Вечное Санькино безденежье и привычка стрелять у друзей по чирику на пиво давно перестали быть даже поводом для шуток. Это были его неотъемлимые черты, такие же, как цвет глаз и размер ботинок.

— За купеческое сословие — опору экономики! — я поднял стопку и взял лимонную дольку.

Выпили за сословие.

— Да, на шестисотом «мерсе» сейчас бы рассекал, если б не советская власть! — Тележкин вздохнул с белогвардейской тоской, вылавливая двумя пальцами маринованный огурец из банки. — Очень легкая могла быть у меня… биография!

— Надо тебе, Саня, старую торговую марку зарегистрировать. Будешь, как Смирнофф — водку продавать.

— Зачем это ее продавать? — Тележкин с видимым удовольствием вытянул еще фужер теплой «Смирновки». — Ты не путай меня! На чем мы остановились?

— На торговой марке «Тележкин и сыновья», — сказал я, жахнув с ним за компанию еще стопку коньяка.

— У кого сыновья?! — всполошилась Танька Короткова. — Тележкин! Ты когда сыновей успел настрогать?! Женился, что ли?!

— Не дождетесь! — отмахнулся Саня.

— Это мы не про детей, — старательно выговорил я, — а про торговую марку. Этот, как его… брэнд!

— Ты, Бачило, смотри, чтобы этот брэнд тебя не напоил! — посоветовала Короткова. Мы его марку знаем!

— Брэнд! — упрямо повторил я. — Сивой кобылы…

— Да не слушай ты ее! — снова зашипел мне в ухо «Тележкин и сыновья». — Лучше скажи, может один человек твою бандуру запустить?

— Один человек? — переспросил я сквозь золотой коньячный туман. — Может! А другой не может…

— А ты? — Санька тяжело навалился на плечо.

— Я все могу!

— Когда? — жадно спросил он.

Надо, ох, надо было мне промолчать! Но черт уже дергал меня за непослушный язык.

— Да хоть щас! — заявил я. — Спорим, с закрытыми глазами выставлю триста параметров?

— Ты мне один выстави! Тысяча девятьсот восемнадцатый! Сумеешь?

— Легко! — соврал я. — Чего там восемнадцатый! Давай тысяча пятисотый! До нашей эры!

— На хрена мне до нашей! Мне восемнадцатый год нужен. Прадед, чудик, клад зарыл как раз за день до того, как город красные взяли! Все свое золото, камушки там, бусы, все дела… А сам — в бега.

— «Мой отец в Октябре убежать не успел…» — затянул было я, но Санька больно ткнул меня в бок.

— Пока ты тут песни поешь, там комиссары мое золото приватизируют!

— Нациоа… — я поднял палец, — …оанализируют!

— Да мне без разницы! Вставай, пошли!

Он вынул меня из кресла и потащил в коридор.

— Чего это вы в такую рань засобирались? — удивилась Ася.

— Мы только за сигаретами. — объяснил Саня. — Бачиле подышать надо…

— А куда мы идем? — спросил я, едва поспевая за ним вдоль по улице.

— Как — куда? В Проблемы твои, где там у вас жлыга эта стоит?

— В институт, что ли? — я остановился. — С ума сошел? У меня и пропуска с собой нет! А у тебя и подавно!

— Мой пропуск — голова! — изрек Саня.

Я представил, как он будет головой пробивать институтскую проходную, и мне стало нехорошо. Однако Тележкин ничего подобного устраивать не стал. Он повел меня кругом, вдоль забора, огораживающего территорию института, и наконец привел к тщательно замаскированной дыре.

Никакой особой секретности в нашем институте нет. Наоборот, все его достижения старательно выставляются напоказ. Иностранцы толпятся у нас круглые сутки, делегациями и по одиночке, охрана состоит из пожилых вахтеров, а на территорию не сможет пройти только ленивый.

— Не ссымневайся! У меня все рассчитано! — заверил меня Тележкин.

— Да, но это, видишь ли, не совсем… А если шеф узнает? Представляешь, что будет?

Вместо ответа Санька выхватил из-за пазухи недопитую бутылку.

— Глотни-ка еще разок! — потребовал он. — А то завод кончается.

От глотка меня совсем повело. Я забыл про шефа и стал думать только о том, чтобы не загреметь вниз по лестнице. А лестниц в здании нашего Роторного Тороида было предостаточно. Пультовая находится на шестом подземном уровне, куда ведет целая паутина трапов, металлических мостиков и прочих пандусов.

К сожалению, в этот субботний вечер на лестницах не было ни души, никто не заметил двух нетрезвых нарушителей пропускной системы, никто не поднял тревогу, не предотвратил беду.

В помещении пультовой слабо мерцали контрольные огни, тихо гудели трубы, отводящие конденсат, шелестели пропеллеры вытяжной вентиляции да неприкаянно бродил лабораторный кот Лоренц, приставленный следить, чтобы мыши не попортили изоляцию.

Я включил свет.

— Ишь ты! — сказал Санька, оглядев пульты. — Красиво… как на электровозе! А с какого места в прошлое запендюривают?

Из-за гудения и тепла сотен приборов у меня разболелась голова. Начинало мутить.

— Темпоральная камера — там, — я показал в окно пультовой, туда, где посреди огромного зала висела на растяжках наша РТТК.

— Ни хрена себе! — забеспокоился Саня. — А как туда забираться-то?!

— Там, внизу, подъемник…

— Ага, — Тележкин приник к окну, пытаясь разглядеть что-то в полумраке. — Понятно… Ну все, пошел!

— Куда?! — простонал я.

— Как куда? Туда, в камеру!

— Погоди, Саш. Не глупи… — я без сил плюхнулся на стул. — Шутка это была, понял? Прикол! Никого мы ни в какое прошлое не посылаем. Эксперинем…тируем пока только на металлических болванках. Смещаем вер…ктор на несколько миллисекунд…

— А че так мало? — удивился Тележкин.

— А то!.. — я потер лицо ладонью. — Не помню точно… В общем, последствия могут быть. Опасно, понимаешь?

— Конечно, опасно! Додумались тоже — железные болванки в прошлое закидывать! А если она там кому по голове? Послали бы знающего человека, он на месте, поди, разобрался бы с последствиями!

— Может быть… — я закрыл глаза. Пультовая вдруг накренилась и пошла кругом. — Лет через пятьдесят, не раньше… а сейчас — поспать бы…

— Погоди спать!

Что-то тряхнуло меня, я снова открыл глаза.

— Чего надо? Эскскурсия закончена. Иди домой. А я здесь, на диванчике…

— Не сразу! — Тележкин крепко держал меня за ворот. — Сначала покажи, как выставляешь триста параметров!

— Пжалста! — я не глядя ткнул пальцем в клавишу.

Экраны осветились, услужливо предлагая ввести новые данные.

— Геомагнитная кривая сегодня паршивая…

— Ничего, как-нибудь… — Саня, казалось, совсем протрезвел, — мы же не по правде, а так, для проверки. Вдруг ты разучился?

— Да сам ты темень необразованная! Разучился! Напряженность поля, скажем, двести, импульс — два по семь гиг… Вектор обратный, модуль — миллисекунд… сколько?

Тележкин смотрел на меня, что-то прикидывая.

— А до восемнадцатого года сколько в миллисекундах?

— Дался тебе этот восемнадцатый год! Ну, считай: две тысячи три минус тысяча девятьсот восемнадцать, умножить на триста шестьдесят пять, на двадцать четыре, на шестьдесят, еще на шестьдесят, да на тысячу… — я с трудом попадал в клавиши, — будет двести шестьдесят восемь тысяч пятьдесят шесть на десять в седьмой.

— Че-то до хрена… — Саня глотнул из бутылки.

— А ты хотел!.. Так испаритель выставляем по макси… муму… му-му! Хе!

— Не отвлекайся!

— Полезная масса — один килограмм…

— Чего это — один?! Пиши — восемьдесят пять! Или слабо твоей жлыге?

— Да ей хоть тонну давай! Все полезно, что в камеру пролезло… Ха-ха!

Пальцы мои автоматически находили нужные кнопки, хотя перед глазами плыло уже не на шутку. Ничего! Я ему покажу, как я разучился! Дубина пэтэушная…

— Готово! Вот тебе поле, — я шлепнул пятерней по экрану монитора, на котором было изображено нечто вроде паутины с запутавшимися в ней мигающими числами. — Разучился! Да я пять лет за этим пультом сижу! Без меня ни одного экс…принемен… ну, ты понял.

— Ага, — Тележкин впился глазами в картинку. — А красная кнопка где? В смысле — пуск?

— Никаких пусков! Если в эту точку… то есть в камеру, — я махнул в сторону зала, — поместить образец, то образцу придет… что? В смысле — улетит он к едрене бабушке! Безо всяких кнопок.