«Пока» не вышло — ее весьма непочтительно дернули за полу плаща. Это была не прежняя кроткая невестийка с угловатыми плечами, а величественная старуха, чьи даже не седые, а какие-то прозрачные космы одевали ее, спускаясь ниже пояса. Надменный вид выдавал прислужницу самого одинца. Повинуясь ее кивку, девушка снова окунулась в затхлую темноту скального лабиринта, радуясь хотя бы тишине, становящейся все плотнее и ощутимее.

Путь наверх, наконец, завершился яйцеобразной келейкой, чьи стенки укрывал живой мерцающий плющ. Нефритовая шкатулка, только изнутри. Принцесса с изумлением уставилась на громадную пестрокрапчатую бабочку под сероватым сводом, мерными взмахами крыльев нагонявшую относительную прохладу, и не сразу разглядела на полу большую корзину вроде тех, куда собирали загаженное младенцами сено.

— Не гляди так изумленно на этого эльфа, нездешнее дитя, — раздался снизу дребезжащий голосок. — Это дар маггиров в знак уважения к моей непомерно затянувшейся старости… А ты, Шестипала, не забудь вернуть его обратно, когда меня не станет. А теперь ступай, ступай себе.

Несгибаемая старица проплыла мимо принцессы с обиженным видом и скрылась за вьюнковой занавеской, и только тогда мона Сэниа обратила внимание на сморщенное личико, выглядывающее из мелкой серо-зеленой листвы, наполнявшей корзину.

На нее спокойно глядели глаза человека, ожидающего легкой и безболезненной смерти и не страшащегося ее.

— Тогда, на многолюдном сборище, когда малолетки приняли тебя за ниладу, ты была улыбчатой и неискренней, — шелестел усталый голос. — Но я угадал в тебе то, о чем ты и сама вряд ли подозреваешь… Угадал и велел тебя найти. Но ты исчезла. Что ты скажешь теперь, когда мы одни?

Ну-ну, поведай ему о том, что ты натворила — он не проживет и тех минут, что ему еще отведены судьбой.

— Я… прости меня, что я потревожила тебя по пустякам. — Принцессе было так несвойственно смущение, что она даже растерялась, подбирая слова. — Я ищу Горона.

— Он был здесь совсем недавно. — Слова следовали одно за другим с расстановкой, словно дряхлый одинец собирал силы на каждое. — Сейчас он озабочен мальчиком, которому предстоит заменить меня… Но он поторопился.

— Мальчика? — невольно вырвалось у нее. — Тебя заменит ребенок?

Складки на пергаментном лобике, которые когда-то были бровями, слабо шевельнулись:

— Ребенок… Когда его вернут сюда, он будет уже взрослее тех, кто не пережил всех мытарств, выпавшего на его долю. Первое время моим ведьмам (не перебивай его, ведьмы — это те, что ведают, и не больше) придется помогать ему; но одна за другой они будут уходить в небытие… А в твоем подлесье разве не так?

Не утомляй его долгим рассказом о себе.

И не собираюсь. Не отнимать же по пустякам последние минуты жизни у этого до ужаса одинокого человека! А мне нужен всего один ответ — где Горон?

Не думай о том, что нужно тебе — сейчас ты нужна ему.

А ведь и правда — на нее глядели глаза, в которых разгоралось что-то живое, юное; ну конечно, ведь для таких, как он, старейших, единственной радостью оставалось именно ведать. Вот даже сейчас он хочет услышать что-то, ему доселе неизвестное.

— В моем племени правителя сменяет его сын, — осторожно проговорила она, — а на соседних остро… то есть на соседней земле — внук.

— Неразумно, — послышалось негромко, но бескомпромиссно. — Потому что долго. Горон сделает это быстрее. Так зачем он тебе?

Не ответить совсем ничего было просто неучтиво.

— Мои люди… Я хочу сказать — люди моей земли могут попытаться… не сразу, конечно, а когда вы будете готовы… — Она стиснула руки, заставляя себя сделать отнюдь не легкую вещь: говорить все, как есть, самыми простыми словами. — Горон открыл мне, что вашей заветной мечтой было возвращение туда, откуда вы прилетели. Или нет?

— Горон… — Бескровные губы молча шевелились, словно старец пережевывал свои собственные слова. — Горон. Ну, сам-то он об этом не мечтает. Это человек не нашего народа, его-то предки всегда жили среди этих гор и холмов. Он — последний из племени номадов.

Как же ты забыла об этом — ведь он рассказывал тебе о своем прошлом! Да помню я, помню.

— И, тем не менее, он всеми силами хочет помочь вам. — Она не могла не вступиться за своего спутника.

— Возможно… Но боюсь, что на это не решится мой народ.

Я совсем недавно говорила с маггирами — даже они готовы. Хотя на старой земле им, помнится, жилось не сладко.

Морщинки-трещинки на высушенном годами личике изобразили что-то вроде улыбки:

— Сказочный ребенок, ты со всеми разговариваешь, как равная с равным?

Вот это-то как раз ее и смущало — стоя над ним, она не чувствовала равенства и, напротив, как бы роняла свои слова свысока; чтобы исправить это положение, она попросту села на припорошенный сеном глинобитный пол, обхватив колени руками и положив на них подбородок:

— Давай на время оставим мои манеры в сторонке и поговорим о более серьезных вещах. Кто может помешать твоим подданным осуществить свою мечту — думаешь, Нетопырь Полуночный?

Одинец прикрыл глаза, как видно, собираясь с силами:

— Люди чаще всего мешают себе сами. Мечта же прекрасна тем, что она существует только в людских умах. Ею упиваются и гордятся, о ней без конца говорят… и говорят… и говорят… Так что каждый говорун же начинает чувствовать себя борцом за осуществление этой мечты.

Черные небеса, до чего же точно подмечено! Вот уж не ожидала такой мудрости от туземцев.

— А что препятствует перейти от слов к делу? — не совсем учтиво перебила его принцесса, приятно ощутив пониже ребра самый надежный аргумент в пользу действия — десинторную кобуру, на дне которой еще совсем недавно лежало погибельное кольцо. — Этот ваш бог-лунатик, повелитель тьмы?

— Он — не бог, — раздалось ответ. — Только местное божество. Живой идол, летучее порождение лунного света. А что до тьмы, то ею нельзя повелевать, ибо ее не существует.

Принцесса даже затрясла головой, словно приводя в порядок то, что никак не укладывалось в мозгу.

— Прости меня, — проговорила она осторожно, чтобы не брякнуть что-нибудь на счет старческого маразма. — А где же, в таком случае, я натыкалась тут на всякие углы, как не в темноте?

Глаза в щелочках полуприкрытых век на обезьяньем личике засияли еще ярче.

— Там просто не было света. Как здесь вот нет… — Дырочки ноздрей к него на пожухлом личике зашевелились, как у кролика. — Ну, к примеру, дыма. Но дым есть, а бездымья — нет. Не существует. Как и тьмы. Напридумывали лишних слов… Темнота — это тоже свет, только равный нулю. Непонятно?.. Тогда просто запомни: темноты нет, как нет холода, нет зла. Нет даже смерти, а есть только жизнь, вот она, существующая, тянется, тянется, тянется… а в какой-то следующий миг она уже в прошлом. И все.

Ты слушай его, слушай, он уже сделал тебе королевский подарок: научил легко умирать.

— Но ведь в таком случае и жизнь — только слово, ее ведь руками не потрогаешь!

— Мудрое дитя, почему мы с тобой так поздно встретились?.. Жизнь — это… это слово, действительно всего лишь придуманное слово, но она овеществляется в каждый миг своего течения… — Он бормотал едва слышно, захлебываясь торопливыми словами, словно боялся не успеть выговориться. — Вот ты шла сюда: существовали твои юные ноги, которые ступали по камню, который согревался от касания твоих санда… лий…

Голос вдруг точно надломился и смолк. Закрылись глаза. Может быть, лучше уйти потихоньку, оставить его в покое?

Как ты не понимаешь — для него последним счастьем осталось не узнавать что-то новое, а передавать тебе все самое важное, накопленное за бесчисленные годы.

Мне? Это за какие такие прегрешения? Последние минуты — и дарить их совершенно постороннему человеку, которому вся эта старческая мудрость нужна, как…

Не торопись. Поймешь.

Одинец глубоко вздохнул, набирая сил для окончания своего монолога, и девушке показалось, что зашевелилась укрывающие его листья, словно он хотел выпростать руку, чтобы удержать ее подле себя.