Звонок в дверь оторвал меня от увлекательного занятия: я сидела перед зеркалом и вдохновенно наносила маску на свое прекрасное лицо. Мой любимчик, такса Рудольф, дремавший на диване, зашелся лаем.

– Нету меня дома! – стараясь не шевелить губами, проворчала я.

Звонок повторился снова, но уже более настойчиво.

– Тьфу, чтоб вас! – Мелькнув в зеркале зеленым лицом, я – куда денешься – пошла открывать.

Рудольф, продолжая возмущаться, посеменил следом за мной.

Щелкнув замком, я рывком распахнула дверь и грозно прорычала:

– Ну?!

На пороге, смущенно улыбаясь, стоял Вовка Ульянов с каким-то типом, и этот тип хищно скалился.

Тут необходимо пояснить, что Вовка работает старшим следователем прокуратуры и состоит в чине подполковника. К этим двум несчастьям добавляется еще одно: с некоторых пор он является еще и моим родственником. В обозначении родственных связей я не сильна, поэтому скажу: Вовка – муж моей двоюродной сестры Дуськи. Я умолчу о том, что Вовка – полный тезка вождя мирового пролетариата. А это, согласитесь, лишь добавляет в его характер красок вредности и злопамятства.

Не могу сказать, что мы со следователем испытываем друг к другу теплые чувства, как положено близким родственникам. Дело в том, что мое любимое занятие в свободное время – раскрытие всяких преступлений. Поскольку мой муж, Ромка Алексеев, – бизнесмен, то, сами понимаете, свободного времени у меня навалом. После нескольких удачных дел я всерьез стала помышлять о собственном частном детективном бюро. Однако вредный Ульянов считает, что сыском должны заниматься исключительно профессионалы и уж точно не женщины. По его мнению, женщина может только рожать детей и скандалить с мужем. Ну, в крайнем случае управлять государством (см. сборник статей В. И. Ульянова (Ленина). Понятно, что пойти на поводу у мужского шовинизма я не могу. Поэтому приходится раз за разом доказывать дорогому родственнику свои права, равно как и права других женщин.

В связи с этим смущенная улыбка на лице старшего следователя, стоявшего сейчас на пороге, вызвала у меня легкую оторопь. Впрочем, улыбка Вовкина быстро сошла с лица, уступив место удивлению и небольшому испугу.

– А… Ну… – неуверенно произнес Ульянов и отступил на шаг.

Тип, сопровождавший Вовку, продолжал улыбаться, но уже несколько кривовато.

– Так и будем на пороге стоять? – поинтересовалась я.

– Жень, это ты? – на всякий случай уточнил Вовка.

– Нет, индийский раджа, – огрызнулась я.

– А что у тебя с лицом? – Ульянов испуганно сглотнул.

– Это я позеленела от радости, увидев тебя! Проходите в комнату, я сейчас…

С этими словами я скрылась в ванной и принялась соскабливать уже застывшую до состояния цемента маску. Надо сказать, что и прическа моя была в этот момент не из лучших. В народе это называется точно и емко: «Взрыв на макаронной фабрике». Так что ради гостей пришлось заняться и прической.

Когда с наведением красоты было покончено, я вернулась к Ульянову и незнакомцу.

Вовка по-хозяйски развалился на диване и заигрывал с Рудольфом. Незнакомец сидел в кресле и улыбался. С момента появления в моей квартире он не произнес ни слова, а только и делал, что щерился.

«Больной, наверное», – решила я и уселась напротив Вовки.

– Ну-с, дорогой родственник, – вопросительно уставилась я на него, – что привело вас ко мне? Вроде бы я еще не успела ничего натворить…

– Да ладно тебе, Жень, – вновь смущенно потупился Вовка, – чего ты сразу начинаешь? Я по делу!

Это заявление еще больше меня изумило. Последний раз «по делу» Владимир Ильич заходил, когда хотел очередной раз арестовать меня, чтоб не путалась под ногами и не мешала работать.

– По де-лу! – протянула я. – Так-так! И что же это за дело такое? Доблестному и мудрому следователю прокуратуры понадобилась помощь дилетанта? Видать, не все в порядке в вашем королевстве!

Ульянов сморщился, словно у него вдруг заболели все зубы.

– При чем здесь наше королевство? Тьфу, я хотел сказать, прокуратура. Тут другое… Понимаешь, Жень… – Вовка замялся. – Кстати, познакомься: Рассел Доуэрти. Он полицейский из США…

Услыхав свое имя, американец улыбнулся еще шире.

«Теперь понятно, почему он все время улыбается! – догадалась я. – Эти янки даже в гробу смеются!»

Я кивнула Расселу и представилась:

– Женька. В смысле Евгения Зайцева.

И тут же обратилась к Вовке:

– Он по-русски не говорит? Для чего ты его притащил?

Вовка заволновался:

– Жень… хм… Можно, Рассел у вас поживет? Недолго, всего-то пару недель. Понимаешь, у нас с Дусико ведь однокомнатная, да еще ремонт… Мы сами живем, как в пещере, и спим в обнимку с рулонами обоев и ведрами с краской…

– А зачем он вообще здесь? – удивилась я. – Я имею в виду в России?

– Группа американских товарищей приехала перенимать опыт, – пояснил Вовка. – Разместить велено по семьям. На гостиницу, сама понимаешь, у нашего ведомства денег нет. А у нас с Дусико ремонт, краска…

– Да помню: обои, пещера… Только вот скажи мне, родственник, это какой же такой у вас в конторе необыкновенный опыт, что его приехали перенимать аж из неблизкой Америки? Ладно, – махнула я рукой, – пусть живет! Я его научу родину любить!

– Зайцева, – забеспокоился Ульянов, – вот только этого не надо! Прошу тебя как человека: без выкрутасов…

– Ну, это уж как получится, гражданин следователь! Сам знаешь, я за себя не отвечаю! Не волнуйся, Вова, – успокоила я Ульянова, заметив в его глазах мольбу, – все будет о'кей! Я устрою господину Доуэрти культурный отдых по полной программе!

Последнее заявление еще больше обеспокоило старшего следователя. Но выхода у него не было, и он лишь горестно вздохнул. Я растянула губы в улыбке: – Ну что, Рассел? Welcomе in Russia!

Доуэрти энергично затряс головой и неожиданно заявил:

– Горбачьефф… Пьерьестройка… Водка… Икра…

– Во дает янки! – восхитилась я. – Даже про икру вспомнил! Споемся, амиго!

Я вскинула руки, сцепленные в замок, вверх, потрясла ими в воздухе и, обратившись к Вовке, спросила:

– Чего это он такой политически неграмотный? Перестройка, Горбачев… А у тебя никого получше нету?

Ульянов развел руки в стороны, мол, выбирать не приходится.

– All right, – кивнула я, – мы его слепим из того, что дали! Рассел, нихт Горбачев, перестройка – капут, икра – дорого! Вова, а он по-русски совсем не андестенд?

Рассел поморгал и ответил по-русски, но с сильным американским акцентом:

– Я немножко говорю на русский. Перед отправкой Россия мы учили язык два месяц. Трудно! Я еще очень много не понимать…

– Ну вот, слава тебе господи! – с облегчением выдохнула я. – Значит, сумеем договориться. Я, конечно, английский знаю. Только англичане меня почему-то не понимают. Вернее, понимают, но не очень… как-то через раз… За два месяца русский, естественно, не выучить. В нем одних падежей шесть штук! Но ты не расстраивайся, Рас, жизнь научит!

Вовка внимательно слушал мой монолог и кисло улыбался.

– Что ж, Рассел, – Ульянов поднялся, – устраивайся здесь, а завтра я за тобой с утреца заеду.

Доуэрти согласно кивнул, и мужчины скрепили договор крепким рукопожатием.

– Жень, – уже на пороге обратился ко мне следователь, – ты это… не очень-то… ну, в смысле…

– Все-все, гражданин начальник, я все поняла. Американец будет в порядке, ты ж меня знаешь, Вовасик!

– Да уж, – печально вздохнул Вовка, – именно это меня и беспокоит! Я тебя очень прошу: не роняй честь государства перед иностранцем…

– За все государство я отвечать не берусь, а честь родной прокуратуры соблюду, – твердо пообещала я. – Все, Вовасик, пока! Пойду американца воспитывать. Привет семье!

Вовка еще раз вздохнул и ушел, а я вернулась в комнату.

Рассел по-прежнему сидел в кресле, но уже не улыбался, а, прикрыв глаза, о чем-то размышлял. Вполне вероятно, вспоминал свою далекую родину. При моем появлении он открыл глаза и поинтересовался: