Я удивляюсь:

– Тамара Петровна, а почему вас это беспокоит, директор – он что, ваш сын?

– Какой сын, Арбатов! У меня сроду детей не было... я была еще для этого молода... но сейчас пришло время обзавестись хотя бы одним, я уже в зрелом для этого возрасте. Но вот беда: не могу зачать, думаю, все дело в некачественных сперматозоидах моего друга-директора.

– А сколько ему лет? – интересуюсь я.

– Тридцать пять всего, а как осеменитель он уже никуда не годный. Мужики нынче – тьфу!.. Придется мне, Арбатов, попросить тебя об одной услуге интимного свойства.

– Простите, Тамара Петровна, я очень спешу, срочное дело, – оправдываюсь я, – но я могу порекомендовать вам одно верное средство, им поделилась со мной перед смертью моя прабабушка. Надо прийти в Эрмитаж, найти там «Джоконду» Леонардо да Винчи и полчаса смотреть ей в глаза – после этого все женщины обязательно зачинают.

– Арбатов, ты мне тюльку не вешай, не такая я дура, чтобы поверить в твои сказки. Ты еще в школе всех своими выдумками доставал. Я не забыла, как первого апреля ты повесил перед дверью школы плакат, якобы вместо уроков проводится массовый забег всех классов в Сосновском парке, и потом учителя полдня собирали учеников по всему лесу.

Хотя то объявление придумал и повесил Громов, но я не спорю.

Как говорит моя мама, если хочешь сохранить здоровье, никогда не противоречь женщине.

В этот день командировать на мамину дачу алкаша Сидорова мне не удается: на звонки в дверь он не отвечает, а когда я, забравшись на его балкон, заглядываю внутрь квартиры – вижу соседа, лежащего частично на кровати, частично на полу. И множество пустых бутылок вокруг.

В понедельник утром младшая Александра еще спит, а я вскакиваю по привычке в полшестого, чтобы бежать на работу. Ведь еще не известно, что у нас в дипломате, поэтому работу бросать пока не стоит. Да и Сидорова все равно с утра не оживить, я это знаю. Я быстро одеваюсь и на всякий случай прихватываю с собой дипломат: а вдруг мне удастся вскрыть его на заводе (распилить на токарном станке, например) и тогда не надо будет тащить его за город, на мамину дачу. Я выхожу на площадку и вижу привычную картину: рядом с соседней дверью спит Сидоров. Похоже, что он уже истратил триста рублей, которые я ему дал, поэтому есть надежда, что к вечеру будет транспортабелен. Я толкаю Сидорова ботинком в ногу, он слегка приоткрывает глаза и смотрит, не узнавая. Я говорю:

– Гражданин, через час приходите в семнадцатое отделение милиции, у нас сегодня бесплатная раздача пива, всем по две бутылки в одни руки.

Сидоров с трудом пытается встать:

– Начальник, блин, а можно подойти сейчас? А то вдруг все разберут и мне, участнику войны, не хватит.

– Нет, сейчас еще рано, коров еще не подоили, приходите через час.

Сидоров садится обратно на бетонный пол и закрывает глаза. А я выхожу из парадного подъезда, пропитанного запахами человечье-кошачьей мочи, вдыхаю морозный чистый воздух и улыбаюсь, потому что впереди целый день, обещающий маленькие и большие приключения.

Погода точно такая же, как и вчера: идет небольшой снег, дует несильный ветер, мороз чуть больше десяти градусов. Сейчас бы взять лыжи да поехать в Кавголово! Обожаю бегать на лыжах по Кавголовским горам, по хорошей лыжне, а лыжня в Кавголово, как правило, очень хорошая, потому что там проходят различные соревнования, разумеется, не пловцов и не шахматистов. А машины, которые позавчера вечером горели, исчезли, их куда-то уже утащили, место былого сражения присыпано снегом, и впечатление такое, будто ничего здесь не происходило. «А может, и не было ничего, и все мне только приснилось?» – спрашиваю я себя, но, ощущая приятную тяжесть кейса в правой руке, понимаю, что все было в действительности, и судьба подбросила мне подарок. И мне, и моим женщинам. Вот только какой?

Надеюсь, нам с Александрами все-таки повезет, и в этом не будет ничего противоестественного: некоторые счастливчики выигрывают миллионы в дурацких играх на телевидении, и никто этому не удивляется, все радуются за победителя, завидуют ему, и телепрограмма на этом неплохо зарабатывает. А нам с Александрами судьба подкинула вот этот тяжеленький дипломатик. И уж наверняка там не продукты питания. Из-за его содержимого уже погибло десять человек на моих глазах. А это значит, что там домик на Канарах (как минимум). В принципе, меня порадует любая сумма денег. И отдавать их кому-либо я не собираюсь.

Я дохожу до метро «Проспект Просвещения» и сажусь в маршрутку. На работу я обычно езжу на маршрутном такси. Дорога занимает двадцать пять минут, и за это время можно двадцать пять раз прочитать стихотворение Владимира Маяковского «О советском паспорте». Однажды я прочитал его двадцать четыре раза, а когда начал читать в двадцать пятый, то четырнадцать пассажиров и водитель, не доезжая до кольца, выскочили из машины. Да, разлюбил наш народ высокую поэзию...

Добравшись до завода, я поднимаюсь на второй этаж, вхожу в раздевалку и здороваюсь за руку с тремя крепкими мужчинами. Вообще-то, в бригаде у нас числится двадцать один человек, но семнадцать – болеют, поскольку у них больничные со стопроцентной оплатой (если бы у меня было сто процентов, я бы простужался и болел гораздо чаще), так что мы пашем вчетвером – я, Слава, Иван Ильич и бригадир Власов.

Шестидесятилетний Иван Ильич (которого все зовут просто Ильич, потому что он здорово похож на Владимира Ильича – такой же маленький, с бородкой, и очень прыткий) восклицает:

– Ого, Игорь, видать, начальником стал, на работу с дипломатом ходит!

Ко мне подскакивает Слава Ершов (ему тридцать лет, он в бригаде самый молодой):

– Игорек, а выпить в твоем чемодане ничего нет? Организм клинит, не дай умереть.

– Ничего нет, и я на работе не пью, ты же знаешь – отвечаю я.

Седой пятидесятилетний Власов (он у нас бригадир) бурчит:

– Если ты не пьешь на работе, значит, ты гонишь брак, потому что невозможно работать нормально, когда руки трясутся. Так, кто сегодня бежит за «шилом»? Уже пятнадцать минут восьмого, пора зарядиться, а то так можно и план работы сорвать.

Токари сбрасываются по червонцу, и Славик Ершов как самый молодой и быстрый убегает к одному из подпольных торговцев спиртом (их на заводе четверо, и об их деятельности знают все, в том числе и начальство, но с работы почему-то не увольняют, только переводят из цеха в цех, как переходной вымпел в советское время).

Я ставлю дипломат в свой шкафчик и иду работать.

В цеху ко мне подходит Власов (он маленького роста и поэтому смотрит на меня, задрав подбородок):

– Игорь, сегодня твоя очередь подметать цех.

Я возражаю:

– Михалыч, я же в пятницу подметал.

– Мы с утра раскинули картишки – в подкидного, – и ты остался дураком, значит, тебе и подметать, уж не обессудь.

Я не соглашаюсь:

– Как я мог остаться дураком, если я не играл? Я же только что пришел.

– За тебя играл Кузьмич.

Кузьмич – это наш заводской электрик. Трезвым его никто никогда не видел, а пьяненький – он никого и ничего не видит. Меня всегда удивляет, как он обнаруживает перегоревшие лампочки и заменяет их на новые.

– Но Кузьмич не играет в карты, – говорю я. – Это любой тебе скажет. Он не отличит даму от валета.

– Кузьмич только держал твои карты, а ходил за тебя Славик. Но это не важно, – заявляет Власов, – важно, чтобы в цеху был порядок. Так что подметешь, а я потом проверю.

Власов – рабочий старой закалки, и очень уважает чистоту и порядок. Он доволен, что семнадцать человек из бригады не выходят на работу, потому что их семнадцать станков стоят чистые и не производят металлическую пыль и стружку. И кто бы ни убирал в цехе, Михалыч обязательно подметает следом, ворча, что нынешняя молодежь не умеет держать в чистоте рабочее место.

– Сталина на вас нет, – рычит он. – При нем вас бы всех до единого расстреляли.