— Позже, Уотсон, — сказал он, а потом обратился к Полли: — Пригласите их сюда!

Я мог ожидать чего угодно, но только не стайку из десятка мальчишек лет двенадцати-тринадцати, одетых в вельветиновые ливреи с блестящими латунными бляхами на груди. Они ввалились в комнату, словно армия захватчиков, но при них была куча свёртков (очевидно, покупок Холмса), и выглядели они детским хором из какой-нибудь постановки «Йоменов» [48] в современных костюмах. Казалось, ещё чуть-чуть — и они запоют!

Холмс велел ребятам сложить свёртки на столе, а затем, щёлкнув пальцами, повёл ватагу к выходу. В ожидании Холмса я сумел разглядеть, что на свёртках значились названия различных магазинов с Бонд-стрит, Стрэнда и Сент-Джеймс-стрит, а также улиц, которые упоминались в его записке. О содержании и назначении этих покупок я даже не догадывался.

— Холмс! — воскликнул я, когда он вернулся в гостиную. — Я знаю, что представительницы прекрасного пола часто избавляются от беспокойства с помощью походов по магазинам, но никак не ожидал, что и вы стали жертвой этой страсти.

— Спокойствие, мой друг, — подмигнул Холмс. — Давайте-ка выпьем чаю, а потом я всё объясню.

Я позвонил в колокольчик и велел Полли подавать на стол, а Холмс отнёс свёртки в спальню, которую я предоставил в его распоряжение. Он с аппетитом принялся за чай и сэндвичи с огурцом, а я, напротив, был рассеян, безуспешно пытаясь уяснить, как он намерен изобличить Бьюкенена.

Прикончив вторую чашку чая, Холмс наконец отправился в спальню, но буквально через секунду выскочил оттуда и стал оглядывать гостиную. Его взгляд упал на диван-честерфилд, на котором я сидел, обтянутый синим бархатом, большой, мягкий, с подлокотниками.

— Отлично! — воскликнул он и, подхватив лежавшую на подлокотнике плоскую подушку, опять скрылся у себя в комнате.

С добрых полчаса я слышал, как он ходит по комнате туда-сюда. Мне показалось, он переодевается, но в какой костюм? Это оставалось для меня загадкой, как и то, для чего ему понадобилась подушка.

— Уотсон, вы готовы? — крикнул он наконец.

Лишь после того, как я неуверенно ответил «да», он снова вошёл в гостиную.

Я знал, что Шерлок Холмс — мастер перевоплощения. Я знал, что одно время у него имелось пять разбросанных по всему Лондону укромных местечек, где он мог переодеться, приняв любое обличье. Но я никогда не переставал изумляться его невероятной способности менять внешность, пользуясь минимумом грима. Он добивался полного эффекта, создавая человека, абсолютно не похожего на него самого, — не образ личности, но именно саму личность.

Передо мной стоял Дэвид Грэм Филлипс собственной персоной. Цветастый костюм с шёлковой отделкой, как я узнал позже, был куплен у Шинглтона, белая льняная сорочка — у «Сэмпсона и компании», ботинки с перламутровыми пуговками — в магазине «Джеймс Тейлор и сын», неподалёку, на Паддингтон-стрит.

— Поскольку для хризантем не сезон, — пояснил он, — мне придётся довольствоваться этой гвоздикой, которую я, сказать по правде, сорвал в заоконном ящике вашего соседа — не было времени искать цветочную лавку. Этот совершенно идиотский воротничок я после напряжённых поисков приобрёл в магазине на Тоггенхем-Корт-роуд.

Его резко потемневшие волосы были разделены пробором посередине. Чтобы сделать нос пошире, он использовал специальный пластичный воск, а талию увеличил с помощью подушки. Его угловатые движения каким-то образом стали более плавными, как у Филлипса, который был моложе Холмса.

— Потрясающе, Холмс! — изумлённо воскликнул я, когда он прошёлся к напольному зеркалу.

— И впрямь неплохо, Уотсон, — согласился он, любуясь своим отражением. — Особенно если учесть, что я не видел своего персонажа больше десяти лет. Чтобы вышло похоже, пришлось воспользоваться портретом из моей картотеки и, разумеется, освежить воспоминания.

Изучив себя в зеркале, Холмс проверил, хорошо ли держится накладка на носу, затем провёл ладонями по рёбрам (вернее, по подушке), чтобы убедиться, что «корсет» закреплён надёжно.

— В свете ваших рассуждений, Холмс, — усмехнулся я, — вы тот Дэвид Грэм Филлипс, который не был вампиром.

— Вы правы, Уотсон, но сейчас не время шутить. Если не ошибаюсь, охота начнётся сегодня ночью. Мистер Бьюкенен пообтесался в высшем свете Нью-Йорка и Вашингтона, но в глубине души он всё тот же бедный парень с фермы. Как вам известно, он до сих пор полон суеверных страхов, на которых вырос, и мы сыграем на этой струне. Идёмте!

— Но куда, Холмс? Вы так и не сказали.

— В «Королевскую кладовую», приятель! Это недалеко от гостиницы, в которой остановился Бьюкенен. А куда же ещё?

«Действительно, куда же ещё», — подумал я.

Однако, несмотря на энтузиазм Холмса, оказавшись на улице, мы были вынуждены тут же сбавить шаг из-за не по сезону густого жёлтого тумана. Мы вообще отважились проделать этот путь только потому, что знали дорогу и идти было совсем недалеко. Я едва различал свои руки.

Ухватившись за кованую решётку, на которую падал свет из окна над дверью, мы ощупью преодолели четыре ступени от входной двери до тротуара, затем свернули налево и пустились в недолгий путь, лежавший в восточном направлении. Фонари отбрасывали на землю зловещий золотистый свет, а длинная ограда помогала нам не сбиться с дороги.

— Почему вы так уверены, что Бьюкенен вообще там будет? — спросил я. Предпринимать такие усилия лишь затем, чтобы в конце концов не найти свою добычу, казалось мне поистине бессмысленным.

— Потому, Уотсон, что сегодня, во время своих странствий по городу, я взял на себя смелость отправить сенатору телеграмму. Я назначил ему встречу в «Королевской кладовой» в семь пятнадцать.

Насторожённо прислушиваясь к низкому рокоту автомобилей, которые всё же осмелились выехать на мостовую в такой вечер, мы робко сошли с тротуара и пересекли Уимпол-стрит.

Когда через несколько минут мы приблизились к Харли-стрит, я возобновил свои расспросы.

— «Королевская кладовая» была любимым пабом Филлипса, не так ли, Холмс?

Я скорее почувствовал, чем увидел, что маска Филлипса улыбнулась мне:

— Верно, Уотсон. Этакая поэтическая справедливость. Но главное, там темно и трудно будет что-то разглядеть. Почти как в этом проклятом тумане! В таких условиях мой маскарад возымеет отличный эффект. Я телеграфировал Бьюкенену, что он узнает меня по чёрной шляпе, и подписался: «Друг Алтамонта». Это должно завлечь его. Вам, конечно, придётся спрятаться, ведь, если он заметит вас, всё пропало.

Пробираясь на ощупь, мы свернули направо, на Чендос-стрит, а потом налево, на Портленд-плейс. Густой туман по-прежнему окружал нас со всех сторон. Он стелился неравномерно, и когда мне удалось разглядеть Холмса, я поразился тому, как изменилась его походка. Трость куда-то делась. Обычно он ходил большими шагами, которые заставляли его слегка раскачиваться, когда центр тяжести перемещался из левой половины тела в правую, но под личиной Филлипса он ступал более грузно и перестал раскачиваться.

За несколько минут до назначенного часа мы прошли мимо «Лэнгэма». Помню, мне показалось, что из окна отеля за нами наблюдают. Я посмотрел наверх сквозь прореху в тумане, и в глаза мне моментально бросился чей-то грозный прищур, раздувающиеся ноздри и оскаленные зубы.

— Это горгулья, Уотсон, — успокоил меня Холмс, и мы продолжали медленно продвигаться вперёд.

Ровно в семь мы были в «Королевской кладовой». Она представляла собой скудно освещённое, изысканное вест-эндское заведение, обставленное дубовой мебелью с латунными накладками, наполненное разнообразными звуками и забитое людьми, тянувшимися к высшему классу.

Мы протолкались в противоположные концы помещения. Холмс устроился за маленьким квадратным столиком в углу, я — у дальнего края барной стойки. Усевшись, Холмс тут же зажёг папиросу, намеренно выпуская большие клубы дыма в сумеречную атмосферу, которая и без того слоилась, напоминая стопку серых одеял. Затем я увидел, как он полез в огромный боковой карман своего цветастого жилета и вытащил оттуда то, что на первый взгляд показалось мне комком смятой чёрной бумаги.