Бьюкенен откинулся в своём кресле, уставился на бренди в гранёном хрустальном бокале и спросил:

— И что же такое там могло произойти, мистер Холмс?

— Я полагаю, сенатор, что Алтамонт перехватил адресованное мне послание Питера ван ден Акера. В нём сообщалось, что ван ден Акер получил из Вашингтона некое уличающее письмо. Я полагаю, покойный сенатор догадывался об истинных причинах смерти Дэвида Грэма Филлипса и намеревался связаться со мной. Узнав об этом, Алтамонт отправился к ван ден Акеру и жестоко убил его, попытавшись выдать убийство за самоубийство. Думаю, Алтамонт подбросил на место преступления принадлежащий вам экземпляр фирековского «Дома вампира». Хотел создать впечатление, будто именно ван ден Акер давал Голдсборо книгу, которая толкнула этого помешанного на убийство Филлипса.

— Неужели, — тихо промолвил Бьюкенен, когда мой друг закончил. В продолжение всей речи Холмса выражение лица сенатора не менялось. Так же тихо Бьюкенен спросил: — И почему же Алтамонт сотворил всё это, мистер Холмс?

— Потому, сенатор, что он работал на вас, а вы испугались, как бы новое расследование дела, затеянное миссис Фреверт, не привело к вам.

Бьюкенен снова отпил из бокала. Ни Холмс, ни я к своим не притронулись.

— Многие, в том числе и сенаторы, желали увидеть Филлипса мёртвым, — сказал Бьюкенен. — Почему вы остановились на мне, сэр?

Мне приходилось слышать о том, что американские законодатели обладают способностью хранить спокойствие во время самых горячих споров и неизменно именуют ненавистных им оппонентов «достопочтенными» или «многоуважаемыми господами». Теперь я убедился в этом воочию. Вспыльчивый Бьюкенен оставался отменно вежливым, словно беседовал на отвлечённые темы. Но ведь его обвиняли в убийстве!

— Позвольте объяснить, — ответил Холмс. — Я ненавижу предположения, но, поскольку никаких улик и доказательств у меня не было, пришлось полагаться на догадки и исторические документы. Только у двух сенаторов имелся существенный мотив для убийства Филлипса в январе тысяча девятьсот одиннадцатого года. Перед тем, в ноябре, эти двое проиграли перевыборы в Сенат — в значительной мере из-за разоблачений Филлипса. Один из них уже мёртв. Другой, разумеется, вы.

Я допускаю, что, с тех пор как вы впервые прочли посвящённую вам статью из цикла «Измена Сената», ваша ненависть к Филлипсу только возрастала. Потом на каком-нибудь концерте или приёме вы познакомились с Голдсборо и обнаружили, что он буквально одержим Филлипсом. Должно быть, вначале, ещё до того, как у вас созрело намерение убить Филлипса, вы поманили Голдсборо деньгами. Вы поняли, что Голдсборо — впечатлительный юноша, несомненно страдающий болезнью, которую доктор Фрейд называет паранойей. Вы усугубили его невроз, превратив болезненный интерес к Филлипсу в отвращение. Видимо, это вы убедили Голдсборо, что писатель вывел его сестру в своём романе и что Филлипс — это Голдсборо, воплощённый в другом облике.

Далее, я полагаю, что после ноябрьских выборов вы с помощью книги Фирека и россказней о вампирах — не говоря уже о новом обещании заплатить Голдсборо в январе, после того как он совершит злодеяние, — продолжали подталкивать беднягу к тому, чтобы уничтожить причину его страданий. Думаю, вы помогли Голдсборо снять комнату в доме напротив дома Филлипса, а ваш пособник Алтамонт преследовал бедного безумца, чтобы удостовериться, что преступление пройдёт гладко. Вероятно, Алтамонт — или вы сами — подделал дневник Голдсборо. И, без сомнения, именно Алтамонт, прятавшийся в кустах — как и в тот раз, когда он следил за нами у парка Грамерси, — выстрелил в живот Филлипсу, чтобы наверняка его прикончить. Сдаётся мне, он был готов разделаться и с Голдсборо, если бы бедный малый не сделал этого сам.

— Занимательная история, мистер Холмс, — сказал Бьюкенен.

Он до сих пор был столь же невозмутим, как и в начале нашего разговора, хотя я, кажется, заметил, что его рука, держащая бокал, еле заметно дёрнулась, когда Холмс произнёс слово «живот».

— Возможно, — продолжал сенатор, — в припадке безумия Алтамонт вообразил, что навредивший мне Филлипс заслуживает смерти. Или, может быть, он ошибочно решил, что я приказал убить Филлипса, как вы предположили, и думал при этом, что защищает меня. Или втайне от меня находился на службе у одного из тех многочисленных сенаторов, которые, как я доверительно сообщил вам, были бы более чем счастливы увидеть Филлипса мёртвым. Но даже если всё, что вы приписываете Алтамонту, правда, я не вижу, какое отношение это имеет ко мне.

— Как насчёт вашей книги, найденной рядом с телом ван ден Акера?

— Это всё Алтамонт. Я не могу отвечать за то, что он с ней сделал. Нет, мистер Холмс, боюсь, вам придётся придумать что-нибудь получше.

Бьюкенен поставил бокал на столик. Шерлок Холмс достал из-за пазухи свою маленькую записную книжечку с потрёпанными страницами и вытащил оттуда газетную вырезку, которую мы нашли рядом с телом Алтамонта. Он положил этот клочок бумаги на гладкую, отполированную поверхность стола и подтолкнул к сенатору.

Бьюкенен перечитал заметку, но, столь же невозмутимый, как и прежде, молча вернул бумажку Холмсу.

— Сигару, господа? — невинно осведомился он.

Мы с Холмсом отказались.

Бьюкенен пожал плечами:

— Тем лучше. Троица — это к несчастью. — И, вставая, заметил: — А теперь вы должны меня извинить, господа. Я слишком долго заставляю жену ждать. Разговор окончен.

Он повернулся и вышел из комнаты.

— И что теперь, Холмс? — спросил я. — Он совершенно проигнорировал газетную вырезку.

Но мой товарищ всё ещё смотрел на длинный коридор, в котором скрылся Бьюкенен. Стальные глаза Холмса сузились, он сложил пальцы домиком, как часто делал, когда погружался в раздумье.

Когда он наконец заговорил, то не ответил на мой вопрос, но задал свой собственный:

— Вы заметили, как упрямо он намекал на виновность других сенаторов, Уотсон?

— Раз вы упомянули об этом, Холмс, — он предположил, что Алтамонт мог работать на кого-то ещё. Послушать Бьюкенена, так многие сенаторы были бы рады отомстить Филлипсу. Но почему он никак не отреагировал на заметку в «Вашингтон пост»?

— Это неважно, дружище. Важно другое: он как будто попытался заронить в нас подозрение, намекая на некую коллективную вину сенаторов, круговую поруку.

Холмс потянулся за бренди с содовой, которое заказал для нас Бьюкенен.

— Но вы предполагаете, что виновен только один? — спросил я.

Шерлок Холмс отпил бренди. Наблюдая за игрой света на гранях хрустального бокала, он медленно произнёс:

— Убийство — странная штука, мой друг. Иногда это очень личное дело, а иногда его совершают, только если к этому подталкивают другие. Но идёмте, — подвёл он итог, ставя бокал на стол. — Давайте вернёмся домой и поразмышляем над этим делом.

Мы быстрым шагом возвратились на улицу Королевы Анны. Холмс и впрямь мог размышлять над делом сутки напролёт. Я же слишком нуждался в отдыхе, чтобы думать о чём-то, кроме мягкой подушки.

На следующий день я проснулся поздно — тёмное и сырое апрельское утро, безусловно, споспешествовало стараниям Морфея. К тому времени, когда я появился в столовой, Холмс уже ушёл по своим делам. В записке, оставленной на столе, сообщалось, что он рассчитывает вернуться к чаю, а день проведёт в магазинах готовой одежды на Оксфорд-стрит и Риджент-стрит — с какой целью, я не мог себе и представить.

Весь день я писал письмо жене, в котором, умолчав о незавершённом деле, поведал про наши нью-йоркские приключения. Я приложил все усилия, чтобы приуменьшить приятные стороны заморского вояжа. В конце концов, несмотря на отвращение к морским путешествиям, миссис Уотсон всегда интересовалась.

Соединёнными Штатами, поэтому не стоило создавать ощущение, будто я побывал в увеселительной поездке, ведь, по сути, она таковой не являлась.

Как только пробило четыре, Полли проводила в гостиную Холмса. Я хотел было спросить, чем он весь день занимался, но мой друг приложил палец к губам.