Санта лежала в постели сильно больная. Но она вроде как улыбнулась, и наши руки сцепились, и я сел возле кровати как был — грязный, при шпорах, в кожаных штанах и тому подобном.
— Несколько часов мне чудился топот копыт твоей лошади, Уэб, — говорит она. — Я была уверена, что ты прискачешь. Ты увидел знак? — шепчет она.
— Как только вернулся в лагерь, — говорю я. — Он был нарисован на мешке с картошкой и луком.
— Они всегда вместе, — говорит она нежно, — всегда вместе в жизни.
— Вместе они замечательны, — говорю я, — с тушеным мясом.
— Я имею в виду сердце и крест, — говорит она. — Наш знак. Любовь и страдание — вот что он обозначает.
Тут же был старый Док Мэсгров, забавлявшийся виски и веером из пальмового листа. Ну, вскоре Санта засыпает. Док трогает лоб и говорит мне: «Вы неплохое жаропонижающее. Но сейчас вам лучше уйти, потому что, согласно диагнозу, вы не требуетесь в больших дозах. Девица будет в полном порядке, когда проснется».
Я вышел и встретил старика Мак-Аллистера.
— Она спит, — сказал я. — Теперь вы можете делать из меня дуршлаг. Пользуйтесь случаем: я оставил свое ружье на седле.
Старик смеется и говорит мне:
— Какой мне расчет накачать свинцом лучшего управляющего в Западном Техасе? Где я найду такого? Я почему говорю, что ты хорошая мишень? Потому что ты хочешь стать моим зятем. В члены семейства ты, Уэб, мне не годишься. Но использовать тебя на Нопалито я могу, если ты не будешь совать нос в усадьбу. Отправляйся-ка наверх и ложись на койку, а когда выспишься, мы с тобой это обсудим.
Бэлди Вудс надвинул шляпу и скинул ногу с седельной луки. Уэб натянул поводья, и его застоявшаяся лошадь заплясала. Церемонно, как принято на Западе, мужчины пожали друг другу руки.
— Adios, Бэлди, — сказал Уэб, — очень рад, что повидал тебя и побеседовал.
Лошади рванули с таким шумом, будто вспорхнула стая перепелов, и всадники понеслись к разным точкам горизонта. Отъехав ярдов сто, Бэлди остановил лошадь на вершине голого холмика и испустил вопль. Он качался в седле. Иди он пешком, земля бы завертелась под ним и свалила его. Но в седле он всегда сохранял равновесие, смеялся над виски и презирал центр тяжести.
Услышав сигнал, Уэб повернулся в седле.
— На твоем месте, — донесся с пронзительной издевкой голос Бэлди, — я был бы королем.
На следующее утро, в восемь часов, Бэд Тернер скатился с седла перед домом в Нопалито и зашагал, звякая шпорами, к галерее. Бэд должен был в это утро гнать гурт рогатого скота в Сан-Антонио. Миссис Игер была на галерее и поливала цветок гиацинта в красном глиняном горшке.
«Король» Мак-Аллистер завещал своей дочери много положительных качеств: свою решительность, свое веселое мужество, свою упрямую самоуверенность, свою гордость царствующего монарха копыт и рогов. Темпом Мак-Аллистера всегда было allegro, а манерой — fortissimo. Санта унаследовала их, но в женском ключе. Во многом она напоминала свою мать, которую призвали на иные, беспредельные зеленые пастбища задолго до того, как растущие стада коров придали дому королевское величие. У нее была стройная крепкая фигура матери и ее степенная нежная красота, смягчавшая суровость властных глаз и королевски независимый вид Мак-Аллистера.
Уэб стоял в конце галереи с несколькими управляющими, которые приехали из различных лагерей за распоряжениями.
— Привет! — сказал Бэд кратко. — Кому в городе сдать скот? Барберу, как всегда?
Отвечать на такие вопросы было прерогативой королевы. Все бразды хозяйства — покупку, продажу и расчеты — она держала в своих ловких пальчиках. Управление скотом было целиком доверено ее мужу. В дни «короля» Мак-Аллистера Санта была его секретарем и помощником. И она продолжала свою работу разумно и с выгодой. Но до того, как она успела ответить, принц-консорт заговорил со спокойной решимостью:
— Сдай этот гурт в загоны Циммермана и Несбита. Я говорил об этом недавно с Циммерманом.
Бэд повернулся на своих высоких каблуках.
— Подождите, — поспешно позвала его Санта. Она взглянула на мужа, удивление было в ее упрямых серых глазах.
— Что это значит, Уэб? — спросила она, и небольшая морщинка появилась у нее между бровей. — Я не торгую с Циммерманом и Несбитом. Вот уже пять лет Барбер забирает весь скот, который идет от нас на продажу. Я не собираюсь отказываться от его услуг. — Она повернулась к Бэду Тэрнеру. — Сдайте этот скот Барберу — заключила она решительно.
Бэд безучастно посмотрел на кувшин с водой, висевший на галерее, переступил с ноги на ногу и пожевал лист мескита.
— Я хочу, чтобы этот гурт был отправлен Циммерману и Несбиту, — сказал Уэб, и в его голубых глазах сверкнул холодный огонек.
— Глупости! — сказала нетерпеливо Санта. — Вам лучше отправляться сейчас, Бэд, чтобы отполдничать на водопое «Маленького вяза». Скажите Барберу, что через месяц у нас будет новая партия бракованных телят.
Бэд посмотрел украдкой на Уэба, и взгляды их встретились. Уэб заметил в глазах Бэда просьбу извинить его, но вообразил, что видит соболезнование.
— Сдай скот, — сказал он сурово, — фирме…
— Барбера, — резко докончила Санта. — И поставим точку. Вы ждете еще чего-нибудь, Бэд?
— Нет, мэм, — сказал Бэд. Но прежде чем уйти, он замешкался ровно на столько времени, сколько нужно корове, чтобы трижды махнуть хвостом, ведь мужчина — всегда союзник мужчине; и даже филистимляне, должно быть, покраснели, овладев Самсоном так, как они это сделали.
— Слушайся своего хозяина! — издевательски крикнул Уэб. Он снял шляпу и так низко поклонился жене, что шляпа коснулась пола.
— Уэб, — сказала Санта с упреком, — ты сегодня ведешь себя страшно глупо.
— Придворный шут, ваше величество, — сказал Уэб медленно, изменившимся голосом. — Чего же еще и ждать? Позвольте высказаться. Я был мужчиной до того, как женился на королеве скота. А что я теперь? Посмешище для всех лагерей. Но я стану снова мужчиной.
Санта пристально взглянула на него.
— Брось глупости, Уэб, — сказала она спокойно. — Я тебя ничем не обидела. Разве я вмешиваюсь в твое управление скотом? А коммерческую сторону дела я знаю лучше тебя. Я научилась у папы. Будь благоразумен.
— Короли и королевы, — сказал Уэб, — не по вкусу мне, если я сам не фигура. Я пасу скот, а ты носишь корону. Прекрасно! Я лучше буду лорд-канцлером коровьего лагеря, чем восьмеркой в чужой игре. Это твое ранчо, и скот получает Барбер.
Лошадь Уэба была привязана к коновязи. Он вошел в дом и вынес сверток одеял, которые брал только в дальние поездки, и свой плащ, и свое самое длинное лассо, плетенное из сыромятной кожи. Все это он не спеша приторочил к седлу. Санта, слегка побледнев, пошла за ним.
Уэб вскочил в седло. Его серьезное бритое лицо было спокойно, лишь в глазах тлел упрямый огонек.
— Вблизи водопоя Хондо, в долине Фрио, — сказал он, — пасется стадо коров и телят. Его надо отогнать подальше от леса. Волки задрали трех телят. Я забыл распорядиться. Скажи, пожалуйста, Симмсу, чтобы он позаботился.
Санта взялась за уздечку и посмотрела мужу в глаза.
— Ты хочешь бросить меня, Уэб? — спросила она спокойно.
— Я хочу снова стать мужчиной, — ответил он.
— Желаю успеха в похвальном начинании, — сказала она с неожиданной холодностью. Потом повернулась и ушла в дом.
Уэб Игер поехал на юго-восток по прямой, насколько это позволяла топография Западного Техаса. А достигнув горизонта, он, видно, растворился в голубой дали, так как на ранчо Нопалито о нем с тех пор не было ни слуху ни духу. Дни с воскресеньями во главе строились в недельные эскадроны, и недели под командою полнолуний вступали рядами в месячные полки, несущие на своих знаменах «Tempus fugit»,[4] и месяцы маршировали в необъятный лагерь годов. Но Уэб Игер не являлся больше во владения своей королевы.
Однажды некий Бартоломью с низовьев Рио-Гранде, овчар, а посему человек незначительный, показался в виду ранчо Нопалито и почувствовал приступ голода. Ex consuetudine[5] его вскоре усадили за обеденный стол в этом гостеприимном королевстве. И он заговорил, будто из него извергалась вода, словно его стукнули аароновым жезлом…[6] Таков бывает тихий овчар, когда слушатели, чьи уши не заросли шерстью, удостоят его внимания.
