Мимо прошмыгнула тощая кошка, и вслед за ней перед дверью кабачка появился Марк. Он был один, закутан в короткий плащ, на лоб надвинута широкополая шляпа — и не понять, что это он. Эрле шагнула ему навстречу, он машинально напрягся, но тут же узнал ее и встревожился.
— Эрле? Что-то случилось? — спросил он обеспокоенно и тут же спохватился: — Тебе не холодно?
— Нет, что ты, я ненадолго, сейчас домой пойду, — утешила его девушка. — Я тебя вот о чем хотела попросить… Ты сегодня Стефана увидишь?
— Да, а что? — Марк все еще не мог понять, чего от него хотят.
— Ты не мог бы за ним присмотреть? Ну, чтобы он никуда из «Кружки» не ушел и домой попал хоть когда-нибудь? — Марк нахмурился, и девушка поспешно добавила: — Это Анна панику подняла. Ей будет спокойнее, если ты за ним приглядишь.
Лицо Марка прояснилось, и Эрле поспешила закрепить достигнутый успех.
— Ты особо не утруждайся, просто утащи его с собой, когда соберешься уходить, вам все равно по дороге. Его дядя тебе еще и спасибо скажет…
— А если он соберется домой раньше, чем я? — вопросил Марк с явным неудовольствием.
— Стефан? Ты шутишь! Дай ему волю — он до утра отсюда не уйдет! — возразила девушка, поежившись от настигшего ее порыва ветра. Марк это тотчас же заметил, покровительственно взял за локоть и потянул вверх по улице:
— Дай я тебя хоть до дома провожу, поздно уже… Хорошо, я за ним пригляжу, не беспокойся.
По дороге они встретили компанию знакомых Марку студентов, развлекавшихся тем, что с криком выскакивали на запоздавших прохожих. Марка они узнали, но слишком поздно; Эрле ехидно осведомилась, кто это их так напугал, и пообещала защитить от любых привидений и страшных зубозябров. Студенты фыркнули, Марк громко подумал о них много нелестного и собрался произнести речь о методике правильного пугания, но Эрле опять перебила его какой-то шуткой. В итоге до дома девушку провожала большая компания, по дороге она замерзла и долго потом грелась перед камином, а затем пошла вниз, к тетушке Розе, попросить у нее кружку горячего молока…
И все это время ее не оставляло странное ощущение, что она делает что-то не так, совершает какую-то ошибку и упустила что-то важное… но что именно — понять ей в тот вечер так и не удалось.
А наутро Эрле узнала от совершенно обезумевшей Анны, что ночью Стефана арестовали.
Для Эрле настали тревожные дни. От отчаянно оправдывающегося Марка она узнала подробности случившегося. Тем вечером Стефан выпил больше обычного и начал произносить длинные речи, в которых поносил императора Вильгельма и восхвалял герцога Фольтерверского. Договорился даже до того, что Ранница — свободный город, к империи присоединилась добровольно, а раз так, то Совет вправе в любой момент признать над собой власть герцога, и городские власти будут глупцами, если в ближайшее же время этого не сделают. Марк эти крамольные излияния дослушивать не стал, оборвал оратора на полуслове, а потом кто-то увел беседу в безопасное русло. Но настроение у Марка уже было безнадежно испорчено, и он собрался уходить. Памятуя о просьбе Эрле, велел собираться и Стефану — к счастью, тот не стал особо сопротивляться и легко позволил себя увести. По дороге Стефан глотнул свежего воздуха и окончательно протрезвел. По крайней мере, когда Марк предложил приятелю на всякий случай проводить его до самого дома, тот энергично воспротивился и предложил провожать Эрле, если уж ему так нравится это занятие, а не лезть с такими предложениями к нему, Стефану. Он-де не ребенок и сам прекрасно найдет дорогу. Марк пожал плечами, и на том они расстались. Как выяснилось позже — зря. Потому что Стефана задержал ночной патруль, и обвинения против него были весьма серьезными: распевание песен, хулящих Его Императорское Величество.
Анна была вне себя от горя. Эрле ужаснулась, запоздало сообразив, что она теперь должна думать о Марке и о ней, Эрле, тоже. Девушка не могла понять, где были ее глаза, что она не заметила такую очевидную вещь и повела себя, как последняя идиотка. Что было хуже всего — Анна ее ни в чем не обвиняла и не упрекала ни ее, ни Марка. Эрле попыталась оправдаться, как-то объяснить, что они не знали и не хотели — Анна внимательно выслушала ее тираду и сказала, что конечно же, она им верит, у нее и в мыслях никогда не было, что они в чем-то виноваты. От отчаяния Эрле захотелось то ли заплакать, то ли стукнуть Анну — она не сделала ни того, ни другого, только встала перед зеркалом и где-то с час ругала себя всеми словами, какие только могла вспомнить. Что про нее думают плохо — это еще ладно, переживет, не в первый раз… Но Марк! Он же страдает из-за ее ошибки!.. И вот это было совершенно невыносимо.
Тем временем Анна развила лихорадочную деятельность. Свечение вокруг ее головы стало тускнеть и пропадать; Эрле догадывалась, почему, и про себя подумала, что, когда Стефана выпустят, надо будет попытаться уговорить их с Анной уехать в Таххен, к отцу Теодору… Еще вчера задумчивая и мечтательная, Анна внезапно стала деловой и сосредоточенной. Она добилась свидания со Стефаном и обошла чуть ли не всех городских чиновников — от бургомистра до магистрата. Ее везде принимали благосклонно и выслушивали не без сочувствия: Анна прекрасно умела пользоваться своей хрупкой беззащитной красотой, чтобы тронуть сердце собеседника, а горе сделало ее только красивее. Редко кто из чиновников мог устоять перед ласковым взглядом этих ангельских нежных глаз, перед магией этого светлого, почти прозрачного личика — и тут ничего не менял даже тот факт, что девушка, как-никак, приходила хлопотать за возлюбленного.
Все эти детали Эрле знала от самой же Анны: та завела привычку время от времени заходить к Эрле и пересказывать ей последние новости. Эрле от этого хотелось выть волком. Как-то раз она попыталась помочь: высказала мысль, что дядя Стефана, богатый купец, чьим заботам был вверен юноша на время его пребывания в Раннице, наверняка тоже ищет способ, как помочь племяннику, и если они с Анной объединят усилия… Договаривать Эрле не стала: Анна так разволновалась и на лице ее появился столь явный испуг, что девушка обреченно замолчала и не высказывала больше вообще никаких идей…
От Анны же Эрле узнала, что у других участников той злополучной пирушки тоже были неприятности. Всех их вызывали к магистрату, особенно тщательно допрашивали Себастьяна и, само собой разумеется, Марка. Магистрата Анна побаивалась — слушает бесстрастно, не поймешь даже, слышит или нет, а глаза безразличные и колючие, как взглянет, так ноги чуть не отнимаются… И что хуже всего, именно от этого человека зависела в конечном итоге судьба Стефана.
Эрле очень хотела поговорить с Марком, но после того памятного раза он отчего-то перестал к ней заходить. Безрезультатно прождав несколько недель, Эрле плюнула на все приличия и пошла к нему домой сама. В первый раз она его дома вообще не застала — хозяйка, унылая невзрачная вдова лет сорока, меланхолически работая спицами, сообщила, что его нет, а когда вернется — неизвестно, и куда ушел, неизвестно тоже, она у него отчета не спрашивает, лишь бы за квартиру платил исправно. Эрле ушла, так ничего и не добившись. В следующий раз Марк, правда, оказался дома, но легче от этого ничуть не стало — он смотрел на Эрле сумрачно, отвечал односложно, о Стефане вообще говорить отказался, судорожно пробормотав, что тот сам во всем виноват, а за мрачностью его проглядывало такое напряжение, что девушка едва сдержала неуместное желание взять его за руки и попросить все ей рассказать — она его непременно выслушает и постарается помочь, и от этого, вот увидишь, сразу станет легче!.. — но Марк к откровенной беседе расположен не был, а потом и слушать ее перестал. Эрле не выдержала и стала прощаться; на лице его появилось столь плохо скрываемое облегчение, что она обиделась и больше встреч с ним не искала.
Так прошла осень. Улетели на юг птицы и перелетные северные драконы, и раздобревший Муркель проводил их длинным тоскливым взглядом со своего подоконника. Потом зарядили дожди. Эрле хотелось забраться на подоконник рядом с котом и прижаться лбом к волнистому серому стеклу, наблюдая за тем, как бурные вздувшиеся ручьи текут по мостовой, таща с собой щепки, отсыревшие листья и прочий сор, неуклонно исчезающий в том или ином водовороте. Однажды она увидела игрушечный деревянный кораблик, отважно боровшийся с мелями и бурунами… он выглядел таким маленьким и решительным, что она невольно загадала: если он проплывет мимо ее окна и не утонет — все будет хорошо… что «все», она не уточняла даже мысленно… кораблик не утонул, а сел на мель — толстую косу прибрежной грязи, и Эрле, так и не определившись, как это следует трактовать, плюнула на это самое все и пошла налить коту молока.
