– Идите в дом! – крикнула Мев и закрыла окно, чтобы не застужать комнату.
Она разжигала печь, когда из прихожей донесся смех проснувшегося Локлана и воркованье Шелты.
– Я сегодня чуть под сани ни попала, – принялась рассказывать Мев, расталкивая кочергой потрескивающие дрова. – Можешь себе представить? Когда это было, чтобы у нас под окнами даже летом телега за день проезжала, а тут сани, зимой да на полном ходу! – Перехватив обезпокоенный взгляд, добавила: – Я в порядке. Испугом отделалась. Но ты только вообрази! Это куда ж так нужно нестись, чтобы людей давить? Совсем стыда у этих богачей не осталось.
– Им стыд за ненадобностью, – согласно вздохнула Шелта и грустно улыбнулась повизгивающему от удовольствия сыну.
О своем Локлане думает, угадала Мев. Не идет он у неё из головы. Особенно теперь, когда его образ у неё все время перед глазами.
– Не будешь его кормить?
– Не просит пока. Значит, рано ещё. – Шелта села к столу и повертела в руках мягкую ржаную буханку. – Может, и нам хлеб печь начать? Гляди, какой хороший получается. А это что? – Она взвесила на ладони маленький узелок.
– Сладости Локлану, – виновато улыбнулась Мев.
– Балуешь ты его слишком. – Шелта осторожно развязала узелок и достала два слипшихся леденца. – Оставим до праздника.
– До какого это?
– День Рилоха. Забыла?
– Так он уже на днях.
– Вот и я думаю, что ничего с ними за это время не станется, – согласилась Шила, убирая леденцы обратно так, чтобы не заметил малыш. – А это что? Мясо? Послушай, зачем? У нас же у самих есть.
– Неудобно было отказаться. И потом это тетерев. Я давно хотела суп из него сделать. У тебя же в хозяйстве нет тетеревов.
– Курицей бы обошлись.
– Да ладно тебе! Ты иногда мне мою мать напоминаешь. Та тоже предпочитала одно и то же с утра до ночи есть, когда отца дома не было.
Они улыбнулись друг другу. Размолвки между подругами происходили редко. Мев даже считала, что они специально иногда предпринимают попытки поругаться, чтобы тем отчетливее ощутить потом, в какой идиллии живут. А ещё её временами посещали мысли о том, что будь Хид в добром здравии, всё могло бы быть совсем по-другому…
Обедали, как всегда, все вместе. Мев черпала из миски наваристый суп и наблюдала, как Шелта аккуратно намазывает себе маслом ломоть хлеба, стараясь не задеть Локлана, который пристроился у её красивой полной груди и дремал, то и дело просыпаясь и, не открывая глаз, начинал сосать и сопеть.
Своих детей у Мев не было. Брат Хида, как и он сам, оказался безплодным, виной чему, если верить семейным преданиям, была их неудачная попытка в детстве перейти зимой через замерзший канал по льду. Лед не выдержал, и мальчишки провалились в ледяную воду. Их чудом спасли проходившие мимо дровосеки с длинными жердями, которые по чистой случайности несли на ближайшую стройку. Благодаря жердям ребят удалось вытащить довольно быстро, однако оба потом долго ещё болели и, как оказалось, не без последствий. Мев подозревала, что рано поселившаяся в её будущем муже простуда в конце концов и сгубила его. Умирал он тяжело, в постоянном кашле и мучениях, так что когда всё в один не самый прекрасный день закончилось, она даже удивилась, как в доме может быть тихо. Дом мужа Мев продала хорошим людям и, приняв приглашение Хида, который в очередной раз собирался отправиться на заставу в Пограничье, переселилась к ним. Шелту она знала и любила давно, ещё когда братья были в добром здравии и частенько вместе ездили на рынок или справляли праздники. Переезд к Хиду означал, что по традициям вабонов она становится его второй женой. Мев была на несколько зим старше Шелты и ни на что ровным счетом не претендовала. Шелта же к тому времени уже была в положении, так что в итоге Хид не стал обижать её и ни разу до самого отъезда не притронулся к Мев. Вероятно, не только из любви к Шелте, но и потому, что решил, будто в отличие от брата сможет обрюхатить и её, а тогда обеим женщинам без него будет особенно трудно. Обычно служба на заставе длилась от начала зимы до начала, а то и до середины лета, так что Хид рассчитывал вернуться прежде, чем в их семье случится пополнение. Шелта не хотела его отпускать, словно чувствовала скорое несчастье, однако Хид, разумеется, даже не слушал её, поскольку труды на заставе всегда неплохо оплачивались, а он считал, что особенно теперь должен взять на себя роль их кормильца. Вообще-то Хид был сыном кузнеца и мог бы неплохо зарабатывать, если бы пошел по стопам отца, однако ещё в юности его увлекло ратное дело, и он, как рассказывала потом Шелта, долгое время учился владению мечом у очень странного человека по имени Тэрл. Этот Тэрл, если верить Шелте, был настоящим карликом, но каким-то уж больно умелым, особенно что касалось оружия и драк. Хид мог целыми днями пропадать на ристалищном поле перед замком, где Тэрл учил его и таких же, как он, новобранцев всяким боевым премудростям, причем настолько небезуспешно, что за не слишком долгий промежуток времени он полностью переродился из человека, который по рождению должен делать оружие, в человека, который им пользуется. По крайней мере, так это поняла Шелта. Она также поняла, что её муж не собирается возиться на кузне, которая после смерти брата, наоборот, любившего железо, молотки и печной жар, могла перейти ему по наследству. Сейчас там доживал свой век их отец, старый мастер Хоуэн, который в свое время выковал меч тому самому карлику, Тэрлу. Оставшись без кормильцев, они с Шелтой раньше иногда по привычке наведывались к нему в гости, чтобы отвлечь от горьких мыслей и как-то поддержать, а он дарил им всякую полезную кухонную утварь и однажды рассказал, что этот Тэрл, оказывается, был за что-то неожиданно изгнан из замка, но не пропал, а пошел в гору и сделался чуть ли не аолом в одном из дальних тунов. Рассказал он это затем, чтобы объяснить, почему готовится к странному поступку: оставить кузню, забрать только самое необходимое и перебраться к старому приятелю, который, как он надеялся, будет рад его видеть и, наверное, даст кров и работу. Хоуэн был стар, а теперь ещё и одинок, но былая сила пока не покинула его, и он мог где угодно пригодиться. Кроме того, насколько знала Мев по рассказам мужа, Хоуэн некогда входил в круг избранных кузнецов, которые не просто скупали металл на рынке и ковали из него нужные вещи и оружие, но имели прямой доступ к руде, искони добывавшейся на шахте где-то вниз по течению Бехемы. У них, как и у строителей, был свой так называемый сомод30, куда входили и кузнецы, и рудодобытчики, и литейщики, которые превращали руду в удобные заготовки для наковален. Когда она попыталась недавно заговорить об этом с Хоуэном, тот только рукой махнул и сказал, что весь их сомод новые хозяева замка растащили по кусочкам, теперь каждый за себя, и только между ними, стариками, продолжают оставаться негласные договоренности о взаимопомощи.
Сегодня они с Шелтой как раз думали наведаться к нему в гости, показать Локлана, о рождении которого он догадывался, но ещё ни разу не видел, а заодно поговорить о будущем. Если он и в самом деле готовится отправиться невесть куда искать новое счастье, было бы неплохо, если бы он оставил кузню им. Нет, конечно, ни Шелта, ни она не смогут там трудиться, но и зачем им, когда такое хорошее и удобное место можно неплохо продать. Сейчас они без силфуров прекрасно обходятся, но деньги обладают тем удобным свойством, что их необязательно сразу же тратить, а можно копить и тратить потом, по мере надобности. Те, что она выручила от продажи их с мужем избы, до сих пор хранились у неё в надежном месте, о котором не знала даже Шелта. Зато если нужно было сделать подруге или её сынишке подарок, который просто так не выменяешь на десяток-другой куриных яиц, можно было взять пригоршню блестящих серебряных монет и отправиться на рынок, где с утра до вечера торговали всякими вкусностями и интересностями.
Когда Локлан устал есть и заснул, Мев приняла его из рук Шелты, наклонилась и нежно поцеловала грудь подруги. Та улыбнулась ей, но поспешила запахнуться. Днем она стеснялась их близости и только с наступлением сумерек слегка расслаблялась и превращалась в ту Шелту, которую любила Мев. Иногда, правда, Мев казалось, что Шелта лишь подыгрывает ей, тогда как на самом деле ей нужна вовсе не она, а какой-нибудь мужчина. И не какой-нибудь, а такой, чтобы заменил ей Хида, а Локлану – отца. Поэтому когда Шелта первой заговорила об избе, которую собирается покинуть Хоуэн, Мев решила, что она хочет заполучить её вовсе не для последующей продажи, а для себя – чтобы иметь пристанище, куда сможет перебраться (или отослать её, Мев), если встретит того, кто её полюбит. Как-то она даже завела с Мев разговор о том, что той тоже было бы неплохо подумать о новом замужестве, поскольку до старости ещё далеко, а жизнь не должна пройти зря, без мужа и детей. Где-то глубоко внутри Мев и сама это понимала, однако слова подруги покоробили её. До сих пор им было хорошо вдвоем, но раз Шелта так говорит, это значит, что она не до конца с ней искренна, когда ласкает по ночам и шепчет милые признания в ответ на страстные поцелуи.
