После команды «Стой!» никто не подходил к орудию, ни один орудийный номер не сдвинулся со своего места в шеренге до приезда командира батареи. В чем же дело? Лейтенант Величко молча ждал объяснений. Получив разрешение, я снова взялся за рукоятки маховиков. Капля, заключенная в стеклянную ампулу, начала сползать и снова вернулась в срединное положение. Величина ошибки при установке угла возвышения орудийного ствола не изменилась — одно деление прицела. В чем же причина? Состояние материальной части? — Неисправное орудие вело огонь?! — воскликнул изумленно Величко.— Вы доложили о готовности! Неслыханно... грубейшее нарушение дисциплины... грубейшее!.. Найти всех, кто виновен в происшествии, к четырнадцати часам завтра, — он сунул БУА в полевую сумку и осмотрел штабель.— Любопытно... десять ящиков... вам приказано выгружать весь боекомплект, полностью, до последнего снаряда!
Лейтенант Величко находил, что орудийные номера, прибывшие в 3-ю батарею из подразделений 76 и 122-мм калибров, недостаточно подготовлены физически к несению службы у 152-мм гаубиц. Обеспокоенный этим положением, он еще в день моего представления потребовал увеличить физическую нагрузку всему личному составу огневых взводов. Проводились тренировки в перекатывании орудий, и всякий раз при занятии позиций орудийные номера должны сгружать все возимые в кузове снаряды и укладывать обратно. Огневые взводы неукоснительно следовали этим указаниям.
Но сегодня на занятиях по строевой подготовке я обнаружил, что одежда большей части людей изорвалась и требовала ремонта. Выдача производилась совсем недавно, полтора месяца назад...
То, что в день принятия должности мне представлялось мелочью, сегодня выглядело иначе. Командиры орудий, несущие непосредственную ответственность за внешний вид номеров, заявили в один голос, что обмундирование рвется на огневой службе главным образом во время работ, связанных с боеприпасами, разгрузку-погрузку нужно прекратить. Такого же мнения придерживался Гаранин. Аналогичное приказание незадолго до моего приезда командир батареи отменил.
В самом деле, думал я, обмундирование выдано для повседневной службы и использовать его на работе вместо спецодежды нельзя. Я надеялся убедить командира батареи, поэтому и задержал подготовку орудий к стрельбе. Телефонист передал на наблюдательный пункт мою просьбу уменьшить количество выгружаемых на позициях ящиков и ограничиться десятью.
— Ну и что же? — спросил командир батареи. Я не получил ответа с НП.
— Старший начальник исходит только из своих собственных соображений при рассмотрении просьб подчиненных и вправе отвергнуть либо оставить их без внимания, вам это известно?
Да.
— Здесь только часть боевого комплекта... Где остальные снаряды?
В тягачах.
— На каком основании?
Обмундирование скоро придет в негодность, считаю,что...
— Отвечайте на вопрос! Я ждал решения...
— Вы отменили приказание старшего. Так следует классифицировать самоуправство старшего на батарее! А в части того, что относится к вещевому имуществу, вы обязаны придерживаться общих требований воинского порядка. Устав призывает бережно обращаться с одеждой, но нельзя возводить бережливость в самоцель... Обмундирование выдано для обеспечения службы, мероприятий, которые проводятся командиром подразделения. Так что, товарищ лейтенант, вам нужно учиться и учиться... Если возникают сомнения, откройте устав. Там есть ответы на все случаи жизни. Проводив командира батареи, я занялся осмотром 2-го орудия. Прицельные приспособления и уровни вполне исправны. А подъемный механизм? Маховик работал с нагрузкой, на рукоятках ощущались рывки. В чем причина?
—Идите сюда...— воскликнул Гаранин. Я нашел командира 2-го огневого взвода на корточках под люлькой.— Поднимите орудийный ствол выше горизонта.
В проеме орудийного щита видны оба сектора. Вал подъемного механизма покрыт густым слоем смазки, смешанной с пылью. По мере повышения температуры воздуха смазка плавилась, изменяя зазор между зубьями вала и секторов, и ствол орудия сам по себе медленно сползал вниз, изменяя положение вертикального уровня.
Явное нарушение правил эксплуатации материальной части со стороны командира орудия и замкового — лица, ответственного за содержание всех механизмов, находящихся за орудийным щитом. Командир орудия следит за работой орудийных номеров и в парке, перед сцепкой, обязан лично тщательнейшим образом проверить состояние орудий и только тогда поднять флажки — сигнал о том, что орудие и тягач готовы к движению.
Гаранин продолжал занятия, а я решил переговорить с .сержантом Дорошенко. Его орудие неподготовлено к стрельбе. На секторах не удалена смазка. Что же, ему недостало времени для приведения материальной части в походное
положение?
— Никак нет. Замковый доложил, что секторы очищены,— ответил Дорошенко,— я хотел проверить... И что же?
— Другие начали докладывать о готовности, и я... поднял флажки.
Сержант Дорошенко перед выходом из парка ввел меня в заблуждение. Он сознает последствия?
— Так точно... моя ошибка...
Он проверял наводку во время «стрельбы»?
— Так точно! Подъемный механизм?
— Ствол дергался... не посмотрел я... Почему?
— Не поспеваешь... одна команда за другой...
Он — сержант, обязан сам соблюдать принятый на ОП ритм и управлять орудийным расчетом.
— Так точно... Не мог... бегал к орудию и обратно на свое место... всего не заметишь... Полуденное солнце светит в глаза сержанту, он мигает рыжими ресницами, с трудом подыскивая выражения. По виску струится пот. Меня раздражали суждения командира 2-го орудия. «Не мог, не заметил». Гражданские люди, заинтересованные в оплате труда, работают в меру возможности. Военный человек связан присягой и соизмеряет свои усилия только с требованиями устава. Он обязан успевать повсюду в рамках своих обязанностей, невзирая на обстоятельства. Разве сержант не учился службе в полковой школе?
— Так точно... Я не заметил грязи... Бегаешь туда-сюда... Незадолго до обеда в парк приехал лейтенант Величко.
— И что же вы ответили сержанту Дорошенко? — спросил командир батареи.— Он не понимает простейших начал службы. Внушать командиру орудия истины полковой школы... поздно. Разжаловать!
Но участь командира 2-го орудия занимала не только лейтенанта Величко и меня. Интересовался этим и младший лейтенант Гаранин.
— Не торопитесь с рапортом,— сказал он,— сержант Дорошенко — неплохой командир...
Я не могу тянуть, лейтенант Величко приказал.
— Старший на батарее вправе иметь свое мнение о подчиненных и отстаивать его, если нужно...
Командир 2-го орудия допускает грубые ошибки: пытался подводить некую базу, обосновать бездеятельность ссылкой на причины, якобы независимые от людей.
— Парень простодушный и сказал то, что хитрый человек утаит,— настаивал Гаранин.
«А если Гаранин прав? — подумал я.— Лейтенант Величко исходит из моих слов, и срок подачи рапорта не установлен».
— Кроме того, у нас не были выработаны определенные взгляды в толковании отдельных уставных положений,— продолжал Гаранин.— Перед выездом, например, положено удалять смазку. Полностью? Частично? Секторы второго орудия очищены в нижней части, вы видели. Работа, значит, в какой-то мере сделана...
Нет, «удаление смазки» толкуется буквально.
— А по-моему, нужно уточнение... Секторы зубчатки имеют длину почти полтора метра...— Гаранин сослался на приказ, изданный по дивизиону. Там перечислялись случаи нарушения пограничного режима, вызванные противоречивыми формулировками различных приказов и инструкций. Наряду с разъяснением уставных терминов командир дивизиона требовал внимательно изучать штабные документы. Указывалось, в частности, что маяк-регулировщик, если он выставляется, должен стоять, сомкнув каблуки на пересечении осевых линий дорог, а не на обочине или в каком-либо другом месте.
Пришел посыльный. Начальник штаба дивизиона вызывал Гаранина и меня на зачеты по артиллерийской стрелковой подготовке — мероприятие, не отмеченное в расписании занятий.
