– Чего ты к ней пристал? – буркнул Валбур, который сейчас не испытывал никаких лишних чувств, кроме жалости. – Лучше скажи, почему нас послали, а не кого другого?
– Почему? – Бокинфал потрепал Тину по бледной щеке. – Наверное, решил, что раз мы её нашли, нам и расхлебывать.
– А с сегодняшней подготовкой как?
– Не смеши меня. Неужели ты думаешь, будто за неделю из тебя тут настоящего бойца сделают? По своему опыту могу сказать: если каждый день биться да советы умные слушать, кое-что у тебя начнет получаться разве что к концу зимы. Конечно, если дотянешь. Не бросишь или увечий не получишь. А до тех пор всё это так, суета и самообман. Так что днём больше, днём меньше, какая, Тэвил, разница!
А ведь он прав, подумал Валбур. С чем я к Ротраму пришел, с тем на «кровь героев» и явлюсь. Разве что к мечу и щиту чуть попривыкну. Вместо копья я палку неплохо знаю, а уж на кулаках, выходит, я чего-то да стою. Может быть, в первый раз пронесёт. Главное не покалечиться сильно…
– Биртон, а что ты-то с нами поехал? – спохватился Бокинфал, продолжая ласкать пальцами лицо Тины. – Неужто у Ротрама кучеры повывелись? Или он никому больше не доверяет?
– И поэтому тоже, – оглянулся тот, жмурясь от снега. – А ещё потому, что в Обитель Матерей вас без меня не пустят.
– А тебя, хочешь сказать, пустят?
– Посмотрим. Обычно пускали.
– Ну ты даешь! – присвистнул Бокинфал. – Это за какие же такие подвиги?
Он не договорил. Биртон громко выругался, дернул поводья, сани накренились и все сидевшие в них повалились на борт. Бокинфал при этом умудрился прижать Тину ещё крепче.
– Смотри, куда идешь! – крикнул Биртон женщине, выскочившей из-за дома прямо под копыта разбежавшихся лошадей.
– А ты смотри, куда едешь! – ответила та, поправляя стянутый на глаза платок, чтобы глаза не слепило снегом. – Разогнался тут! Проваливай давай, пока я соседей не кликнула.
Как ни странно, наглый возница не стал пререкаться, махнул хлыстом, и сани заскользили дальше с прежней скоростью.
Вероятно, по важным делам спешит, подумала женщина, провожая сани хмурым взглядом до ближайшего поворота. Носятся тут всякие, как угорелые! Наразводили лошадей и рады. А нам теперь из дому не выйти без оглядки. Надо будет Шелте сказать, чтобы за Локланом присматривала в оба. Малец вот-вот ходить начнет, на привязи не удержишь. Как же быстро они растут! Поди вчера только Шелта животом хвасталась, а вот уже какие мысли ей в голову лезут…
Она подхватила со снега оброненный от испуга мешок и двинулась узкой тропкой между притихшими под снегом избами.
Добравшись без приключений до дому, она толкнула плечом калитку и с удивлением обнаружила, что Шелта не только ходит в столь неподходящую погоду по двору, рассыпая просо по кормушкам для залетных птиц, но и оставила корзинку с сыном под низеньким навесом ближайшего сарая.
– Ты в своем уме? Не видишь, снег какой валит!
– Тише, Мев, – с улыбкой ответила девушка, стряхивая белую пудру с очередной кормушки. – Он не хотел спать без меня в доме. А тут сразу закимарил. Не разбуди…
Мев не дала ей договорить, оборвав на полуслове нежным поцелуем. Шелта отняла губы, облизнула нижнюю и хитро посмотрела на подругу из-под миленького капюшона своей новой шубейки, которую недавно преподнесли ей в подарок посыльные из Обители Матерей.
– Ты меня смущаешь.
– Мне казалось, тебе это нравится.
– Да, но… Как сходила?
– Обменяла всё, что нужно. Одно из яиц по дороге треснуло, но они его тоже взяли. Две буханки были прямо из печи. По-моему, ещё и сейчас теплые. Не хочешь перекусить?
– Ты ступай, я сейчас приду. Мне тут кое-что доделать надо.
Поняв, что на самом деле подруга вышла из дома по нужде, которую они здесь справляли в маленьком уютном сарайчике в дальнем углу сада, отделенного от остального двора обычно колючими, а сейчас просто занесенными снегом кустами, Мев кивнула и пошла в тепло.
Когда на заставе погиб их муж, дозорный по имени Хид, она думала, что жизнь на этом заканчивается. Но вот наступила зима, которой в здешних местах принято побаиваться, а им с Шелтой становится вдвоем все лучше и лучше. Куры и всякая живность тучнеет и размножается, давая столь необходимые средства к существованию, излишки соседи охотно обменивают на то, чего в избытке у них, денег, силфуров этих, они в глаза не видят, а потому их жилище обходят стороной всякие толстомордые ана’хабаны, которых в народе чаще называют фра’ни-манами, то есть «отбирающими», Локлан-младший растет и крепнет, а теперь вот откуда ни возьмись на помощь пришли самозваные сестры из самого Айтен’гарда, Обители Матерей. Конечно, возникли они не просто так, а потому что в свое время, не так давно, Шелта и Мев оказали им, как выяснилось, важную услугу: приютили на некоторое время под своей крышей одну, видать, серьезную старушку, которой прямо перед их домом какие-то лихие люди чуть не отрубили руку. Старушка, как ни странно, выжила, пошла на поправку, и несколько дней назад за ней явились четыре не слишком разговорчивые женщины с целой маленькой подводой и гостинцами из Обители Матерей. Там были и теплая одежда, и вкусная еда, и даже забавные деревянные игрушки, которыми теперь любил забавляться Локлан, когда просыпался и не требовал есть. Старушку они увезли с собой, а на прощанье передали слова какой-то Корлис, которую между собой называли Матерью Черной башни, или Сваратор’айтен, мол, если Шелте и Мев что понадобится, пусть смело стучат в ворота Обители, и им всегда помогут. Подруги посмеялись между собой, однако на всякий случай имя неизвестной Матери запомнили. Никогда ведь не знаешь, как повернется жизнь. Кто бы мог подумать, что совсем рядом с ними чуть не произойдет смертоубийство. Подобные ужасы, говорят, становились не редкостью в Малом Вайла’туне, где всегда было, чем поживиться, но ведь здесь-то живут простые люди, фра’ниманы – и те гости не частые, а вот поди ж ты, и тут порой жути всякие творятся. Один только сегодняшний полоумный возница чего стоил!
Она сняла шубу и валенки в натопленной прихожей, поменяла оплавленные свечи в старом железном канделябре и прошла в одну из двух комнат, служившую заодно и кухней. На стол, на котором не так давно лежала раненая старушка, она аккуратно выложила вкусно пахнущее содержимое мешка и приоткрыла слюдяную ставню, чтобы поглядеть, с чем там мешкает Шелта. Та склонилась над корзиной и что-то нашептывала Локлану.
То, что Хид погиб на заставе, которая одной из первых подверглась нападению лесных дикарей, теперь представлялось Мев даже к лучшему. Если бы он вернулся домой и увидел, какого сына родила Шелта, он бы явно не обрадовался и заподозрил неладное. В пику сородичам Хид отличался почти рыжими волосами, которые на всякий случай по привычке скрывал под всевозможными шапками и колпаками, чтобы его не принимали за шеважа. У Шелты волосы были соломенными по цвету и мягкими на ощупь. Так что их сын должен был унаследовать либо то, либо другое, а он родился сперва с темным пушком, который вскоре сменили белёсые локоны, ничуть не обещавшие стать рыжими или соломенными. Такие волосы были у его настоящего отца, теперь уже печально известного Локлана, сына недавнего правителя Вайла’туна, а ныне его главного пленника – Ракли. Локлан же старший, ни разу не видевший своего сына и, вероятно, совершенно позабывший о существовании самой Шелты, говорят, пустился в бега да не один, а вместе с новой любовницей, причем дикаркой, и не куда-нибудь, а через никому доселе не покорявшуюся Бехему. Тел до сих пор не нашли, если и искали, так что Локлану-младшему в любом случае придется расти без отца. Зато у него будут две любящие матери, которые не дадут ему почувствовать себя брошенным и одиноким.
С Шелтой у них всё складывалось как нельзя лучше. Когда был жив Хид, они просто дружили, поверяя друг другу всякие женские тайны, а потом сами собой сблизились, стали вместе вести нехитрое, но требующее постоянного участия хозяйство, и постепенно сошлись настолько, что потеряли интерес к окружавшим их немногим соблазнам. Одно время к Мев повадился захаживать неженатый сосед, молодой парень, почему-то решивший, что она ему не откажет. Шелта в ту пору носила раздувшийся живот и по большей части лежала, так и её не обошел вниманием другой сосед, причем женатый и промышлявший на всю ближайшую округу врачеванием. Мужчины заходили к ним в избу сперва чуть ли не по-хозяйски, потом с оглядкой, потом – жалкими просителями, пока, в конце концов, ни поняли, что к ним тут вежливо безразличны. Мев полюбила Шелту, а Шелта – Мев. И никаких соперников, никаких выяснений отношений, никаких измен и скандалов. Скромная женская любовь двух близких подруг в тихом месте в перерывах между каждодневной суетой по хозяйству. Обеих это устраивало, обе как-то сразу к этому привыкли.
