Вот почему поздно ночью, когда Юрг уже похрапывал, она долго лежала, из-под прикрытых век уставясь в черные небеса собственной слепоты. Что-то во вчерашнем разговоре настораживало ее, заставляло припоминать и взвешивать каждое слово… Только это был разговор не с мужем.

С Гороном.

Его поведение она сочла бы естественным — нестарый еще мужчина, хоть и с комплексом надуманных самоограничений, и молодая женщина… а, вот она и поймала за мышиный хвостик источник собственного недоумения. С одной стороны, он все время подчеркивал, что она — еще дитя, и не в иносказательно-комплиментарном смысле, а в самом прямом. Который и для нее стал ясен только тогда, когда он сообщил, что у невестийских аборигенов детство длится почти всю сознательную жизнь. Она припомнила своих нечаянных товарищей по игре в мяч: на вид они были ее сверстниками, если даже не старше, но вели себя как расшалившаяся детвора. Они и ее включили в свой круг как малолетку.

Дитя, значит.

Но тогда какого же тролля он ее охмурял — а уж на то, чтобы распознать подобную попытку, у нее был если не нюх, то весьма внушительный опыт. На нее заглядывались чуть ли не с десяти лет, и вовсе не потому, что она была ненаследной принцессой и, стало быть, по джасперианским меркам — лакомый кусочек в матримониальном плане. И теперь все повторялось бог знает в который раз — горный странник готов был отринуть все собственные обеты вкупе с законами своего Новоземья, лишь бы… Вот именно — лишь бы. Выходило, что все-таки он видел в ней женщину, а не ребенка.

Как и Нетопырь, умыкающий девочек в свои лунные замки.

И тут все окончательно встало на свои места. Они ведь были вечными соперниками, эти два одиноких существа. Ей припомнились слова, сказанные Гороном с безмерной горечью: «Я уже не знаю, то ли он — там, где я, то ли я — там, где он…» Властитель этого мира, Лунный Нетопырь не мог простить Горону той власти над умами, которую невестийцы, так жаждущие свободы (только вот — от чего?), добровольно передали в руки последнего из рода номадов; он же, в свою очередь, не мог не завидовать магическим способностям, да и вообще всему образу жизни, включая бессмертие, своего крылатого соперника. Вот отсюда и бессознательная страсть к случайно встреченной большеглазой девочке. Нет, не страсть — проще. Взять ее себе в одноразовые наложницы для него, наверное, значило бы стать с Лунным Демоном на одну ступень.

Ну вот, все разъяснилось, сочтено и разложено по полочкам. Можно спать.

Но сон не шел. Кампьерры… странноватое прозвание для племени варваров, как она успела заметить, даже не применяющих огня. А что, если прав Юрг, и это действительно потомки свахейцев, долетевших каким-то чудом до соседней планеты, когда свою собственную загадили уже до предела? Надо будет поподробнее расспросить Горона о том, откуда пришли в эти столбчатые горы предки современных обитателей подлиственных селений. А они пришли издалека, и одно название, которое они дали своей стране — Новоземье, уже само по себе говорит о многом. И Горон, которому, похоже, их предрассветные беседы доставляют не меньше радости, чем ей самой, охотно поведает все, что знает. Кстати, он и сам из рода кочевников и, следовательно, не здешний — во всяком случае, такими были его достославные пращуры.

Но ведь есть еще и маггиры, к которым сейчас и направлялся неутомимый странник. Не исключено, что одно из этих двух племен — пришлые, а кто-то — коренные жители Невесты. Кто же из них прилетел со Свахи? Пожалуй, не стоит с этим торопиться, этот вопрос может разрешиться сам собой, когда их совместное путешествие подойдет к концу. Тогда станет ясно, у кого могут сохраниться старинные свахейские амулеты, с кем торговаться… или воевать.

А ведь забавно будет, если, в конце концов, окажется, что и маггиры, и кампьерры — исконные племена Невесты. А пришелец с далекой Свахи — один только Горон, уцелевший каким-то чудом.

Но уж, во всяком случае, не Лунный Нетопырь.

Она чуть было не засмеялась вслух, пришлось прикрыть губы ладошкой, чтобы не разбудить мужа. А что смешного? Да ничего. Смеются ведь не только потому, что в голову пришла забавная мысль. Можно смеяться и просто так, чувствуя себя свободной и потому счастливой.

Она протянула руку и нащупала свой аметистовый обруч, покоившийся рядом с подушкой. Надела. Эй ты, внутренний голос, что будет, если я сейчас возьму и слетаю в Слюдяную долину? На одну-единственную минуточку?

Молчит, собака. На других-то планетах он куда как разговорчивее! Впрочем, сейчас она б его и не послушалась. Ее действительно тянуло лишь взглянуть на точно выскобленную гладкую впадину между гор, всего несколько часов назад, когда она стремительно пролетала над нею, тускло поблескивавшую в свете разгоравшегося утра колдовскими розовато-сиреневыми бликами, точно отсветами ее собственных глаз; сейчас там уже буйствует обжигающий солнечным пламенем день, и слюдяные блестки должны быть поистине золотыми, и жаркий воздух, тяжко вздымаясь к побледневшему от жажды небу, должен густым маревом уносить ввысь это неизбывное призрачное золото…

Ей не нужно будет даже появляться над долиной — достаточно возникнуть в аспидно-черных воротах, таких глубоких, что в них могли бы встать друг за другом три больших королевских колесницы; не беда, что на ней сейчас всего лишь прозрачная сорочка, в разгар солнечного дня никто не рискнет добираться из Поруха до чернокаменного тоннеля, хотя ночью этот путь легко может проделать даже ребенок.

Она осторожно спустила ноги с постели, глянула вверх: сквозь полупрозрачный потолок едва угадывалась неподвижная тень Гуен, замершей на верхушке шатрового корабля. Значит, рассвет еще не близок. И, не ступая на пол, она прянула в сторону, чтобы мгновенно перенестись под свод угрюмых ворот, прорубленных в одиноком черном утесе.

Но кто-то все-таки рискнул преодолеть открытое пространство, напоенное жаром полудня, и теперь сидел спиной к ней у самого выхода из ворот; нисколько не сомневаясь, что это может быть только ее добровольный проводник, она окликнула его:

— Горон, ты? Посреди бела дня?

Он поднялся одним гибким движением, и на мгновение раньше, чем размах его пепельных крыльев заслонил собой все золото сверкающей долины, она поняла, что перед нею сам Лунный Нетопырь.

Удивилась она другому: под ребрышком не ёкнул гаденыш непременного постыдного страха; напротив — с каким-то чувством отстранённого восторга, с каким следят за изменчивым абрисом облаков, она наблюдала за тем, как медленно-медленно опадают и складываются крылья, с естественной надменностью слегка запрокидывается точно выточенная из гагата голова с маленькой изящной короной, охватывающей узел волос, туго стянутых и уложенных на темени; судя по легкому движению плеч, скрещиваются на груди руки. Заслоняя собой стрельчатую арку ворот, он был сейчас всего лишь черным силуэтом на золотом знамени ее своенравия.

Где-то в глубинах памяти, конечно, сохранились и возмущение, и ужас, охватившие ее, когда невидимая липкая пелена сковала ее тело в их прошлую встречу, но ведь потом были еще и его властные руки, с такой негаданной нежностью поднявшие ее, чтобы унести прочь из лунного замка… Но на этот раз она каким-то шестым, а может — первым, наиглавнейшим женским чувством уловила, что никакие колдовские чары ей не грозят.

Тебе нечего опасаться, ведь он ждет тебя, исполненный добра и…

Слушай, может, ты заткнешься, а? Говорить надо было, когда спрашивают. А сейчас не до тебя.

— Приблизься, непокорная девочка.

Однако интонации прирожденного властелина у него неискоренимы. И смягчать их придется очень и очень неспешно и оглядчиво, чтобы не разрушить того хрупкого невидимого мостика, который между союзниками называется согласием, а между противниками — временным перемирием.

Она подошла, легко ступая босыми ногами по камню, горячему даже в этом сумрачном тоннеле. Как и в прошлый раз, подивилась необычной для здешних людей (о чем ты говоришь — он же не человек!) высоте его роста, из-за чего ей приходилось слегка запрокидывать голову, чтобы попытаться увидеть его лицо. Но сзади него, на выходе из каменного коридора, полыхало такое оголтелое сияние, что на огненном фоне, от которого прямо-таки навертывались слезы, все черты сливались в одну агатовую маску. Вот незадача, всегда что-нибудь мешает, в тот раз — лунный свет, сейчас — солнечный…