– У орков шаманов много… Видел я, что они творят! Такого даже на Реке не было. А страшнее всех Эрлан-бей, из клана Небесных Воронов.

Воевода кивнул.

– Он у них и вождь, и колдун; живет в Болотах Отчаяния, и всякая тварь трясинная, и баньши, и людоеды-спригганы ему поклоняются. Сказывают, что в детстве мать кормила его мозгом Дракона, отсюда его могущество.

Слегка прищурившись, Огнард добавил:

– А еще я слышал, что Эрлан-бей никому из своего племени не дозволяет постичь искусство шамана; есть у них колдуны, но только слабые, и сила их только в волшебных посохах. А коли найдется тот, у кого колдовство в крови, ему отрубают голову, и вождь пожирает его мозги, чтобы стать еще сильнее.

Воевода махнул рукой.

– Да, впрочем, каких историй про орков ни порасскажут! Можно ли всему верить? Но вот что знаю доподлинно, сам верховный хан, Саардак, Эрлан-бея боится и хотел бы прирезать, да лапы коротки; день придет – и один из них другого прикончит, помяни мое слово.

Он вдруг замолчал.

– А может, – прошептал воевода, – может… Настасья, сестра Казантула, та самая ведьма, я тебе говорил. Не зря их обоих выперли из столицы! Говорят, у нее двадцать девятый дан; ей поднять зомбей, что мне клопа задавить.

С крепостной стены спустились двое крылатых всадников. Один вел в поводу пегаса для воеводы, другой – черного ворона для меня.

– Пора вернуться в казармы, – сказал Огнард. – Там отдохнешь как следует, а потом…

– А потом тебя, воевода, вздернут, – раздался негромкий голос.

Мы обернулись.

В начале переулка стоял худой, высокий брюнет в атласном плаще. Узкие глаза ощупывали меня, и чувство было такое, словно моего лица касаются холодные паучьи лапы.

– Руфус, – процедил воевода.

Казначей неспешно подошел к нам.

Темные волосы были подстрижены коротко, на лбу – серебряный обруч с перевернутым анкхом. По пергаментной коже скользили легкие молнии – успел наложить на себя защитные заклинания.

– Что это значит, Огнард? – негромко спросил начальник городской стражи, и в этих тихих словах было больше ярости и угрозы, чем во всех криках воеводы.

Руфус протянул руку к стене.

– В укреплениях дыры. У Северных ворот твои удальцы накидали гниющих трупов. И даже не подумали сжечь. Не знаешь, что ль, как легко может начаться мор?

– Нельзя сжигать зомби, – отвечал Огнард, быстро приходя в ярость. – Их наши колдуны осмотрят, надо узнать, кто…

Яркие столбы пламени взметнулись к самому небу.

Рокот огня донесся из-за стены.

– А может, мы эти трупы еще по городу провезем? – вкрадчиво спросил Руфус. – Ну, чтобы все смогли заразиться.

Он резко махнул рукой.

– Жизнь тебя ничему не учит, я вижу. Тварь едва не проникла в канализацию. Могла заразить весь город. А ты? Потешную боевку устроил, на птичках своих катался, мага моего с поста сорвал, – для чего? Чтобы враг мог сюда проникнуть?

Руфус покачал головой.

– Ежели это не измена… а пахнет изменой, такое за версту чувствуется, то разгильдяйство и полная безалаберность. Я бы тебя повесил как человек гуманный, а стоило бы и четвертовать.

– Ты, Руфус, не забывайся.

Огнард шагнул к нему, положив ладонь на топор.

– Я на своей земле, – негромко процедил казначей. – Здесь, в городе, ты никто. Блохам своим в бороде указывай. А это…

Руфус посмотрел на меня.

– Хорс, чародей, – угрюмо проронил Огнард.

На злобные слова казначея он никак не ответил.

То ли был всепрощенцем, во что мне как-то не верилось, то ли хорошо знал, если начнет орать, так точно наговорит лишнего, а может, и голову снесет Руфусу.

– Здесь проездом, с другом каким-то встретиться собирался.

– Истинно, – подтвердил Димитрис.

Он подъехал к нам на двуглавом волке.

Не имея крыльев, он не телепортировался к Северной башне с первым отрядом и воеводой, а прибыл позже, с пехотными.

Или все это время был здесь, управляя зомби.

– Но вы не волнуйтесь, Руфус. Огнард наш как следует встретил гостя. Все ему рассказал о том, что с имперским дознавателем было. И даже просил его раскрыть это преступление…

Димитрис тонко улыбнулся.

– Видно, не верит, что вы на это способны; а может, и вас самого убийцей считает.

– Что? – нахмурился казначей. – Мало того, что ты разрушил всю городскую стену? Чуть не сдал город неведомому врагу? Так ты еще и тайны государственной важности, блага отчизны и императора касающиеся, первому встречному растрепал?

– Он не первый встречный, – воевода встал ко мне ближе. – Мы вместе на Черной Реке служили.

– Огнард хочет сказать, – медовенько подсказал Димитрис, – что видит этого мага впервые в жизни; просто у того есть медаль за храбрость.

– Медаль, значит…

Руфус провел по губам полусогнутым пальцем.

– Ладно, я разберусь; быстро позвать сюда Торвальда, пусть починит и стену, и дома рядом, а то еще рухнут. Ты…

Он показал на Огнарда.

– Берегись. Знаю, Аскольд тебя всегда прикрывает. Но это скоро закончится.

Всегда полезно смотреть, как ссорятся люди.

Хорошая возможность понять, чего говорить и делать не стоит. Всю жизнь мы заняты только тем, что создаем врагов, обычно в своем собственном сердце, но порой и вокруг себя.

Если вычеркнуть все проблемы, на которые мы напросились сами, жизнь будет простой и приятной.

Правда, тогда мы перестанем быть людьми.

– Маг! – Руфус обернулся ко мне. – Обожди немного, нам надо поговорить. Прости за эту задержку…

К нам уже, отдуваясь, спешил заполошный гном со свитками чертежей.

– Но сам видишь, мы важным делом заняты. Если надо, вели позвать себе лекаря; их тут много понабежало… в пустой-то след.

Торвальд уже развертывал чертежи; казначей провел по ним длинным пальцем и что-то пробормотал.

Огнард стоял поодаль, черный от ярости.

Его огромный кулак, закованный в латы, медленно наливался алым огнем. Хотя воевода сам и не владел магией, в его доспехи были вшиты мощные заклинания.

Может, и некромантьи.

А избавиться от командира стражи он явно хотел давно. Так не сам ли Огнард натравил мертвецов на город? Вот уж кого никто бы не заподозрил.

– Эй, – я подошел к пареньку, сидевшему на обломке камня. – Как голова? Болит?

Он успел отвести своего товарища к лекарю и вернуться. Помятый шлем держал на коленях.

К виску прикладывал болотного цвета слизня.

Это был морбофаг, пожиратель боли.

В столице и больших городах империи их строго запрещено разводить; жрецы Перуна считают, что вместе с болью слизни отжирают кусочек вашей души.

Но жрецы Перуна – еще те паскудные сволочи; если их начнут вешать на площадях, народ будет только рад.

Впрочем, люди рады всегда, когда кого-нибудь вешают; лишь бы ногами дергал да хрипел позабавнее.

– Почти прошло, – сказал парнишка.

И сразу же сморщился от боли.

– Как звать-то тебя?

Я опустился рядом.

– Аксен.

– Хорошее имя.

Глупость изрек, признаю.

Никто ведь не скажет: «Имя твое – дерьмо, и папа твой был придурком, когда тебя так назвал».

Если бы не эта чертова вежливость, нам пришлось бы почаще заглядывать в глаза правде – и тогда, кто знает, может, наш мир стал бы чуть-чуть получше…

Впрочем, Аксен – и впрямь славное имя.

Для разнообразия.

– Ты ведь нездешний? – спросил я.

Парнишка поморщился.

Разжал руку, и слизень вдруг обратился в огромную стрекозу, забил крылами и устремился в небо.

Он высосал всю боль и теперь улетел на волю.

– Я из Златых Степей, – ответил Аксен.

Их так зовут из-за полей пшеницы, бескрайних и настолько красивых, что даже порою жаль обагрять их кровью.

Самая нищая провинция всей Империи.

– Как в армию попал? – спросил я.

– Мой отец служил на Реке. – Парнишка опустил голову. – Там и сгиб. Говорят, изверья подрали. Орден ему вручили посмертно, от государя-императора. Нам, правда, только помятую грамоту принесли…