Молодежь – Маколей, Поггенполь, Спорышев и Хори Хэ – стала в кружок, положив руки друг другу на плечи и выжидающе глядя себе под ноги. Анохин стоял поодаль, в углу квадрата, и тоже глядел под ноги. Инглинг, командир отряда, вышагивал вокруг центральной группы и глядел под ноги просто из солидарности – он ничего не чувствовал. С фантазиями молодежь, вот и все.

– Ну, так что? – спросил он.

– Я туп и невосприимчив, – сказал Маколей. – Мне просто чертовски хорошо.

– Впечатление такое, словно вдоль тела скользят какие-то прохладные струйки… – Поггенполь блаженно поежился. – Аэродинамический душ. Восходящий.

– Это запах без запаха, – подхватил Хори Хэ. – Он наполняет душу ароматом ожидания…

– Это, конечно, очень близко, – как всегда смущаясь, проговорил Веня Спорышев, – но все это – эффекты вторичные. А в основе – мощнейшее излучение, какое – сказать не могу, земных, да и каких-либо инопланетных аналогий я просто не знаю… Кроме того, у меня такое ощущение… Кирилл Павлович, идите к нам!

Анохин удивленно вскинул седеющую бороду и послушно, как автомат, двинулся на зов. Он и Гейр Инглинг считались стариками.

Спорышев и Хори Хэ расцепили руки и дали ему место.

– Сильнее стало – чувствуете? – негромко проговорил Веня.

– Командир, давайте и вы сюда! – крикнул Маколей.

Гейр поднырнул под их руки и очутился в центре круга. В воздухе разлился аромат цветущей вишни.

– Ух ты! – сказал Гейр. – Кто там считает, что этот запах – без запаха? Плита благоухает, как сад японских императоров!

– Может, станцуем сиртаки? Условия созданы… – Маколей разошелся от радости, что планетку назвали его именем. Земля Маколея. Как мак, алея. Маковая Аллея.

– Плита здесь ни при чем, – сказал Веня Спорышев, опуская руки. – Здесь излучает каждый камешек, каждая трещинка. На этом месте просто фонтан, но он глубже, под плитой. Может, те для того ее и притащили, чтобы место отметить?

– М-да, – покачал головой командир, – хотел бы я знать, кто они, вышеупомянутые «те», и сколько веков назад они притащили сюда эту плиту. Зачем – это уже не так важно.

Все промолчали, потому что, естественно, не меньше командира хотели бы узнать, кто и когда здесь побывал, да и было ли это посещение? Скорее – было… так притягательно все в этом едва сформировавшемся мирке, пребывающем где-то на заре кембрийской эры. Заря здесь была незабываемой – практически она продолжалась с восхода солнца и до заката. Розовое светило окрашивало белые скалы над морем в пастельные тона, а соцветия лилий разве что в полдень обретали свою снежно-белую окраску.

– Блажен, кто на землю ступил порою вешнего цветенья… – задумчиво процитировал Хори Хэ то ли себя, то ли кого-то из классиков. – Маленькая неувязка только в том, что здесь сейчас не весна. Я прикинул: самый конец лета. Правда, мы сели в субэкваториальной зоне, и наш корабельный компьютер дал среднегодовые колебания температуры в пределах двенадцати-пятнадцати градусов, но все равно поведение здешней флоры представляется мне нехарактерным…

…Путь обратно в лагерь был не такой простой штукой, как могло бы показаться на первый взгляд, во всяком случае, ни у кого не появилось желания продолжить разговор по дороге. Камни, причудливо наваленные на этом крутом шестисотметровом склоне, за две ночи поросли накипью лиловато-розового лишайника; идти по этой пенистой массе, состоящей из миллиардов крошечных нитей и зернышек, было сущей мукой.

На середине склона миновали еще две плиты нездешнего происхождения – лишайник упорно обтекал их стороной. И обе плиты расколоты… Маколей только хмыкнул – ведь их не брал ни геологический молоток, ни лазерный резак. Хори, самый легкий и подвижный, обогнал всех и уже хлопотал в лиловой тени, отбрасываемой «Харфагром», накрывая на стол. Наконец и все остальные попрыгали с последнего уступа на ровную площадку, облюбованную под лагерь, и, стаскивая комбинезоны, сгрудились у ручья. Струя падала с высоты человеческого роста и образовывала естественный душ. Вода была тепла и пузырчата, как нарзан, и на дне лунки, которую она продолбила за долгие годы своего монотонного падения, лениво шевелила лапами большая зеленая лягушка. Время от времени она приоткрывала рот, и Поггенполь утверждал, что она произносит «bon appetit». Отсюда не следовало, что аборигены уже овладели французским языком, – это было не животное, а комплекс контрольных приборов. Пока лягушка оставалась зеленого цвета, воду можно было пить; перемена оттенка на желтоватый говорила бы о том, что теперь вода годится только для технических нужд, красный цвет вообще запрещал притрагиваться к ней.

Все, кроме, пожалуй, молчаливого Анохина, приветствовали изумрудный индикатор, словно это была знакомая собака. Сказывалось отсутствие на планете животных, особенно заметное при таком обилии растительности.

– Пока мы гуляли, – командир занял свое место во главе складного стола и потянулся к миске с салатом, – этот ползучий цветник забрался вверх еще метров на восемьдесят. Интересно, там, за перевалом, тоже все цветет?

– Судя по снимкам, нет, – вежливо проговорил Веня Спорышев, отрываясь от тарелки. – Распространение цветочного покрова идет от берега в глубь материка. Вы не беспокойтесь, последовательные снимки делаются автоматически.

– Ты ешь, ешь, – сказал командир. – Ботаническая сторона меня волнует менее всего. Растениеводов и так наберется в составе комплексной экспедиции больше чем нужно. Они во всем и разберутся. Тут главное – не забыть затребовать специалиста, о котором на Базе не вспомнят. Вот, например, как с этим излучением. Придется теперь просить консультанта по психотронике, представляю, какая физиономия будет у Полубояринова.

Гейр спохватился – обсуждение высшего начальства в присутствии рядового состава в его привычки не входило. Но финал каждой разведки всегда способствовал этому: ведь главным в их профессии была как раз не сама разведка, а составление схемы будущей комплексной экспедиции, которая не должна ничего упустить. Затребуешь лишних специалистов – Полубояринов загрызет: с кадрами туго, планета бесперспективная, а по милости первопроходцев погнали туда целый караван… Недозакажешь – еще хуже: планету обязательно объявят потом чрезвычайно интересной и перспективной, все богатства и прелести которой невозможно было исследовать вследствие нерадивости разведчиков.

Правда, вслед за комплексниками на планету прибывают освоенцы, и тут у них возникает столько претензий к своим предшественникам, что разведке остается только руками развести, потому что накал страстей, сопутствующих комплексно-освоенческим конфликтам, как правило, напоминает стартовый выхлоп крейсерского звездолета.

Между тем за столом наступила пауза – Хори замешкался с супом…

– Салат был преотменнейший, – заметил Кит, – рис, кальмары и яйца – из собственного лабаза. Но откуда такой сочный лук?

– Это не лук, – отозвался Хори, – это лепестки водяной лилии. Мы с Вениамином откушали и проверили индикатором…

– Надеюсь, что в обратной последовательности, – строго вмешался командир. – Хорошо еще, что, по-видимому, здесь не найдется ни трилобитов, ни даже червей, иначе мы рисковали бы вот так, без предупреждения, познакомиться и с ними достаточно близко.

Хори Хэ вытянулся, отдавая честь суповой ложкой:

– Есть, шкип, больше не повторится, шкип, впредь обязуюсь команду, местными червяками не кормить…

– Вольно, – сказал Инглинг, – давай харчо. Тем более что появление червей здесь можно ожидать не ранее чем через пару миллионов лет.

– Я… э-э-э… не хотел выступать с непроверенными данными, тем более что мне могло показаться… – Спорышев мялся больше, чем обычно. – Короче говоря, вчера вечером на глубине порядка двенадцати метров я наблюдал стаю медуз. Совсем маленьких.

Немая сцена последовала незамедлительно: у одного Хори Хэ хватило чисто азиатского самообладания поставить кастрюлю с супом на землю – у остальных ложки и вилки выпали из рук.