересом и сочувствием следим за героями на сцене, от которых в жизни просто не знали бы, как избавиться. Но разве искусство не спасает природу от наших утомлённых и пресыщенных чувств, от унизительной несправедливости повседневного беспокойства? Разве, обращаясь к воображению, обитающему в совсем иных пределах, оно не открывает нам Природу такой, какая она есть на самом деле, какой она предстаёт глазам ребёнка, который без страха и честолюбия взирает на подлинный мир со всеми его чудесами и просто радуется ему, без сомнений и вопросов?.. Да взять хотя бы этот скелет! Я почти боюсь его, так тихо и неподвижно он взирает на незримый мне мир — как сторожевая башня, глядящая поверх пустыни нашего суетливого мира на дальние края, где простирается безмятежное царство покоя. А ведь я знаю каждую его косточку, каждый сустав как свои пять пальцев! А этот боевой топор? Вид у него такой, будто чья–то могучая рука в стальной рыцарской перчатке вот–вот подхватит его и с лязгом опустит на вражеский шлем, рассекая череп и мозг и выпуская в Неведомое ещё одно озадаченное привидение. Нет, что ни говори, а я с радостью поселился бы в той комнате, если б знал, как туда пробраться!
Всё это время он не отрывал глаз от зеркала. Слова его ещё висели в воздухе, как вдруг дверь, отражавшаяся в зеркале, открылась, и остолбеневший от изумления Козмо увидел, что в комнату неожиданно и бесшумно скользнула изящная женская фигура в белом. Статная и величественная, она неуверенными шагами медленно и неохотно подошла к диванчику и устало прилегла на него, повернув к Козмо неописуемо прекрасное лицо, в котором красота странным образом уживалась с выражением страдания, отвращения и принуждённости. Какое–то время он стоял, не в силах пошевелиться и оторвать от неё взгляд. Но даже придя в себя, он никак не мог отважиться обернуться, чтобы взглянуть на незнакомку в реальности. Наконец, внезапно взяв себя в руки чистым усилием воли, он решительно обернулся. На диване никого не было. Ошеломлённый и испуганный, он вновь переметнул взгляд на зеркало. Красавица возлежала на прежнем месте. Глаза её были закрыты, под сомкнутыми веками собрались две большие слезы, грудь судорожно вздымалась, но она не шевелилась.
