— Ты опять забыл. Я вряд ли сумею их увидеть.

— Ничего, я покажу! — он говорил горячо, стиснул на мгновение зубы, опять понимая: не то. — Ты увидишь, ты должна, ты — не они, у тебя получится!..

Эрле непроницаемо повернула к нему голову — впервые он не мог понять по ее лицу, что она чувствует.

— Спасибо, что-то не хочется. Я уж лучше домой. — Она свернула в сторону, проскользнула между двумя хохочущими девчонками, влилась в очередную группу людей — исчезла, растворилась, сбежала…

Он остался один. Стоял до тех пор, пока кто-то его не толкнул. Себастьян еле слышно извинился — его не услышали, впрочем, это было и неважно, — развернулся и медленно, с усилием, глубоко впиваясь коньками в беззащитный лед, покатил за своей тенью — туда, где водились русалки. Один.

Больше Эрле его не видела. Через три дня, когда она снова отправилась на речку покататься на коньках — обидно… любимая забава словно потускнела, утратила часть привлекательности… — ей встретилась Мария. Словно невзначай Эрле спросила у нее, как там Себастьян. Девочка посмотрела на нее недоверчиво и угрюмо пробормотала, что он еще третьего дня сбежал из дома — и, судя по оставленной им короткой записке, возвращаться не собирается, потому что твердо решил добраться до моря, устроиться матросом на какой-нибудь корабль и навсегда уплыть в дальние неведомые края. Эрле скептически хмыкнула, выразив тем самым обуревающие ее глубокие сомнения в разумности сей затеи; Мария не сказала ничего, и на том они разошлись.

Эрле дожидалась оттепели, чтобы покинуть Ранницу. Никому о своем намерении она пока что не сообщала, да в общем-то, и сообщать было особо некому: ни Марка, ни Анны, ни Стефана, а теперь вот еще и Себастьяна не стало… Впрочем, о последнем она, признаться, не слишком сожалела — но не тревожиться остатками души за судьбу юноши не могла. А еще было жалко его родных. Собственно говоря, это ведь она была виновата, что все получилось так плохо, но на то, чтобы почувствовать себя таковой, у нее уже не было сил.

С горя начала писать стихи. Не понравилось: они выходили неживые и слишком тяжеловесные. Сама себе удивилась, обнаружив, что успела уже написать довольно много; уничтожать не стала — спрятала, не собираясь кому-либо их показывать.

…А оттепель никак не приходила.

Она спускалась вниз по лестнице. Медленно, очень медленно, склонив голову набок, словно вслушиваясь в каждый скрип ступенек. Рукой вела по перилам — до тех пор, пока не осознала, что пытается царапать ногтями полированную поверхность. Отняла руку, зачем-то оглянулась, вороватым движением спрятала руку за спину. Ступила на последнюю ступеньку — и поняла, что забыла, зачем спускалась. Подняться наверх, может, вспомню?

Вместо этого — села на предпоследнюю ступеньку, пачкая юбку, потом — медленно обняла руками колени, положила на них голову. Глаза оказались рядом со столбиком перил — так близко, что едва было можно рассмотреть прожилки в темном дереве. Не удержалась, потянулась к столбику, коснулась его пальцем, сильно надавила, начала путешествие — сверху вниз, от выточенного кольца по гладкому изгибу до самой ступеньки, потом снизу вверх — и так до тех пор, пока пальцу не стало горячо и больно. Обхватила столбик ладонью, распрямила ноги, привалилась к перилам плечом и головой. Закрыла глаза. Мыслей не было. Было хорошо и немножко спокойно. Тела своего она уже не чувствовала, и это оказалось приятней всего. Воздух тек сквозь голову быстро и невесомо, и девушка становилась легкой и прозрачной, медленно пульсировала, то распухая, то сжимаясь до одной точки. А потом ее не осталось совсем.

— Эрле? Эрле, да что с тобой!

Кто это? Надо бы глаза открыть — о-о, оказывается, я все еще есть — что-то холодное на руках… фу, гадость.

— Марк?..

Он был рядом. Он стоял на коленях — серый подбитый мехом плащ, непокрытая голова — весь обсыпанный снегом, как рождественский принц из сказки. Он держал ее ладони в своих. Золотистого ореола власти вокруг его лица уже не было. Она высвободила руку, машинально потянулась к коричневому меху воротника — стряхнуть паучат-снежинок; так и не дотянулась: уронила. Наверное, лицо при этом у нее было пустое — Марк сам встал и ее потянул наверх.

— Я это, я… Ну нельзя же с собой так… Вот и верь тебе после этого… — то ли засмеялся, то ли заплакал он.

Эрле ткнулась щекой в его плечо, в холодную немного влажную ткань плаща. Под тканью было тепло, и оно дотянулось до ее щеки. От Марка пахло улицей, морозом и дорогой.

— Это ничего, что я так? — шепотом спросил он на ухо. — Без предупреждения, даже знать о себе не давал?..

Девушка молчала. Невероятное, робкое, почти обморочное тепло отдавалось в груди гулкими короткими ударами сердца.

Назавтра пришла оттепель. Через неделю была свадьба.

Эрле не знала, что они будут делать после свадьбы: останутся ли в Раннице, у тетушки Розы, поедут ли еще куда… Самой ей об этом как-то не думалось, а спросить у Марка — не догадалась. Впрочем, оказалось, что он уже все предусмотрел и заранее обо всем позаботился. Вернувшись домой из церкви, Эрле собрала свои нехитрые пожитки, поцеловала на прощание украдкой утирающую глаза тетушку Розу, посадила в корзинку хмурого Муркеля и отправилась в свой новый дом — Марк купил его еще месяц назад и даже успел обставить. Это было невысокое двухэтажное строение с покатой черепичной крышей и просторными окнами; фасад его выходил на тихую улочку, а за домом располагался небольшой садик с несколькими яблонями. Эрле он очень понравился; Муркелю тоже. Удивило, правда, то, что часть комнат еще пустовала — Марк с возмущением ответил, что не мог же он обставлять апартаменты жены без самой жены, он вообще не понимает, как на него нашло такое умственное затмение, что он дом без нее купил! наверное, это предсвадебное… а что до остальных комнат, то он, конечно же, собирался сначала купить мебель, а потом идти делать предложение, но не вытерпел и решил поменять эти два дела местами. Тем более что в доме можно жить и так. Вот. А потом он удовлетворенно сообщил, что она как его жена будет хорошо обеспечена и, кажется, даже всерьез вознамерился составить план — сколько денег в год и на что она сможет теперь тратить. Эрле хохотала чуть ли не до упаду, потом чмокнула мужа в нос и сказала, что он просто прелестен. Тот, как обычно, ничего не понял и мрачным радостным тоном потребовал объяснить, что тут смешного. Это вышло у него так знакомо и привычно, что она снова прыснула, с трудом выдавив, что он лапушка и солнышко. Марк подумал и тоже засмеялся…

Как-то раз Эрле спросила у мужа за завтраком, почему он сегодня выглядит таким довольным. Неужели на скатерти со вчерашнего дня появилось что-то новое? А может, там карта, как найти зарытые пиратские сокровища? Он ответил — ему только сейчас пришла в голову мысль, что он, оказывается, заключил самую выгодную сделку в своей жизни. Какую? С кем? — не поняла Эрле. С Богом, серьезно пояснил Марк. Ну та, про "в горе и в радости", помнишь? И добавил задумчиво, что ему от этого легче и эффективнее работается и как-нибудь на досуге он непременно разберется, почему. Эрле взяла себе еще печенья, потом положила ладонь поверх руки мужа и чуть-чуть сжала его пальцы.

Через месяц после свадьбы Марк уехал. Обещал вернуться, на вопрос "когда?" только пожал плечами. Эрле вздохнула и сказала, что она, конечно, все понимает, дядя оставил хорошее наследство, а торговля — занятие жутко прибыльное, но она всего лишь глупая женщина, ничего в таких вещах не смыслит и разбираться не собирается. Главное — чтобы некоторые помнили: во-первых, у них есть жена, а во-вторых, надо быть осторожнее, потому что разбойники — очень-очень плохие люди. Марк фыркнул и покачал головой. А потом уехал. Вернулся только через месяц, усталый и исхудавший, неделю отсыпался, а потом опять куда-то засобирался, и Эрле вновь оказалась предоставлена сама себе.

От скуки она свела знакомство с соседями. К ее удивлению, это оказались люди ей не безызвестные — Карл, старший сын Марты, судейский чиновник, и его жена Агнесса. Как это водится, таланты обоих не имели к их занятиям ни малейшего отношения: у мужа был талант выращивать животных, у жены — растения. И у обоих — совершенно нераспустившийся.